A. H. КИСЕЛЕВ - ПОЛКОВОДЦЫ И ВОЕНАЧАЛЬНИКИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ (Сборник)
    Составитель - кандидат исторических наук, полковник A. H. КИСЕЛЕВ
    Научный  редактор  -  кандидат  исторических  наук,  полковник   в
отставке В. Е. БЫСТРОВ

    Маршал бронетанковых войск Михаил КАТУКОВ
    …Октябрь   1941   года.   Танковые   и   механизированные   армады
гитлеровского генерала Гудериана стремительно продвигались к Москве. 3
октября один из самых боеспособных его корпусов - 24-й  моторизованный
- с ходу ворвался в Орел. Войска Брянского фронта, прикрывавшие  здесь
дальние подступы к советской  столице, были расчленены  превосходящими
силами противника. Гитлеровское командование ликовало. И было  отчего:
путь на Москву в первых числах октября, по сути, был свободен.
    Ставка Верховного  Главнокомандования принимала  энергичные  меры,
чтобы  закрыть  образовавшуюся  брошь.  В  район  вражеского   прорыва
перебрасывались войска. На  месте их предполагалось  объединить в  1-й
гвардейский стрелковый корпус под  командованием генерал-майора Д.  Д.
Лелюшенко.
    В состав  корпуса была  включена дислоцировавшаяся  под Москвой  в
районе станции Кубинка 4-я танковая бригада. Поднятая 2 октября еще до
рассвета по боевой тревоге, она немедленно стала грузиться в  эшелоны.
А ее  командир полковник  Катуков был  вызван к  телефону  начальником
главного    автобронетанкового     управления    Наркомата     обороны
генерал-лейтенантом танковых войск Я. Н. Федоренко.
    - Торопитесь, товарищ Катуков,  - ответив  на приветствие,  быстро
заговорил Федоренко.  - Задание  сверхответственное  и решено  там.  -
Федоренко выделил слово  «там», дав  понять, что  решение послать  4-ю
танковую бригаду под Орел принято в самых высоких инстанциях  военного
руководства. - Главное: закрыть Гудериану дорогу на Тулу.
    - Слушаюсь, Яков Николаевич! Сделаю все возможное.
    - Мало! Там требуется невозможное… У Гудериана танков махина, а  у
вас - кот  наплакал. В  корпусе Лелюшенко, кроме  вашей бригады,  пока
танковых соединений нет. Да и на место вы прибудете первыми.
    С Федоренко  Катуков  был  знаком  и  даже  дружен  по  совместной
довоенной службе.  Заняв  ответственный  пост  в  армии,  Федоренко  с
бывшими сослуживцами-товарищами  обращался  по-прежнему  приветливо  и
заботливо. Но забота его была особой. Своим товарищам он поручал самые
трудные дела, помогал им, но и требовал с них строже, чем с других.
    Чуть начало светать, когда бригада  была уже погружена в  эшелоны.
Ехали быстро, без остановок. Катуков решил отдохнуть. Но вздремнуть не
удалось. Мысли и воспоминания, набегая  друг на друга, разгоняли  сон.
Что ж,  может быть,  человек  так и  устроен,  может быть,  ему  нужно
подводить итоги какого-то этапа в  своей жизни, прежде чем вступить  в
другой. В военной судьбе  Катукова как раз  наметилась такая грань,  и
потребность осмыслить недавнее прошлое прочно овладела им.
    В  войну  Катуков  вступил   командиром  20-й  танковой   дивизии,
входившей в состав 9-го механизированного корпуса генерал-майора К. К.
Рокоссовского. Дивизия находилась в  стадии переформирования и  далеко
еще не была укомплектована людьми и  техникой. Танки KB u Т-34 еще  не
поступили:  имелось   лишь   33   устаревших  танка   БТ-2   и   БТ-3.
Артиллерийский  полк  получил  только  гаубицы,  мотострелковый   полк
оказался вообще  без артиллерии,  понтонный батальон  - без  понтонов.
Батальон связи располагал лишь учебной аппаратурой.
    Сам Катуков  в первый  день войны  находился в  Киевском  окружном
военном госпитале, где  перенес тяжелую  операцию: шов  еще не  совсем
зарубцевался, температура доходила до 38°. С трудом уговорив врачей  о
выписке, он  на попутных  машинах  уже 23  июня добрался  до  дивизии,
вышедшей навстречу вражеским войскам, рвавшимся к Новоград-Волынскому.
На следующий  день,  24 июня,  у  местечка Клевань  дивизия  атаковала
моторизованные части 13-й танковой дивизии противника.
    Первый бой запоминается навсегда, во всех подробностях. Но  сейчас
подробности мешали  Катукову.  Он  еще и  еще  раз  обдумывал  приемы,
которые помогли ему тогда  нанести довольно ощутимый урон  противнику.
Преждо  всего  танковые  засады.  Посредством  их  уязвимые  во   всех
отношениях БТ-2 и БТ-3 вывели из строя немало немецких танков. Правда,
в этом бою дивизия потеряла все  танки. Но за каждый из них  противник
расплачивался несколькими своими. В  последующих боях хорошо  показала
себя и  другая хитрость  - «кочующие»  орудия. Артиллерийские  батареи
меняли позиции днем и ночью  - у противника складывалось  впечатление,
будто он имеет дело с крупными артиллерийскими силами.
    Вспомнилась и еще одна хитрость. Катуков уже забыл, кто именно  ее
предложил. Дело в том, что пехота противника с первых дней войны стала
бояться танков Т-34.  Но в дивизии,  как и во  многих других  танковых
соединениях, их не было. Как-то Катуков подошел к группе командиров, о
чем-то оживленно споривших.
    - А что? Сделать  макеты. А где-нибудь  рядом поставить  настоящие
орудия, - сказал кто-то из командиров,
    - Фрицы увидят - сразу драпу! - язвил другой командир.
    - А что? - не сдавался первый. - Пехота наверняка испугается.
    - М-да. Голь на выдумки хитра, - заметил кто-то из собравшихся.
    Увидев Катукова, командиры вытянулись.
    - Вольно! -  скомандовал Катуков.  - «Голь  на выдумки  хитра»,  -
повторил он. - А ведь это про умных людей поговорка. Мысль о макетах -
дело стоящее. Обмозгуем.
    И обмозговали.  Обшили фанерой  «под Т-34»  несколько вышедших  из
строя  транспортных  машин,  приделали  к  ним  деревянные  стволы   и
выкрасили все это в защитный цвет. Замаскированные в кустарниках и  на
опушках леса, но  так, чтоб  противник мог обнаружить  их, эти  пугала
выглядели как затаившиеся в  засаде подлинные тридцатьчетверки.  Рядом
вели  огонь   по   противнику   и  «кочевали»   настоящие   пушки.   И
действительно, такие ложные засады производили сильное впечатление  на
вражескую пехоту. В районах этих  засад она не лезла напролом.  Позже,
когда противник  захватывал такие  «танки», фашистские  газеты  немало
потешались над  «русской  фанерной  техникой».  Но  смеется  тот,  кто
смеется последним:  воины дивизии  Катукова  не раз  были  свидетелями
того,  как  пехота   противника  оторопело  останавливалась,   заметив
«засады» «тридцатьчетверок»,  или как  фашистская авиация  остервенело
бомбила эти «засады». Хорошо зарекомендовали себя и ложные укрепления.
    В разгар  боев Катуков  неожиданно получил  приказ: сдать  дивизию
заместителю и отбыть в Москву в распоряжение Я. Н. Федоренко.
    Яков Николаевич  встретил  приветливо, по  сразу  приказным  тоном
объявил:
    - Вот что, товарищ Катуков,  вы назначены командиром 4-й  танковой
бригады.
    - Бригады? - с недоумением спросил Катуков.
    - Успокойтесь,  воевали  вы  хорошо.  К  ордену  Красного  Знамени
представлены.  Поэтому  и  бригаду  даем.  -  Федоренко  встал,  молча
прошелся по кабинету, вздохнул и наконец объяснил: -  Механизированные
корпуса и  танковые дивизии  расформировываются. Техники  не  хватает.
Промышленность-то:  половина  на  колесах,  половина  перестраивается.
Решено  создать  танковые  соединения  меньших  масштабов  -  бригады.
Отберем в  них все  лучшее, что  есть: людей  и преимущественно  новую
технику… Ваша бригада формируется  под Сталинградом. Готовьте ее  так,
чтобы она ни в чем немецкой танковой дивизии не уступала.
    Командный  состав  бригады  был  подобран  до  приезда   Катукова.
Комиссаром был  назначен полковой  комиссар М.  Ф. Бойко,  начальником
штаба -  подполковник П.  В.  Кульвинский, начальником  политотдела  -
старший   батальонный   комиссар   И.   Г.   Деревянкин,   начальником
оперативного отдела капитан М.  Т. Никитин, помощником по  технической
части капитан  П. Г.  Дынер. Говорят:  первое впечатление  - всегда  и
последнее. Так это или не так,  но и при первом знакомстве и  особенно
впоследствии Катуков был очень доволен своими помощниками.
    Незадолго до приезда Катукова в лагерь танкистов под  Сталинградом
прибыла комиссия  из  Москвы для  отбора  в бригаду  наиболее  опытных
механиков-водителей, башенных стрелков, командиров и  политработников.
Катуков и Бойко включились в работу комиссии, стремясь отобрать лучших
из лучших.  А выбирать  приходилось действительно  из лучших.  Бригада
комплектовалась из личного состава  выведенной с фронта 15-й  танковой
дивизии. Комиссия и командование бригады получили огромное  количество
заявлений,  в  которых  танкисты   клялись  сражаться  за  Родину   до
последнего дыхания. Каждый входивший в кабинет, где работала комиссия,
просил, требовал, старался  как можно убедительнее  доказать, что  его
обязательно нужно зачислить  в бригаду. И  как трудно было  отказывать
кому-либо из них!  Все эти  люди рвались  на святое  дело и,  главное,
знали, что  их ожидает:  каждый  уже побывал  в  боях с  фашистами.  А
отказывать приходилось.  Желающих  было больше,  чем  требовалось  для
укомплектования бригады.
    - Ах, какой  народ!  -  радовался Катуков,  когда  было  закончено
формирование бригады.  - И  дело  свое знают,  и  с боевым  опытом!  А
коммунистов и комсомольцев сколько!
    Вскоре бригада стала получать технику. Первый батальон  вооружался
танками Т-34. Изготовлялись они  тут же, на Сталинградском  тракторном
заводе.  План  перевыполнялся,  рабочие  трудились  по-фронтовому.  Но
Катуков торопил, чтобы  иметь больше времени  для боевой учебы.  Выход
нашел Дынер. Однажды он пришел к Катукову с предложением:
    - Полагаю, что заместители командиров подразделений по технической
части, механики-водители и  вся рота  технического обеспечения  должны
непосредственно работать на заводе.
    - А ведь идея! - обрадовался Катуков.  - И дело пойдет быстрее,  а
сборка -  замечательная школа  для изучения  материальной части  новых
танков.
    Уже  на  следующий  день  выделенные  Дынером  танкисты  вместе  с
рабочими собирали на  заводе детали  и агрегаты  новой машины.  Вскоре
они, как выразился Дынер, «знали ее нутро до последнего винтика».
    Одновременно была  развернута боевая  учеба. С  самого начала  она
была настолько  приближена к  условиям войны,  что отличалась  от  нее
разве только отсутствием потерь. Занятия длились по четырнадцать часов
в сутки.  Катуков был  неистощим на  разработку комбинаций,  ставивших
бойцов и  командиров в  наиболее сложные,  максимально приближенные  к
боевой обстановке условия.  Уже после боев  под Клеванью он  тщательно
обдумывал   оправдавшие   себя   тогда   приемы   действий    танковых
подразделений в условиях превосходства противника в танках и  авиации.
Он  отобрал  из   них  наиболее   типичные,  соединил   их  в   единую
принципиальную схему.  Основные  ее  положения  обсудил  на  совещании
командования бригады. И был рад, получив дельные предложения от  своих
помощников.
    Суть разработанной Катуковым схемы лучше изложить его словами:
    «Мотострелки  располагаются   в  обороне,   предварительно   отрыв
настоящие окопы и ложные. В ложных ставятся макеты пушек и  пулеметов.
Часть этих  окопов  занимают  небольшие  группы  бойцов  с  настоящими
пулеметами. На их долю выпадает роль «актеров», инспирирующих передний
край. Сзади, на небольшом расстоянии, идут настоящие окопы, а  дальше,
на танкоопасных направлениях,  ставятся танки -  иногда взвод,  иногда
просто одна машина. Для  маскировки танки используют местные  укрытия:
кустарники, деревья, скирды хлеба,  стога сена, обратные скаты  высот.
Каждый экипаж готовит себе не  одну позицию, а две-три, которые  можно
менять незаметно для противника. Экипажи заранее определяют  ориентиры
и расстояния до них. С пехотой, артиллерией, саперами  заблаговременно
организуется взаимодействие и устанавливается связь или по радио,  или
специальными сигналами, или  посыльными. Все  танковые экипажи  должны
находиться в поле зрения друг друга, готовые прийти на помощь соседу.
    Противник  начинает  наземную  и  воздушную  разведку.  Засады  не
обнаруживают  себя.  Противник  боем  прощупывает  передний  край.   В
действие вступают «актеры» в ложных позициях. Танки молчат.
    Авиация врага начинает  бомбить ложные  окопы. «Актеры»  незаметно
отступают ходами  сообщения.  И  наконец, противник  пускает  танки  в
сопровождении пехоты. Наступают самые критические минуты боя.
    Стрелки,   артиллеристы,    минометчики    расстреливают    пехоту
противника. Засады  молчат. И  только  тогда, когда  вражеские  машины
подходят на  200–300  метров,  засады выходят  на  огневую  позицию  и
открывают огонь по атакующим в упор, наверняка. В то же время  экипажи
засад не выпускают из поля зрения соседей и бьют в борта  прорвавшиеся
танки противника. Получается косоприцельный, перекрестный, губительный
огонь.
    Командир засады выходит на огневую позицию только в случае крайней
необходимости. Откуда-нибудь из окопчика  или из-за кустарника  следит
он за полем боя, намечает цели,  определяет прицел и лишь после  этого
садится в  танк, и  машина выскакивает,  чтобы открыть  огонь.  Прицел
поставлен, пушка приблизительно  наведена на  цель. Сделав  три-четыре
выстрела, танк  задним  ходом отползает  в  укрытие. Долго  стоять  на
позиции нельзя: экипаж станет жертвой прицельного огня.
    Из укрытия командиры снова ведут наблюдение и снова выскакивают на
позицию, но теперь уже на другую. Так повторяется несколько раз».
    После обсуждения этой схемы с командованием бригады Катуков провел
совещание с  командирами подразделений.  Каждому из  них уже  пришлось
иметь  дело  с  противником,  значительно  превосходящим  в  танках  и
авиации. Поэтому схема Катукова оказалась всем близкой и понятной. Она
и была положена в основу боевой подготовки бригады.
    И теперь  Катуков  с удовлетворением  вспоминал,  как  инициативно
командиры подразделений  вели занятия  по этой  схеме и,  подобно  ему
самому, изощрялись  в  выборе  таких ситуаций,  которые  требовали  от
экипажей сметки, быстроты реакции, великолепной выучки.
    Катуков неуклонно усложнял задачи боевой учебы.
    - Важно уметь  действовать  не  только бригадой  в  целом.  Каждое
подразделение, каждый  отдельный  танк  нужно  готовить  к  автономным
действиям в отрыве от главных сил, - инструктировал Катуков командиров
и тут же предлагал  приемы, один сложнее  другого, для обучения  таким
автономным действиям.
    Тщательно отрабатывались различные варианты связи и разведки -  им
Катуков придавал исключительно большое значение.
    Вспомнилось и  другое:  «крушение инструкций»,  как  шутил  Бойко.
Однажды на совещании  комсостава зашла  речь (в который  уже раз!)  об
отсутствии тягачей для вытаскивания с поля боя поврежденных танков.
    Дынер встал и коротко доложил:
    - Не дают и в ближайшее время не обещают.
    - Вы что-то не  договариваете. -  Катуков уловил  в голосе  Дынера
интригующую нотку:  так  он  всегда говорил,  когда  находил  какое-то
интересное решение.
    - Тридцатьчетверки и  KB  могут в  случае  необходимости  заменить
тягачи… Проверяли, несколько раз проверяли. Тянут, хорошо тянут.
    - Это против инструкции, - с сомнением заговорил Кульвинский.
    - А… - Катуков  махнул рукой.  - Завтра  же проведем  всесторонние
испытания.
    Испытания еще раз  показали, что тридцатьчетверки  и KB  прекрасно
справлялись с задачей тягачей.
    Той же инструкцией запрещалось десантировать на  тридцатьчетверках
и других танках пехоту. Между тем война показала высокую эффективность
непосредственного и одновременного взаимодействия танков и пехоты.
    - А что,  если нам  попробовать вот  так десантировать  пехоту,  -
предложил Катуков Бойко, наблюдавшему вместе с ним за возвращавшимся с
занятий танком, облепленным сверху пехотинцами.
    - Еще раз сокрушим инструкцию,  - засмеялся тот.  - Я тоже  думаю,
что десанты на танках возможны.
    И  вновь  занятия  усложнились,  дополненные  отработкой  действий
танковых десантов. И не было случая, чтобы тридцатьчетверки и КБ, даже
на  сильно  пересеченной  местности,  не  выдерживали   дополнительной
нагрузки.
    23 сентября пришел  приказ: срочно погрузить  бригаду в эшелоны  и
прибыть в район Кубинки. И вот она снова в пути.
    Катуков встал,  подошел к  окну, рассматривая  проносившийся  мимо
однообразный пейзаж. Воспоминания как бы разом отхлынули, на смену  им
пришло другое: теперь Катуков  мысленно производил смотр своим  силам.
Что  он  имеет?  Танковый  полк  -  49  боевых  машин,  мотострелковый
батальон, зенитно-артиллерийский дивизион - 16 орудий, транспортная  и
ремонтная роты, другие вспомогательные подразделения. «Маловат  кулак,
- вздохнул он  и тут же  озорно отметил: -  Мал, да удал!»  И в  самом
деле, техника в бригаде  в основном была новой  - танки Т-34.  Бригада
представляла собой  сплоченный боевой  коллектив, состояла  из  хорошо
подготовленных, имевших боевой  опыт бойцов и  командиров. В  экипажах
каждый в случае  надобности мог заменить  другого. Подразделения  были
обучены  различным  видам  взаимодействия.  А  моральный  дух  личного
состава! Кулак действительно получился удалым.
    До предела занятый подготовкой бригады к предстоящим боям, Катуков
внутрепне готовил  к  ним и  самого  себя.  Все это  хорошо:  и  новая
техника, и квалифицированный личный состав, и все то, что дает бригаде
боевая учеба. Это, конечно, принесет свои плоды. Но что должен сделать
он, Катуков, чтобы умножить эти плоды? Память постоянно сверлили слова
Федоренко: «Готовьте бригаду так, чтобы она ни в чем немецкой танковой
дивизии не уступала».  Что ж,  пожалуй, это  достигнуто. 4-я  танковая
бригада, Катуков был  уверен в  этом, способна  потягаться с  немецкой
танковой дивизией. Но в  этом ли дело? Техника  внесла много нового  в
военное искусство. И не все,  далеко не все возможности  использования
техники поняты - война ведь, по сути, только началась.
    Сейчас эти мысли вновь овладели его сознанием. Вспомнился недавний
разговор с Бойко и  Кульвинским. Недовольный медлительностью  действий
некоторых подразделений  на  прошедших  занятиях,  Катуков  придирчиво
разобрал допущенные ошибки на совещании командиров подразделений.
    - Не перехватал  ли  ты,  Михаил Ефимович?  -  обратился  Бойко  к
Катукову, когда тот  отпустил командиров. -  В целом-то  подразделения
действовали неплохо. Если будут так воевать с немцами…
    - Немцы нам не пример, - ответил Катуков. - Пока я не видел,  чему
можно  у  них  поучиться,  во  всяком  случае,  в  нашем,  тактическом
масштабе. Ну прут. При таком превосходстве - это дело нехитрое. А  где
искусство?
    - Ну это  ты…  Твои  же слова:  «Нельзя  недооценивать  врага»,  -
возразил Бойко.
    - А я и  не недооцениваю. Я  считаю, что  ни мы, ни  немцы еще  не
поняли до конца возможности новой техники, танков в частности. Пока  я
вижу одно: немецкое командование  поняло значение в современной  войне
массированного применения танков.
    - С нашей помощью,  - включился в  разговор Кульвинский. -  Теория
массированного применения  танков еще  задолго  до войны  выдвинута  и
обоснована советскими военными теоретиками.
    - Выучили  на  свою  голову,  -  зло  буркнул  Катуков.  -  Только
недоучились они. Вот будет у нас много машин, тогда посмотрим, что это
такое - массированное применение танков!
    - Вернись на землю! - засмеялся Бойко.
    - А я на земле. Потому и  заглядываю в будущее. Сейчас же…  Сейчас
мы уже можем успешно использовать танки и в обороне, даже при том, что
у нас их намного меньше, чем у немцев. Танки! Да они такое могут!  Что
такое война танков? Это  прежде всего искусное использование  маневра,
скоростей, молниеносные решения и изощренная хитрость. Это главное и в
наступлении, и в обороне, при превосходстве в танках, и когда их  мало
- тут  это даже  важнее. Все  дело в  том, кто  практически лучше  это
освоит -  мы  или противник.  Поэтому  я  сегодня, как  ты  сказал,  и
перехватил.
    Засиделись за полночь. Катуков  тогда, что говорится, разошелся  -
говорил о вымученном, тщательно взвешенном долгими раздумьями, не  раз
проверенном на учениях - о непрерывной разведке, взаимодействии танков
с пехотой и артиллерией, различных приемах танковых засад - обо  всем,
что его собеседники  давно знали от  него самого и  чему вместе с  ним
учили бригаду. Они  понимали, что  Катуков, как это  бывает с  людьми,
долго сосредоточенными на какой-либо идее, говорил больше самому себе.
Но и они  увлеклись - идеи  Катукова в процессе  боевой учебы  бригады
стали их собственными.
    - Плохо, очень плохо, что это у нас не получилось в масштабе  всей
войны, но формулу я  считаю правильной. Воевать  надо малой кровью,  -
убежденно говорил  Катуков.  -  И  сейчас от  этой  формулы  не  нужно
отказываться. Во  всяком случае,  наша бригада  должна воевать  именно
так.
    Вспоминая сейчас этот разговор, Катуков почувствовал себя неловко.
«Занесло меня тогда, - досадовал он.  - Может быть, уже завтра за  все
эти слова придется ответ перед  своей совестью держать, доказывать  на
деле свою правоту». Но в правоте своей Катуков был уверен и  досадовал
потому, что, как  ему казалось, говорил  тогда несколько выспренне,  а
этого он терпеть  не мог.  «Расхвастался, едучи на  рать», -  мысленно
ворчал он на себя.
    В купе вошел Бойко.
    - Отоспался, Михаил Ефимович? Подъезжаем к Мценску.
    - Вижу, - ответил Катуков, кивнув  на окно, за которым  проплывали
пепелища с обугленными трубами, воронки на улицах маленького  городка.
- Все. Отсюда своим ходом.
    Собравшись в  штабном  автобусе, Катуков,  Кульвинский  и  Никитин
начали  обсуждать  план  разведки.  В   это  время  в  автобус   вошел
приземистый человек в  красноармейской плащ-палатке и  каске. Это  был
генерал-майор Лелюшенко. Тут же провели короткое совещание.
    - До   вас   в   город   вошел   батальон   курсантов    Тульского
оружейно-технического училища. На сегодня ваша бригада и этот батальон
- все наши наличные силы, -  информировал Лелюшенко. - Другие части  и
соединения  корпуса  на   подходе.  У  вас,   товарищ  Катуков,   есть
соображения?
    - Разведка, разумеется, в первую очередь разведка.
    Утром 4 октября Катуков направил в сторону Орла две группы  танков
с десантами по роте мотопехоты. Одной из них командовал капитан Гусев,
другой -  старший  лейтенант Бурда.  Сам  Катуков вместе  с  Никитиным
выехал вслед за разведкой для изучения местности. Примеряясь к  разным
рубежам, они наконец  выбрали наиболее  удобный для обороны  - в  пяти
километрах от Орла по северному берегу реки Оптуха, неподалеку от села
Ивановского.
    К вечеру  к  рубежу  подтянулись  все части  бригады  и  сразу  же
приступили к  оборудованию  позиций.  В ночной  темноте  рыли  траншеи
глубокого профиля,  ложные  окопы, ранним  утром  расставили  танковые
засады и артиллерию. Соседей справа и слева бригада не имела.  Поэтому
Катуков организовал тщательную разведку, приказал выдвинуть на  фланги
танковые засады. Он  поспевал всюду  и каждый раз  убеждался, что  все
делается быстро, сноровисто и как надо: засады имели по две-три хорошо
замаскированные   позиции,   артиллерия   -   продуманные   пути   для
маневрирования. Словом, учеба  в лагере под  Сталинградом давала  свои
плоды.
    Вскоре стали поступать  сведения от капитана  Гусева. Он  поставил
танки в засаду вдоль  шоссе на выходе из  Орла. Ночью послышался  лязг
гусениц и шум моторов. Вышедшая из-за туч луна осветила шоссе: по нему
быстро двигалось десять танков. «Разведка!»  - решил Гусев и  приказал
открыть огонь.  Постоянно  меняя позиции,  экипажи  Гусева  уничтожили
четыре вражеских танка. Остальные поспешно вернулись назад.
    Катуков был  недоволен действиями  разведчиков. Конкретных  данных
капитан Гусев  не добыл,  с группой  Бурды вообще  связи не  было.  Но
кое-что все  же  прояснилось.  Во-первых, подтвердилось,  что  в  Орле
сосредоточены крупные  силы  противника. Во-вторых,  противник  выслал
разведку. Значит, задерживаться в Орле не намерен.
    И действительно, всю ночь на 5 октября вражеские  разведывательные
группы пытались прощупать оборону бригады. Часам к десяти утра,  когда
кончился дождь и небо прояснилось, загрохотала артиллерия  противника,
в небе появились ею бомбардировщики. Немало авиабомб и снарядов  упало
на ложные позиции. И вообще, сказались правильное устройство укрытий и
тщательная  маскировка:   сколько-нибудь   существенного   ущерба   от
артиллерийской и авиационной подготовки противника бригада не понесла.
    Вскоре перед позициями  мотострелкового батальона появились  танки
противника, за ними  густой россыпью двигалась  мотопехота. Катуков  с
Кульвинским  были  в   это  время  на   переднем  крае   мотострелков.
Кулъвинскии насчитал около  40 одних лишь  танков и, пожалуй,  столько
же, еслп не больше, бронемашин и бронетранспортеров.
    Пригнувшись,  они   побежали   в  КП,   но,   очевидно,   ненецкие
артиллеристы заметили  их:  снаряды  стали рваться  все  ближе.  Рядом
тянули кабель двое связистов.
    - Ложись! - крикнул Катуков и  бросился в обочину. Он увидел,  как
оба связиста упали, скошенные разорвавшимися рядом снарядами.
    - Кульвинский!
    - Тут я. Жив.
    - Быстро кустами на КП!
    С командного  пункта поле  боя просматривалось  хорошо:  вражеские
танки ворвались  на  позиции  мотострелкового  батальона.  Как  бились
мотострелки, было видно по нескольким горевшим немецким танкам.  Отдав
по радио  приказ ввести  в  бой танковые  засады, Катуков  прильнул  к
биноклю и  увидел, как  почти  одновременно из-за  пригорка  выскочило
несколько тридцатьчетверок. Почти каждый их выстрел поражал  вражеский
тапк. Юркие, стремительные, они выскакивали из-за сараев, кустарников,
стогов сена,  делали по  нескольку выстрелов  и исчезали.  Тут же  они
появлялись вновь,  но уже  с других  позиций. Строй  вражеских  танков
смешался, некоторые  из  них  горели густыми  черными  кострами.  Цепи
фашистских  автоматчиков  залегали,  поднимались  и  вновь   залегали,
прижимаемые пулеметным огнем.
    Три часа длилась  эта первая атака  противника. Затем  последовало
еще несколько атак.  Враг предпринимал отчаянные  усилия, чтобы  смять
оборону бригады.  Вечером, когда  была  отбита последняя  атака,  штаб
бригады  подвел  итоги:  мотострелковый  батальон  понес  существенные
потери. Ущерб  противника  был значительно  большим  - он  потерял  18
танков, 8  орудий  и  несколько  сот солдат  и  офицеров.  Главное  же
состояло в том, что врагу не  удалось прорвать оборону бригады. И  все
же Катуков  принял решение:  сменить рубеж  обороны, причем  быстро  и
скрытно.
    - Завтра противник  будет искать  новое место  для прорыва.  Нужно
обмануть его, - объяснил он на совещании командования бригады.
    В ночь на  6 октября  бригада отошла  в район  Нарышкино -  Первый
Воин,  оседлав  шоссе  Орел   -  Мценск.  Катуков  провел   инструктаж
командиров подразделений и приказал, чтобы к раннему утру позиции были
готовы.
    Отпустив командиров, он повернулся к Бойко:
    - Люди  вымотаны.  Но  черт  его  знает,  когда  Гудериан  начнет.
Подготовим оборону  - тогда,  может быть,  выкроится часок-другой  для
отдыха.  Направь   работников  политотдела   в  подразделения…   Пусть
разъяснят задачу.
    За окном  вдрут послышался  нарастающий  шум движущихся  танков  и
почти сразу умолк. В избу стремительно вошел старший лейтенант Бурда.
    - Вольно, вольно, - остановил  его Катуков. - Сразу  докладывайте.
Впрочем, нет. Почему не отвечали на наши запросы?
    - Рация вышла из строя.
    - Ясно. Теперь все по порядку.
    36 часов  группа  Бурды находилась  в  тылу врага,  уничтожила  10
средних и  легких  танков, 2  тягача  с противотанковыми  орудиями,  5
автомашин с пехотой и около сотни вражеских солдат и офицеров.
    - Вот и материал  для бесед  в подразделениях,  - сказал  Катуков,
обратившись к Бойко. - Распорядись, пожалуйста.
    Особую ценность представляли доставленные группой Бурды  трофейные
документы и  пленные.  Выяснилось,  что  вдоль  шоссе  Орел  -  Мценск
противник  намерен  двинуть  огромную  армаду  танков,  артиллерии   и
мотопехоты: 24-й моторизованный корпус в составе двух танковых и одной
моторизованной  дивизий.  Кроме  того,   в  тыл  формирующемуся   1-му
гвардейскому корпусу  двигалась еше  одна  танковая дивизия.  Все  эти
войска по  замыслам немецкого  командования должны  были через  Мценск
прорваться к Туле и выйти к Москве с южного направления.
    Не успели подвести итоги разведки  Бурды, как явился посыльный  от
Лелюшенко и доложил,  что в распоряжение  Катукова поступает  дивизион
противотанковой артиллерии. Это оказалось очень кстати.
    План обороны нового рубежа Катуков со штабом разработал заранее, и
сейчас подразделения расставлялись по своим местам. Новые позиции были
очень удобны  для  обороны:  высотки,  откуда  хорошо  просматривалась
местность, небольшие рощи, кустарники,  стога сена давали  возможность
замаскировать танковые засады и орудия. Теперь Катуков внес коррективы
в расстановку сил: увеличил разведку флангов, в помощь мотострелковому
батальону, оседлавшему шоссе, направил танки Бурды - они стали  шестью
засадами на позициях мотострелков,  определил позиции для  прибывающих
подразделений дп-визиона противотанковой артиллерии.
    Ранним утром  командование бригады  собралось  на КП  комбрига.  И
почти сразу же начали поступать  донесения о движении со стороны  Орла
крупных сил противника.  Забравшись на большое  дерево, командир  2-го
танкового батальона капитан Рафтопуло докладывал о виденном в бинокль:
    - Около ста танков, противотанковая артиллерия, много  мотопехоты,
автоматчики на мотоциклах…
    Приблизившись,  тенки  противника   открыли  ураганный  огонь   по
позициям  мотострелкового  батальона  и  противотанкового   дивизиона.
Ответным огнем некоторые вражеские машины были подожжены, но остальные
упорно  двигались  вперед.   Вскоре  они   ворвались  в   расположение
мотострелков и начали утюжить их окопы.
    В тяжелом положении  оказалась минометная  рота. На  помощь ей  из
засады  выскочила   тридцатьчетверка  под   командованием   лейтенанта
Кукарина. Она  подлетела  почти  вплотную к  вражеским  танкам,  когда
снаряд пробил ей гусеницу. Но  экипаж не растерялся. Командир танка  и
радист стали  подавать снаряды,  а  башенный стрелок  Любушкин  сполна
проявил свое мастерство: три выстрела - и три вражеских танка объялись
пламенем. Еще  выстрел  - и  снова  прямое попадание.  Выскочивший  из
четвертого танка  экипаж  противника  Любушкин  расстрелял  осколочным
снарядом. Но тут вражеский снаряд попал в правый бок  тридцатьчетверки
и разорвался  внутри  ее.  Едкий  дым  наполнил  машину.  «Снаряд!»  -
потребовал Любушкин и подбил еще один танк. Всего в этом бою  Любушкин
уничтожил девять танков противника.
    Между тем  положение  мотострелкового  батальона  становилось  все
более тяжелым.  Катуков  направил  на  помощь  ему  четыре  танка  под
командованием старшего лейтенанта Лавриненко. И снова началось то, что
так тщательно отрабатывалось на учениях. Тридцатьчетверки выскочили из
засад и  открыли огонь  по  танкам противника.  Со своего  КП  Катуков
видел,   как   вспыхнули   несколько   вражеских   машин.   Другие   в
замешательстве стали  пятиться.  Тридцатьчетверки внезапно  исчезли  и
через минуту вынырнули из другого укрытия. Ряд прицельных выстрелов  -
и   вновь   загорелись   несколько   вражеских   машин.   Такими   вот
стремительными, внезапными  атаками  танки  Лавриненко  уничтожили  15
танков противника. В конце концов прорыв был ликвидирован.
    Меньшими,  но  все  же  внушительными  силами  противник   пытался
прорваться и в других  местах обороны бригады,  И каждый раз  танковые
засады, умелые  действия  мотострелков  и  артиллеристов  срывали  эти
попытки.
    Бригада больших потерь  не понесла.  Но люди  предельно устали.  И
вдруг донесение: справа от шоссе Орел - Мценск сосредоточилось до  200
танков и большое количество мотопехоты противника.
    - Вдвое больше, чем утром! - воскликнул Бойко.
    - Да-а… - задумался  Катуков. -  Что ж,  будем колдовать,  а ты  с
работниками политотдела  срочно  в подразделения.  И  прошу:  разъясни
политработникам,  чтобы  говорили  людям  все,  как  есть.  Ничто   не
действует так пагубно  на бойцов, как  сладенькая полуправда… А  люди?
Наши люди поймут.
    «Колдовать! - мысленно  передразнил себя  Катуков. -  А что  можно
наколдовать?» И все же штаб заработал вовсю: переставлялись  некоторые
танковые  и  артиллерийские  засады,  проверялась  связь,  усиливалась
разведка флангов.
    День клонился к концу, а артиллерия противника усилила огонь.
    - Неужели под ночь начнут? Это что-то новое для немцев, - хмурился
Кульвинский, обеспокоенный тем, что еще не все позиции готовы к бою.
    В это время на КП вошел рослый артиллерист.
    - Капитан  Чумак,  командир  дивизиона  гвардейских  минометов,  -
представился он. - Приказано подбросить на вашем участке огоньку.
    О  «катюшах»  Катуков,  конечно,  слышал,  но  видеть  их  ему  не
пришлось. И теперь он с  разочарованием смотрел на установки:  обычные
грузовики с рядами поднятых вверх стальных рельсов - не вязалось это с
рассказами об огромной  разрушительной силе нового  оружия. А тут  еще
Чумак вконец испортил впечатление.
    - Мне приказано дать один залп,  - сказал он. Но, очевидно,  поняв
состояние комбрига, усмехнувшись,  заверил: - Не  волнуйтесь. И  этого
хватит. Вот увидите,  как «играет»  «катюша», тогда  поймете, что  это
такое.
    Чумак нанес  на  свою  карту  район  сосредоточения  противника  и
обратился к Катукову:
    - Надо предупредить людей на передовой. Грохот будет ужасный.  Как
бы это не вызвало паники.
    Кульвинский направил в окопы  посыльных. Чумак вывел установки  на
позицию и подал команду. Ослепительные всполохи пламени ярко  осветили
вечернее небо, раздался пронзительный свист, затем разразился страшный
грохот, от которого задрожала земля.
    Лощина была объята пламенем, оно  ширилось и скоро превратилось  в
огромное море  огня.  Снизу  доносились  взрывы  -  рвались  машины  с
боеприпасами. Катуков  видел в  бинокль,  что многие  машины,  которые
прямо не  были  задеты  залпом, в  беспорядке  уходят.  «Одного  залпа
маловато, - решил он. - Видимо,  с боеприпасами для нового оружия  еще
туго».
    - Через  час  можете  посмотреть  все  на  месте,  -  отвечая   на
рукопожатия,  сказал  Чумак.  -   А  мне,  товарищ  полковник,   нужно
немедленно уводить установки. Так по инструкции.
    Когда пламя над лощиной стало гаснуть, туда была послана разведка.
Залп «катюш»  оказался  точным: десятки  дымившихся  танков,  тягачей,
автомашин,  мотоциклов,  множество  трупов  -  в  темноте  все   точно
подсчитать было трудно.
    Поздно  ночью  штаб  подвел  итоги  дня.  Двенадцать  часов  почти
беспрерывно продолжался  бой. Все  атаки  противника были  отбиты.  Он
потерял 43 танка, 16 противотанковых орудий, до 500 солдат и офицеров.
В бригаде  было повреждено  шесть танков,  причем четыре  из них  были
вскоре отремонтированы. Серьезно пострадал мотострелковый батальон. Он
был отведен во второй эшелон бригады.
    Танковый таран  Гудериана  явно  дробился, ослабевал,  но  все  же
намного превосходил  в силах  4-ю танковую  бригаду. И  снова  Катуков
решил, что оставаться на прежних позициях бригада не могла:  противник
теперь уже знал местность, и повторять на ней прежние приемы  танковых
засад было нельзя - эффект их резко  снизился бы. В ночь на 7  октября
бригада отошла на новый рубеж: Ильково - Головлево - Шеино.
    Утром  на   КП  Катукова   приехал  Лелюшенко.   Он  сказал,   что
разговаривал по ВЧ со Сталиным  и тот высоко оценил действия  бригады.
Что  и  говорить:  похвала  Верховного  Главнокомандующего  обрадовала
Катукова. Но  она  ко  многому  обязывала.  И  был  миг,  когда  он  с
пробежавшим по спине холодком подумал: «Может быть, до сих пор  просто
везло?»
    Лелюшенко привез и  еще одну радостную  весть: бригаде  придавался
полк пограничников под  командованием полковника  Пияшева. На  подходе
было также пополнение для  мотострелкового батальона бригады.  Катуков
еще раз обдумал план расположения своих сил, укрепил многие участки за
счет пограничников, расширил разведку, особенно на флангах.
    Видимо, предшествовавшие  три дня  боев  и особенно  удар  «катюш»
произвели сильное впечатление на противника:  7 и 8 октября он  особой
активности  не  проявлял,  лишь  мелкими  разведывательными   группами
пытался прощупать  оборону бригады.  Катуков приказал  оказывать  этим
группам решительное  сопротивление,  но  так,  чтобы  не  обнаруживать
расположение  подразделений.  Как  и  раньше,  он  имел  целью  ввести
противника в  заблуждение  относительно противостоящих  ему  советских
войск, заставить его нервничать. Нужны были также «языки». В этом деле
прекрасно проявили себя  пограничники. Ночью  небольшими группами  они
пробирались к  вражескому  расположению,  пускали в  ход  гранаты  или
кинжалы, захватывали пленных.
    Замысел Катукова  удавался. Пленные  показывали, что  командование
противника  считает,  будто   оно  имеет  дело   с  крупной   танковой
группировкой советских войск.
    9 октября  противник  начал решительное  наступление.  С  полсотни
пикировщиков, включив сирены, с  душераздирающим воем обрушивались  на
окопы, буквально  засыпая  их бомбами.  Так  было  не раз  и  не  два:
четверть   часа   длилась   вражеская   авиационная   подготовка.   Но
«обрабатывали» фашистские стервятники ложные окопы и траншеи.
    Затем двинулись  танки -  около ста  машин и  мотопехота.  Катуков
быстро разгадал маневр противника: обойти позиции бригады с флангов  и
нанести  главный  удар  слева  через  Шеино  на  Мценск.  Танковые   и
артиллерийские засады сдерживали  продвижение протпвника.  Повсеместно
возникали ожесточенные бои.  Враг нес  огромные потери. И  все же  его
танки прорвались к Шеину. Здесь  они натолкнулись на роту танков  БТ-7
лейтенанта Самохина. Часть танков лейтенант зарыл в землю - их  задача
состояла  в  том,  чтобы  прицельно  вести  артиллерийский  огонь   по
вражеским машинам. Полтора часа длилась танковая дуэль, один за другим
вспыхивали танки  противника. Однако,  не  считаясь с  потерями,  враг
продолжал атаковать  Шеино. На  помощь Самохину  Катуков направил  три
танка.  Их  атака  оказалась   столь  неожиданной  для  противника   и
стремительной, что вражеские танки  не успели даже развернуть  орудия.
Прямыми прицельными  выстрелами сразу  же было  подожжено 11  немецких
танков, остальные покинула поле боя и скрылись в лесу.
    Атаки врага отбивались всюду, с большими для него потерями. Однако
в 22 часа Катуков получил приказ Лелюшенко отойти на новый рубеж,  так
как противник сумел прорваться на другом участке обороны корпуса и ему
грозило окружение.
    Новый рубеж,  по  сути,  -  окраина Мценска.  С  утра  10  октября
противник начал атаки на передний край обороны бригады, но на этот раз
как-то необычно: вяло, без серьезного  напора. И это при  многократном
превосходстве! Катуков сразу  понял, что  эти атаки  - отвлекающие,  а
главный  удар  готовится  где-то  в  другом  месте,  не  на   участке,
оборонявшемся бригадой.
    И действительно, сковывая бригаду по фронту, противник ворвался  в
Мценск с восточного направления. К  Катукову непрерывно шли доклады  -
один тревожнее другого. По каждому из них давались конкретные  ответы.
Общий же их смысл сводился к одному: действовать так, чтобы  противник
не смел и предположить, будто советские войска собираются отойти.
    - Активными действиями  нужно  так запутать  противника,  чтобы  с
наступлением темноты  оторваться  от  него,  отойти  организованно,  -
разъяснил Катуков свой замысел Бойко и Кульвинскому. - Нам пока везет.
Гудериан, по  всему  видно,  продолжает  считать,  что  имеет  дело  с
крупными танковыми силами.
    В городе  не было  сколько-нибудь четкой  линии обороны.  И тут  с
особой   силой   проявилась   тактика   танковых   засад,   боевая   и
психологическая   подготовка   бойцов    и   командиров   к    ведению
самостоятельных боевых действий мелкими подразделениями.
    Напор противника неуклонно наращивался.  К середине дня  противник
подтянул крупные артиллерийские  силы, начавшие массированный  обстрел
моста через реку Зуша.  Вырваться через него  теперь уже было  нельзя.
Бригада и приданные ей части оказались в окружении.
    Оставался узкий  железнодорожный  мост.  Но  пройдут  ли  но  нему
машины? Уже сгущались сумерки, когда посланный на разведку заместитель
политрука Завалишин доложил, что  он на своей тридцатьчетверке  прошел
по мосту. Но  радость тут  же сменилась тревогой.  Завалишин видел  на
противоположном берегу движение войск.  Чьих - он  не разобрал. С  его
танка соскочила гусеница, и он бегом вернулся обратно, чтобы  доложить
о том, что успел разведать.
    В тех  конкретных условиях  нельзя  было исключать  и  возможность
переправы противника на другой берег Зуши. Наконец выяснилось, что  на
другом берегу занимают оборону советские войска.
    Вскоре началось то, что потом  в бригаде называли переходом  через
«чертов мост».  Убедившись, что  части и  подразделения стягиваются  к
мосту в  установленном порядке,  Катуков собрал  штабных работников  и
приказал:
    - Независимо от званий и должностей в колонну по два -  становись!
Приготовить гранаты!
    До моста было относительно  большое расстояние. И штабная  колонна
должна была  быть  готовой  принять бой.  Катуков  разъяснил,  что  на
работников штаба возлагается поддержание порядка на перенраве.
    Сразу начались  неурядицы.  Доски  настила  выдерживали  орудия  и
автомашины, но  расползались.  Артиллерийские битюги  проваливались  в
щели, ломали ноги, падали; образовывались заторы. Лошадей  приходилось
пристреливать и сбрасывать в реку. В щелях застревали колеса орудий  и
автомашин, бойцы  и работники  штаба  тащили их  на  руках. И  все  же
переправа шла.
    Вдруг дождь  неожиданно прекратился.  Тучи быстро  расползлись,  и
полная луна  ярко осветила  местность.  Противник сразу  же  обнаружил
переправу и открыл по мосту артиллерийский огонь. Снаряды рвались  все
ближе. Вскоре к артиллерийскому огню прибавился автоматный:  вражеские
автоматчики засели в станционных помещениях.
    Решение  пришло  почти   мгновенно.  Катуков  приказал   командиру
стоявшего рядом тапка сержанту Капотову скрытно прорваться к  вокзалу,
выбить оттуда автоматчиков и поджечь несколько деревянных зданий.
    Вскоре автоматные очереди прекратились, а затем у вокзала вспыхнул
пожар. Положение  сразу  изменилось. Ослепленные  пламенем,  вражеские
артиллеристы уже  не могли  вести  прицельный огонь.  Переправа  пошла
полным ходом.  Танки подходили  к мосту,  продолжая отстреливаться  от
наседавшего противника.  Многие  тащили  на  прицепе  подбитые  боевые
машины  или  грузовики:  Катуков  приказал  ничего  годного  врагу  не
оставлять.
    С первыми машинами переправились на другой берег Катуков и  Бойко.
Насквозь промокшие  и  продрогшие, они  только  сейчас  почувствовали,
какого нервного напряжения  стоила им переправа  бригады. После  войны
Катуков отметил в своих мемуарах: «Тем, кому удалось остаться в живых,
переправа через железнодорожный  мост, наверно, запомнилась  навсегда.
Недаром танкисты прозвали этот мост «чертовым».
    На правом  берегу  Зуши заняла  оборону  13-я армия.  Подходили  и
другие соединения.  Фронт, преградивший  путь  врагу к  Москве,  начал
стабилизироваться. 4-я танковая бригада была отведена во второй эшелон
50-й армии.
    Утром 12 октября Катукова вызвал к телефону Федоренко.
    - Ну, спасибо! - радостно заговорил он, ответив на приветствие.  -
Вы хоть толком знаете, с какими силами противника дрались?
    - Знаю.
    - Видимо, не  все. Лучшие  свои  соединения Гудерин  против  вашей
бригады бросил. Тут у  нас один из большого  начальства сказал, что  у
вас полководческий  зуб прорезался…  Если бы  даже несколько  танковых
дивизий так  потрепали группу  Гудериана,  то и  это было  бы  большим
успехом. А тут бригада!
    Федоренко говорил дольше обычного,  что-то, видимо, хотел  сказать
конкретное, но так и не сказал.
    Вечером смысл недомолвок Федоренко прояснился. Радио передало Указ
Президиума Верховного Совета СССР  «О награждении орденами и  медалями
начальствующего и  рядового  состава танковых  войск  Красной  Армии».
Диктор перечислил фамилии  32 воинов 4-й  танковой бригады. Катуков  и
Бойко были награждены  орденами Ленина. Затем  был объявлен  отдельный
Указ  о  присвоении  звания  Героя  Советского  Союза  сержанту  Ивану
Тимофеевичу Любушкину.  Награжденных  поздравляли,  качали.  Смущенный
Любушкнн краснел и растерянно повторял:
    - Почему мне одному, все воевали…
    Да, воины 4-й танковой бригады имели все основания для  ликования.
Прибыли они  на Орловское  направление, когда  врагу удалось  прорвать
оборону советских войск. Танковые соединения Гудериана двигались тогда
по 80–90 километров в день. Бригада сбила этот темп до 7 километров. А
ведь противник все время имел многократное превосходство, в  отдельные
дни  в  десять  и  более  раз.  Каждый  километр  продвижения  давался
противнику ценой  огромных  потерь. Впоследствии  Гудериан  признал  в
своих мемуарах,  что  из-за  тяжелых потерь  «исчезли  перспективы  на
быстрый и  непрерывный успех».  И в  этом немалая  заслуга воинов  4-й
танковой бригады.
    Бои под  Орлом  и  Мценском с  особой  силой  выявили  незаурядные
командирские способности Катукова. Да, прав был тот большой начальник,
о котором говорил  Федоренко, отметивший, что  у Катукова  «прорезался
полководческий зуб».  Удачно  это выражение  или  нет, но  смысл  его,
безусловно, правилен.
    16 октября  Катукова вызвали  в  штаб 50-й  армии. «С  Вами  будет
говорить  по  ВЧ   Верховный  Главнокомандующий»,   -  объявили   ему.
Поздоровавшись, Сталин  спросил  о  боеспособности  бригады.  К  этому
вопросу Катуков был, разумеется,  готов и, как-то сразу  успокоившись,
кратко доложил  о  главном: бригада  готова  к новым  боям.  Верховный
Главнокомандующий,  видимо,  довольный  ответом,  приказал  как  можно
быстрее прибыть бригаде в район Кубинки.
    …Волоколамское направление! Как  часто упоминалось  оно в  сводках
Совинформбюро во  время битвы  под  Москвой! Именно  на  Волоколамском
направлении противнику удалось  вбить наиболее острый  клин в  оборону
советских войск  и выйти  на ближние  подступы к  Москве. Здесь  стала
насмерть стяжавшая  себе  вскоре  легендарную  славу  16-я  армия  под
командованием генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского. В ее состав была
включена и 4-я танковая бригада.
    6 ноября к КП Катукова  подъехала легковая машина в  сопровождении
броневика. Из машины вышел Рокоссовский.
    - Вольно! - остановил  он кинувшегося навстречу  Катукова и  обнял
его. -  Здорово, Катуков!  Давненько не  виделись, ну  пойдем к  тебе,
расскажешь, что ты там натворил с Гудерианом.
    За импровизированным ужином  Катуков рассказал о  бригаде, о  том,
как она  готовится  к  боям  и  как  воевала.  Рокоссовский  обрисовал
обстановку в районе 16-й армии.
    - Превосходство противника, особенно  в танках, многократное.  Тут
как раз  будет  очень  полезен  твой опыт  боев  под  Орлом…  Попробуй
обобщить, - предложил Рокоссовский, -  в виде памятки или  инструкции,
что ли.
    - У меня есть кое-что. Начал еще в Сталинграде. - Катуков вынул из
походного сейфа папку и передал ее Рокоссовскому.
    - «Инструкция танкистам по борьбе с танками, артиллерией и пехотой
противника»,  -  прочитал  Рокоссовский  и  стал  бегло  просматривать
брошюру. - Интересно…  Как раз  то… Тут  и танковые  засады, атаки  на
максимальной скорости… Интересно, очень  интересно… Очень правильно  о
разведке: в подвижных  формах боя она  должна простираться на  десятки
километров…
    Разговор с Рокоссовским приятно взволновал Катукова.  Перелистывая
только что  одобренную Рокоссовским  инструкцию, Катуков  почувствовал
облегчение. «Какой из меня теоретик!» - бывало, сомневался он, работая
над инструкцией.  В то  же время  он чувствовал  потребность  обобщать
боевой  опыт,  извлекать   из  него   наиболее  эффективное,   имеющее
перспективу. Оценка Рокоссовского укрепила эту потребность.
    Радовали и  интерес,  с  каким расспрашивал  Рокоссовский  о  боях
бригады под Орлом, и высокая оценка его, Катукова, решений и  действий
в  этих  боях.  Это  ощущение  ничего  общего  не  имело  с   чувством
удовлетворенного тщеславия. Катуков всегда был далек и от тщеславия, и
от благодушной удовлетворенности достигнутым.  Все было проще:  мнение
столь талантливого военачальника подтверждало, что он, Катуков,  стоит
на правильном пути в своих исканиях. Это и радовало.
    Уезжая, Рокоссовский сказал:
    - Ближайшая твоя задача  - удар по  Скирманово. Главное мы  сейчас
обговорили. Приказ получишь позже.
    Ближайшая  задача  была  не  из  легких.  Плацдарм  с  населенными
пунктами Скирманово, Козлово, Марьино клином врезался в полосу обороны
16-й армии. Здесь  была сосредоточена 2-я  немецкая танковая  дивизия,
подтягивались другие силы. Разведкой  было установлено, что  противник
намеревается нанести удар с  этого плацдарма с  тем, чтобы окружить  и
уничтожить 16-ю армию. Срезать образовавшийся клин и тем самым сорвать
замысел противника  - такую  задачу  поставил Рокоссовский  перед  4-й
танковой бригадой и другими расположенными здесь соединениями.
    Вскоре пришел приказ, согласно которому части 16-й армии утром  12
ноября должны  были  начать бои  за  овладение более  удобным  рубежом
обороны, в том числе и указанным плацдармом.
    Днем 11 ноября Катуков и  Кульвинский приехали к начальнику  штаба
армии  генерал-майору  С.  М.   Малинину  для  согласования   вопросов
взаимодействия в предстоящих боях.
    - Дела потом, - загадочно улыбаясь, сказал Малинин. - Вы, я  вижу,
ничего не  знаете?.. Ну  тогда читайте.  - Малинин  протянул  Катукову
«Правду».
    На первой полосе газеты  было опубликовано постановление СНК  СССР
от 10 ноября  1941 года  о присвоении  Катукову звания  генерал-майора
танковых войск,
    - Вот так, уже день в генералах ходите. Поздравляю!
    В это время в дверях появился Рокоссовский.
    - Поздравили? - спросил он. - Но это еще не все. Вот, читай.
    Это был документ, который нужно привести здесь полностью.
    «ВСЕМ ФРОНТАМ, АРМИЯМ, ТАНКОВЫМ
    ДИВИЗИЯМ И БРИГАДАМ.
    ПРИКАЗ
    НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СССР
    11 ноября 1941 г.
    № 337
    г. Москва
    О переименовании 4-й танковой бригады
    в 1-ю гвардейскую танковую бригаду
    4-я танковая бригада отважными и умелыми боевыми действиями с 4.10
по 11.10, несмотря на значительное численное превосходство противника,
нанесла ему  тяжелые потери  и выполнила  поставленные перед  бригадой
задачи прикрытия сосредоточения наших войск.
    Две  фашистские   танковые  дивизии   и  одна   мотодивизия   были
остановлены и понесли огромные потери  от славных бойцов и  командиров
4-й танковой бригады.
    В результате  ожесточенных  боев бригады  с  3-й и  4-й  танковыми
дивизиями и  мотодивизией противника  фашисты потеряли  133 танка,  49
орудий, 8 самолетов,  15 тягачей  с боеприпасами, до  полка пехоты,  6
минометов и другие  средства вооружения. Потери  4-й танковой  бригады
исчислялись единицами.
    Отличные действия бригады и ее успех объясняются тем, что:
    1. Бригадой велась беспрерывная боевая разведка.
    2. Осуществлялось  полное взаимодействие  танков с  мотопехотой  и
артиллерией.
    3. Правильно были применены и использованы танки, сочетая засады с
действиями ударной группы.
    4. Личный состав действовал храбро и слаженно.
    Боевые действия 4-й танковой  бригады должны служить примером  для
частей  Красной   Армии   в  освободительной   войне   с   фашистскими
захватчиками.
    П р и к а з ы в а ю:
    1. За  отважные  и умелые  боевые  действия 4-ю  танковую  бригаду
именовать: «1-я гвардейская танковая бригада».
    2.  Командиру  1-й  гвардейской  танковой  бригады  генерал-майору
Катукову представить к правительственной награде наиболее отличившихся
бойцов и командиров.
    3. Начальнику  ГАБТУ и  Начальнику ГАУ  пополнить 1-ю  гвардейскую
танковую бригаду  материальной частью  боевых машин  и вооружением  до
полного штата.
    Народный комиссар обороны Союза ССР
    И. Сталин
    Начальник Генерального штаба Красной Армии Маршал Советского Союза
    Б. Шапошников».
    И снова поздравления, объятия, рукопожатия. Но на войне на радость
времени отведено мало.
    - В танковых войсках ваша бригада первой удостоена такой чести,  -
сказал Рокоссовский. -  По такому случаю  ей надо бы  дать дня два  на
отдых… Но увы! Завтра ваша бригада должна на деле показать, что  такое
танкисты-гвардейцы.
    И  все-таки  праздник  в  бригаде  был.  В  подразделениях  прошли
короткие   митинги.   «Оправдать   высокую   честь!»,   «Бить    врага
по-гвардейскн!» - говорили выступавшие на митингах бойцы и командиры.
    С утра следующего дня бригада вступила в бой. Двенадцать часов она
штурмовала Скирманово. С  утра 13 ноября  вела непрерывный  38-часовой
бой за Козлово.  Враг ожесточенно сопротивлялся,  однако вынужден  был
отойти.   По-гвардейски   дралась   бригада   в   период   ноябрьского
«генерального»,  «решительного»  наступления  противника  на   Москву.
Приходилось отступать. С  болью в сердце  бойцы и командиры  оставляли
позади километровые столбы с  цифрами 60, 55,  53… Москва была  рядом,
совсем за спиной.
    Отмечая участие в этях боях гвардейцев-танкистов Маршал Советского
Союза Г.  К.  Жуков  после войны  писал:  «С  беспримерной  храбростью
действовала переданная в  состав 16-й армии  1-я гвардейская  танковая
бригада. В октябре эта бригада (тогда 4-я танковая) геройски сражалась
под Орлом и  Мценском… Теперь,  в ноябре, защищая  подступы к  Москве,
гвардейцы-танкисты новымг  подвигами  еще выше  подняли  свою  славную
репутацию».
    В ходе ноябрьских  боев еще глубже  проявился командирский  талант
Катукова. В  быстро  менявшейся  обстановке,  в  условиях  постоянного
превосходства противника в  живой силе и  боевой технике он  неизменно
находилнаиболее эффективные тактические приемы, новые ва рианты  своих
излюбленных танковых засад.  И здесь,  как месяцем  раньше под  Орлом,
Катуков неизменно строил свои решения, исходя из принципа: нанести как
можно больший ущерб противнику и максимально сохранить силы бригады. И
он каждый раз добивался этого.
    За  две  недели  вражеского  наступления  бригада  уничтожила  106
танков, 16  тяжелых  и  37 противотанковых  орудий,  16  минометов,  3
минометные батареи, 8  тягачей, 55 автомобилей,  51 мотоцикл, до  трех
полков пехоты противника, разбила 13 дзотов и 27 пулеметных гнезд. Все
это в несколько раз превышало численность и вооружение бригады. За это
время в бригаде  вышло из  строя 33  танка -  в три  раза меньше,  чем
потерял противник. Фактически же бригада лишилась всего 7 танков, а 26
поврежденных машин благодаря стараниям  Дынера были отремонтированы  и
возвращены в строй действующих.
    Наконец пришло  долгожданное:  Красная  Армия  погнала  фашистских
захватчиков  от  стен  советской  столицы.  1-я  гвардейская  танковая
бригада действовала в боевых  порядках пехоты, стремительными  атаками
расчищала ей путь, обходила  противника с флангов и  с тыла, из  засад
совершала ошеломляющие налеты на отступавшего врага.
    Приподнятое настроение, в котором постоянно пребывал Катуков в эти
дни, имело и сугубо личные причины.  Он уже несколько лет был  одинок:
жена умерла до войны,  детей не было. И  вот как-то сразу  приворожила
его старшина медицинской службы Катя - так по имени ее звали в  части,
где она служила.  Как бы  тяжело ни  складывалась обстановка,  Катуков
находил «причины» для посещения этой части. Вскоре Катуков и Екатерина
Сергеевна поженились. Но оставить службу или быть при Катукове  только
женой Екатерина Сергеевна наотрез отказалась. Так до конца войны она и
провоевала хоть  и рядом  с мужем,  но старшиной  медицинской  службы.
Катуков гордился этим  ее решением,  хотя и тревожился.  За отличия  в
боях Екатерина  Сергеевна была  награждена  орденом Красной  Звезды  и
боевыми медалями.
    В середине апреля  1942 года Катуков  получил приказ о  переброске
бригады в  Москву на  переформирование.  Он и  Бойко были  отозваны  в
распоряжение Главного автобронетанкового управления.
    Федоренко встретил Катукова и Бойко приветливо, угостил их чаем  с
бутербродами.
    - У меня для  вас приятная новость,  - сказал он.  - Вы,  Катуков,
назначены командиром 1-го танкового корпуса, вы, Бойко, -  комиссаром.
Чувствуете, друзья, что это значит?.. Теперь нам по плечу формирование
крупных танковых соединений! Заводы наши набирают мощности.
    Федоренко сообщил,  что  в  состав  корпуса  войдут  три  танковые
бригады -  всего около  250 танков,  мотострелковая бригада,  дивизион
реактивных минометов,  разведывательный батальон  и различные  тыловые
подразделения. Катуков и Бойко чувствовали себя ошеломленными. О таких
масштабах в то время можно было только мечтать.
    - Ну как?  Силища?  - довольный  произведенным  эффектом,  спросил
Федоренко. - Так-то  вот… И  первый корпус  - вам!  Что ж,  заслужили.
Обрадую и другим:  1-я гвардейская  бригада войдет  в состав  корпуса…
Теперь  давайте  подумаем  о  кадрах.  Начальником  штаба  корпуса  мы
рекомендуем полковника Кравченко.
    Начальником  политотдела  корпуса   Катуков  и  Бойко   предложили
назначить Деревянко,  заместителем командира  по технической  части  -
Дынера, начальником оперативного отдела - Никитина.
    Разговор получился  долгим.  Катуков  и  раньше  и  потом,  будучи
командармом,  внимательно  изучал  подчиненных,  не  забывал  отметить
отличившихся, смело продвигал по службе достойных. Большое внимание  в
расстановке кадров он уделял тому, что сейчас называют психологической
совместимостью.  И  теперь  Катуков  с  жаром  разъяснял,  почему   он
выдвигает того  или иного  командира и  почему в  заместители к  этому
командиру следует назначать  именно того,  кого он  рекомендует, а  не
другого, не менее достойного.
    Через несколько дней Катуков был вызван к заместителю Председателя
СНК и наркому танковой промышленности В. А. Малышеву. Его интересовали
недостатки  танков.  «Говорите  все,  о  каждой  мелочи»,  -  попросил
Вячеслав Александрович.
    «Мелочи» были. На  практике же они  порой оборачивались далеко  не
мелочами. Например, каково было десантникам балансировать на  мчащемся
танке? Или  другое. Кто-то  придумал ставить  на командирских  машинах
внешне отличающиеся  антенны, и  вражеская артиллерия  сосредоточивала
огонь на этих машинах. Катуков впоследствии с удовлетворением отмечал,
как оперативно были реализованы его предложения: поступавшие на  фронт
танки имели одинаковые антенны, поручни, чтобы держаться  десантникам,
и другие усовершенствования.
    В Москве комплектовались штаб и некоторые службы корпуса. Основная
же работа по его формированию велась в Липецке, куда вскоре и  прибыли
Катуков и Бойко.
    Все части корпуса были полностью  укомплектованы. И не успели  еще
просохнуть  дороги  от  весенней  распутицы,  как  поступил  приказ  о
направлении его на Брянский фронт.
    Три с лишним месяца корпус провел в боях - наступательных, а  чаще
оборонительных. Катуков  был  недоволен  ни  теми,  ни  другими.  Что,
собственно,  изменилось?  Танков   стало  больше,  появились   крупные
танковые соединения,  а  использовались они  по-старому  -  отдельными
частями, без должной поддержки авиацией и артиллерией.
    Нет, не  так,  совсем  не  так  представлял  себе  Катуков  боевое
применение  крупных  танковых  сил.  Видимо,  и  в  Ставке  Верховного
Главнокомандования были  недовольны тем,  как использовались  танковые
войска  на  Брянском  фронте.  После  войны  Катуков  натолкнулся   на
адресованный командованию  фронта  документ,  подписанный  начальником
Генштаба А. М. Василевским. В  нем говорилось: «Некоторые из  танковых
корпусов перестали быть танковыми и перешли на методы боевых  действий
пехоты. Примеры: Катуков (1-й  тк) вместо быстрого уничтожения  пехоты
противника в течение  суток занимался  окружением двух  полков, и  вы,
по-видимому, это  поощряете…» Позже  в своих  мемуарах Катуков  писал:
«Этот документ объясняет многое из ситуации тех дней. Разумеется,  1-й
танковый корпус окружал два полка пехоты не по своей инициативе, а  по
приказу сверху. Но дело не только  в этом. Из этого документа  следует
более важный  вывод: танковые  корпуса  вводились в  бой  разрозненно,
каждому из них ставились узкие, ограниченные задачи. А ведь можно было
сосредоточить их  в  мощный кулак  и,  усилив средствами  воздушной  и
наземной поддержки, нанести гитлеровцам действительно разящий удар  во
фланг».
    В середине августа корпус был  выведен в резерв Ставки  Верховного
Главнокомандования, а вскоре Катуков  был вызван в  Москву на прием  к
Сталину.
    Разговор Сталин начал  с конкретных,  но прямо  не относившихся  к
деятельности Катукова вопросов. Отвечая  на них, Катуков  почувствовал
себя неловко, видя, что Сталину не нравятся его критические  замечания
о танках  KB  и  Т-70.  И все  же,  преодолевая  смятение,  он  упорно
возражал:
    - Нет, Иосиф  Виссарионович,  в  бою они  показали  себя  неважно.
Спросите любого танкиста - каждый предпочтет тридцатьчетверку.
    Катуков видел недовольное выражение глаз Сталина, но изложил  свои
взгляды до  конца, показал,  в  чем конкретно  заключаются  недостатки
танков KB и  Т-70. Может  быть, упорство  молодого генерала  привлекло
Сталина. Он перевел  разговор на  другие темы.  Катуков так  и не  мог
понять, зачем  его вызвал  Сталин, но  чувствовал, что  тот  исподволь
прощупывает его, взвешивает,  чего он стоит.  И вдруг Сталин,  прервав
свои вопросы, сказал,  что создаются  механизированные корпуса,  более
сильные, чем  танковые, и  он,  Катуков, назначается  командиром  3-го
механизированного корпуса.
    У Катукова, что говорится, отлегло  от сердца: значит, его  служба
оценена неплохо. Но было очень жаль - Катуков сразу это почувствовал -
расставаться с боевыми друзьями, с соединениями, вместе с которыми  он
прошел тяжелый  боевой  путь. И  Катуков,  как он  выразился  в  своих
мемуарах, «взмолился»:
    «- Товарищ  Сталин, не  так  просто подготовить,  научить  войска.
Большое для боя дело, когда тебя люди  хорошо знают и ты их знаешь.  В
составе 1-го танкового  корпуса находится 1-я  гвардейская бригада,  с
бойцами которой меня связывают узы самой крепкой дружбы. Разве легко с
ней расстаться!»
    По  просьбе  Катукова  Сталин  приказал  включить  в  состав  3-го
механизированного  корпуса   соединения   из   1-го   танкового:   1-ю
гвардейскую и  49-ю  танковые  бригады,  1-ю  мотострелковую  бригаду,
перевести в корпус помощником командира по технической части Дынера  и
начальником оперативного отдела Никитина.
    От Верховного  Главнокомандующего Катуков  сразу же  направился  к
Федоренко. Он  рассказал  ему  во всех  подробностях  о  разговоре  со
Сталиным, ответил на  вопросы и,  поощряемый одобрительными  репликами
Федоренко, как говорится, излил душу, высказал все, что он  передумал,
командуя танковым корпусом.
    - Танков стало намного больше. Вроде бы количество должно  перейти
в качество, - горячился Катуков. - Появились танковые, а теперь вот  и
механизированные корпуса. Это  же увесистые  кулаки! А у  нас что?  Не
кулаки, а растопыренные пальцы! Ни разу не было нанесено по противнику
массированного удара крупными танковыми силами! А взаимодействие?
    - Правильно! - охладил Катукова Федоренко. - Правильно мыслите.  И
не вы один.
    - Так в чем же дело?
    - В  опыте.   Тут  что-то   вроде  болезни   роста.  Не   все   из
общевойскового  командования  смогли   правильно  понять,  как   нужно
использовать крупные танковые силы, организовывать их взаимодействие с
другими родами войск.  Сейчас по этому  поводу готовим проект  приказа
наркома. Скоро получите.
    И действительно, 16 октября 1942 года был издан специальный приказ
народного комиссара  обороны,  в  котором были  вскрыты  недостатки  в
боевом использовании танковых сил.
    В приказе  подробно  излагались  все основные  вопросы  тактики  и
организации  действий  танковых  частей  и  соединений,   определялись
принципы  и  порядок  их  взаимодействия  с  пехотой,  артиллерией   и
авиацией.   Много   внимания   в   нем   было   уделено   танковым   и
механизированным корпусам.  Они  объявлялись  средством  армейского  и
фронтового командования для действий на главном направлении в качестве
эшелонов  развития   успеха.   Распыление   их   сил,   выделение   им
самостоятельных участков  обороны воспрещалось.  Позже Катуков  писал:
«Этот приказ сыграл большую роль  в дальнейшей судьбе танковых  войск,
Он, по  существу,  стал  важнейшей теоретической  основой  их  боевого
применения».
    Ничто так  быстро  и прочно  не  определяет отношения  людей,  как
война. Но  она же  и  неумолимая разлучница.  В 1-м  танковом  корпусе
остался Бойко. И, как ни тяжело это было, Катуков понимал: там  Бойко,
как  «старожил»,  нужнее.  Комиссаром  3-го  мехкорпуса  был  назначен
опытный политработник, бригадный комиссар Н. К. Попель. Войну он начал
комиссаром той самой  15-й танковой  дивизии, из  бойцов и  командиров
которой была  сформирована 4-я  танковая бригада.  Видно, потому,  что
вновь встретился со  многими своими боевыми  соратниками, а еще  более
потому, что был он,  как говорят, теперь, человеком  коммуникабельным,
Николай  Кириллович  быстро  нашел  подобающее  ему  место  в   боевом
коллективе, проникся его нуждами и заботами.
    Катуков, ободренный приказом  наркома обороны от  16 октября  1942
года и укрепившийся в правоте  своих взглядов, многое пересматривал  в
те дни. В  его, если  так можно  выразиться, «творческой  лаборатории»
кипела напряженная работа,  и он  все четче и  яснее представлял  себе
подлинные возможности крупномасштабных действий танковых сил.
    - Твои мысли - это нечто вроде сосредоточения сил, - сказал как-то
Попель, с  которым  Катуков  нередко делился  своим  соображениями.  -
Массированное применение танковых войск для нас дело новое. И тут  без
работы собственных мозговых извилин никак не обойтись. Придет время  -
многое реализуешь.
    Но были и  думы другого  рода - личные.  Волновало здоровье  отца.
Писали, что тоскует Ефим Епифанович, беспокоится: удастся ли свидеться
с сыном?
    - Сколько раз  уже  был рядом,  а  к  отцу никак  не  вырвался!  -
подосадовал как-то Катуков Попелю, получив еще одно письмо от отца.
    - Да, -  раздумчиво ответил  тот.  - Не  очень-то мы  часто  видим
родителей. Да ведь жизнь-то наша…
    Вспомнив,  видимо,  и  свои  личные  горести,  Попель   неожиданно
рассказал свою биографию.
    - Моя жизнь вроде бы тоже ничем не примечательна. А времени всегда
в обрез, всегда все личное на потом откладываю, - вздохнул Катуков.
    «Ничем   не    примечательная»   жизнь    Михаила   Ефимовича    в
действительности была весьма примечательной для людей его поколения  и
судьбв!.
    Родился Михаил Ефимович  в селе  Большое Уварове  под Коломной  17
сентября 1900 года в семье крестьянина-бедняка. Клочок плохой земли  -
песок да  суглинок -  семью  прокормить не  мог.  Отец, как  и  многие
односельчане, часто  уходил на  заработки в  Петербург, где  промышлял
разной работой. Возвращался  усталый, приносил мало  - едва  удавалось
кое-как сводить  концы  с концами.  Но  леденцы для  сына  никогда  не
забывал, по-мужски скупо  ласкал его.  И нелегко  ему, наверное,  было
написать жене  из Петербурга,  что пора  и 12-летнего  Михаила к  делу
приставить, что нашел он для него кое-что стоящее.
    Роняя слезы, мать уложила в  корзинку из ивовых прутьев  кое-какое
бельишко и нехитрую  деревенскую снедь.  С ней и  отправился Михаил  к
отцу в  Петербург  на  заработки.  «Стоящим»  делом  оказалась  работа
«мальчиком» в молочном магазине. Пять  лет мыл бутылки, драил  дверные
ручки, протирал кафельные полы, разносил заказчикам молоко.
    Жизнь в столичном городе учила  многому. Разница между богатыми  и
бедными здесь  была еще  более разительной,  чем у  них в  селе. Да  и
бедные в городе были  совсем иными - они  не хотели мириться со  своей
обездоленностью.
    Огромное впечатление на  Михаила произвела Февральская  революция.
Митинги, демонстрации -  многого он  тогда наслушался,  да и  понимать
кое-что стал. Видел, как огромные толпы народа спешили к  Финляндскому
вокзалу встречать Ленина. А когда чуть  позже он услышал, что Ленин  -
немецкий шпион, в смятении пришел к  отцу. «За народ он, за  фабричных
да за нас - лапотников, - разъяснил Ефим Епифанович. - Ты хозяев-то не
слушай, они свою  линию гнут. К  фабричным больше присматривайся.  Они
покрепче нас, деревенской голытьбы, и за себя всем миром стоят».
    В  дни   Октябрьской   революции   17-летний   Михаил   вместе   с
красногвардейцами участвовал в разгроме юнкеров, засевших в  гостинице
«Севастополь». Потом вернулся в родное  село - из «мальчиков» вырос  и
по возрасту и по сознанию. Твердо решил горой стоять за новую  власть,
за Советы. Как? Этого  он еще не знал.  Но жизнь сама определяла  пути
его поколения. Шла гражданская война. В 1919 году Михаил  добровольцем
вступил   в   Красную   Армию,   воевал   против   белополяков,   банд
Булак-Булаховича, Савинкова и других врагов Советской власти.
    Тяжело было, а  все же полюбилась  Катукову военная служба.  Стать
красным командиром  -  эта мечта  все  больше овладевала  им.  Видимо,
взводный, с которым Михаил не раз делился своими думами, доложил о его
стремлении по начальству. Однажды он объявил Катукову:
    - Поедешь в  Могилев  на  командирские курсы.  Вроде  бы  по  всем
статьям подходишь: и в службе справен, и мозговит.
    Учились,  не  выпуская  из  рук  винтовок.  Нередко,  поднятые  по
тревоге, курсанты посылались в отдаленные районы Могилевщины, где  еще
бродили и терроризировали население бандитские шайки.
    1 марта 1922 года на  Могилевских курсах состоялся выпуск  молодых
краскомов. Катуков  был направлен  взводным командиром  в 27-ю  Омскую
стрелковую дивизию, входившую в состав Западного военного округа.
    Командовал войсками округа М. Н. Тухачевский. И это сказывалось на
всем. В  боевую подготовку  войск Тухачевский  настойчиво внедрял  все
новое, передовое. В Доме Красной Армии в Смоленске зимой 1923/24  года
он еженедельно  читал для  комначсостава  лекции по  истории  военного
искусства. Катукову повезло:  в эту зиму  27-яОмская дивизия стояла  в
Смоленске, и он не пропустил ни одной лекции Тухачевского.
    В лекциях восхищало,  заставляло думать  многое -  и содержание  и
советы. Катуков для  себя вынес  из этих советов,  как он  справедливо
решил,  главное:  военные  знания  командира  должны  быть  выше   его
служебного положения  и  постоянно  пополняться,  впрочем,  не  только
военные, но и общеобразовательные. Знания  же - это только  инструмент
для мышления.  Нужно  научиться мыслить  самостоятельно,  опираясь  на
знания. От природы наделенный  любознательным, аналитическим умом,  он
превратил самообразование в постоянную норму своей жизни.
    Глубокий след  в  сознании молодого  краскома  оставили  посещение
лагеря дивизии М. В. Фрунзе, его выступление на митинге красноармейцев
и беседа  с командным  и политическим  составом. Навсегда  запомнились
встречи с  С. С.  Вострецовым,  М. И.  Фабрициусом. Общение  с  людьми
незаурядными, даже кратковременное, всегда обогащает. А Катукову,  что
говорить, всегда везло  на такое  общение. Позже  на его  командирское
формирование большоевлияние  оказала  служба в  соединениях,  которыми
руководили К.  К.  Рокоссовский  и  другие,  в  дальнейшем  выдающиеся
военачальники. Нет, он  не стремился подражать  им, но его  недюжинные
способности,  весь  его  духовный   мир  получали  от  таких   общений
своеобразные мощные импульсы для дальнейшего развития.
    Осенью 1926 года Катуков был направлен учиться на курсы «Выстрел».
Многие командиры,  ставшие  в  Великую  Отечественную  войну  крупными
военачальниками,  в  двадцатые  и   тридцатые  годы  учились  в   этом
прославленном военно-учебном заведении.
    Созданные в ноябре  1918 года  по указанию  В. И.  Ленина на  базе
Ораниенбаумской офицерской  стрелковой  школы  старой  русской  армии,
курсы  «Выстрел»  сыграли  выдающуюся  роль  в  подготовке  командного
состава советских  войск. Большинство  преподавателей  Ораниенбаумской
школы  добровольно  перешло  на  сторону  Советской  власти  и  сумело
передать курсам богатый опыт и положительные традиции  военно-учебного
заведения, которое  в  старой  армии  считалось  лучшим  в  стрелковой
подготовке офицерских кадров.
    На курсах велась широкая  теоретическая и конструкторская  работа.
При них  были  созданы  уставная  подкомиссия  и  стрелковый  комитет,
разрабатывавшие вопросы  теории  стрелкового  дела  и  тактики  боевых
действий  общевойсковых   подразделений.  Под   руководством   первого
начальника  курсов  Н.  М.  Филатова  выдающиеся  конструкторы  В.  А.
Дегтярев, В. Ф. Токарев, В. Г. Федоров и другие работали над созданием
новых систем автоматического стрелкового оружия. Слушатели  «Выстрела»
были первыми, кто в процессе учебы практически знакомился с  образцами
этого оружия, осваивал рекомендации уставной подкомиссии и стрелкового
комитета.
    В первое десятилетие на курсах обучались неповторимые в своем роде
слушатели. Далеко не каждый  из них имел сколько-нибудь  основательную
общеобразовательную подготовку,  в  лучшем случае  она  ограничивалась
четырехклассной  церковноприходской   школой.   У   них   был   другой
«образовательный ценз»:  еще очень  молодые,  они уже  прошли  суровую
трудовую школу, имели осознанную активную жизненную позицию, а главное
- боевой опыт.
    Скидок на недостаток  знаний не делалось.  Строго учили тому,  что
нужно было  знать и  уметь. Впрочем,  слово «строго»  в данном  случае
следует понимать в смысле глубины, прочности знаний. Самим  слушателям
строгость была не нужна: они  учились с той же страстной,  неукротимой
волей, с какой сражались на фронтах гражданской войны,
    В то  время, когда  Катуков прибыл  на курсы,  они занимались  уже
переподготовкой командных кадров и назывались  «Стрелково-тактическими
курсами  усовершенствования   командного  состава   РККА».   Программа
обучения  была  значительно   сложнее,  чем  раньше.   И  хотя   курсы
располагались рядом со столицей,  в городе Солнечногорске, побывать  в
Москве Катукову удалось считанные  разы: все время  и силы уходили  на
учебу.
    Природные способности  и неимоверный  труд  сделали свое  дело:  в
дивизию Катуков вернулся значительно  обогащенным знаниями. Тут же  он
был назначен командиром полковой школы младших командиров и  оставался
на этой должности почти шесть лет.  Для самого Катукова эти годы  тоже
были своеобразной школой. Они позволили  ему еще более глубоко  понять
роль младших командиров  в войсках. Позже,  занимая высокие  командные
должности,  он  постоянно  обращал  внимание  на  работу   подчиненных
командиров  по  подбору  и  воспитанию  сержантского  состава,  всегда
подчеркивая: «Каковы старшины и сержанты - таковы и солдаты».
    В 27-й  дивизии  было немало  способных,  талантливых  командиров.
Дивизионом в артиллерийском полку командовал  Н. Н. Воронов -  будущий
Главный маршал артиллерии. Его сменил В. А. Пеньковский - впоследствии
генерал армии. С Валентином Антоновичем Катуков сошелся ближе, так как
не раз  действовал с  ним вместе  на маневрах  и учениях.  Пеньковский
выходил в поле  со своим дивизионом,  а Катуков -  с полковой  школой,
игравшей  в  таких   случаях  за  стрелковый   батальон.  Вместе   они
отрабатывали вопросы  взаимодействия,  искали  и  находили  способы  и
методы, обеспечивавшие наиболее эффективное сочетание огня и  маневра,
тесную связь пехоты и артиллерии на всех этапах боя.
    В начале  1931 года  Катукова  назначили начальником  штаба  80-го
стрелкового полка той же дивизии. И вскоре произошел решающий поворот,
определивший всю дальнейшую  судьбу Михаила Ефимовича.  В апреле  1932
года  полк   передислоцировали  из   Витебска  в   Борисов.  И   вдруг
нежданно-негаданно пришел приказ: переформировать полк в 5-ю отдельную
легкотанковую  бригаду.  Весь  командный   состав  полка  послали   на
шестимесячные автобронетанковые курсы.  А Катукову пришлось  остаться:
он  замещал  командира  полка.  Вместе  с  хозяйственниками,  младшими
командирами и красноармейцами он  занимался оборудованием городка  для
будущего танкового  соединения.  Вскоре  стали  прибывать  технические
специалисты, а затем и боевые машины. С помощью специалистов  Катуков,
сколько позволяло время, осваивал танки. Порой было грустно:  товарищи
учатся новому делу, а он вот хозяйственником стал. А что дальше?
    Осенью вернулся с курсов командный состав. Катуков, что говорится,
чувствовал себя не в своей  тарелке. Специальную переподготовку он  не
прошел, а к новому делу тянуло неудержимо. Ему был предоставлен выбор:
принять стрелковый  полк  или  остаться в  штабе  бригады  начальником
разведывательного отдела.  Согласился с  последним -  все же  ближе  к
новому делу.
    Бригада формировалась почти полгода.  За это время Катуков  изучил
тайки  БТ  и  Т-26,  с  помощью  специалистов  прошел   первоначальную
практическую школу танкиста и вскоре уже уверенно водил боевые машины,
стрелял из танковой пушки.
    В 1932 году  Катуков был принят  в члены Коммунистической  партии.
Взволнованный этим  событием, он  всю ночь  обдумывал свою  дальнейшую
жизнь. А на следующий  день пришел к  командиру бригады, попросил  его
послать учиться в Академию механизации и моторизации РККА.
    - В академию  пойдете. Только  не сейчас.  - Комбриг  одобрительно
взглянул на Катукова.  - Попробуйте  себя сначала  на настоящем  деле,
покомандуйте учебным танковым батальоном. Верю - справитесь.
    Командуя учебным танковым батальоном, Катуков готовил  наводчиков,
механиков-водителей, других  специалистов. И  сам готовился  -  хорошо
освоил каждую  специальность  танкиста.  Затем  комбриг  поставил  его
временно  начальником  артиллерии  бригады  -  помогал  ему  прийти  в
академию, как он выразился, не с пустыми руками, а с некоторым опытом.
    Осенью 1934  года поступил  приказ, которым  Катуков был  назначен
начальником    оперативного    отдела    134-й    танковой    бригады,
дислоцировавшейся  в  Киеве.  Этим  же  приказом  ему   предписывалось
передать временно должность заместителю, а самому прибыть в Москву  на
Академические  курсы   тактико-технического   усовершенствования   при
Академии механизации и моторизации РККА.
    Год пробыл Катуков  на курсах. Изучал  материальную часть  танков,
радиосвязь, тактику бронетанковых  имеханизированных войск.  Слушатели
порой дни и ночипроводили на полигоне и танкодроме.
    В бригаде  пришлось снова  на ходу  учиться осваивать  обязанности
начальника оперативного отдела. Командовал 134-й бригадой  энергичный,
широко эрудированный командир-танкист  С. И.  Богданов -  впоследствии
маршал бронетанковых войск, дважды Герой Советского Союза. Он построил
боевую подготовку так, что каждый день учебы, каждое  командно-штабное
занятие обязательно отличались от  предшествовавших, были сложнее  их.
Катуков  и  сам  впоследствии  именно   так  строил  боевую  учебу   в
соединениях, которыми командовал.
    В 1937 году Катуков был назначен начальником штаба 45-го танкового
корпуса. За  плечами у  него  был уже  почти семилетний  опыт  штабной
службы. Так что новые  обязанности освоил быстро,  но тянуло в  строй.
Хотелось поработать самостоятельно  - Катуков  чувствовал, что  созрел
для этого. Командир корпуса Н. Д. Веденеев, человек опытный, волевой и
вместе с тем душевный, внял неоднократным просьбам Катукова о переводе
на строевую должность.  Михаил Ефимович был  назначен командиром  34-й
танковой бригады  - той  самой,  где служил  начальником  оперативного
отдела  после   окончания  академических   курсов.  В   годы   Великой
Отечественной войны Катуков не раз  слышал о Н. Д. Веденееве,  ставшем
командиром танкового корпуса 2-й гвардейской армии, Героем  Советского
Союза.
    В сентябре  1939  года  вместе с  бригадой  Катуков  участвовал  в
освободительном походе советских войск,  взявших под защиту  население
Западной Украины и Западной Белоруссии. Пришлось встретиться с частями
вермахта.  Правда,   инцидента   не   произошло.   Гитлеровцы   быстро
ретировались за установленную  демаркационную линию.  «Надолго ли?»  -
подумал Катуков. Время было тревожное,  и такие вопросы задавал  себе,
видимо, не он один.
    В 1940  году Катуков  неожиданно был  вызван в  Москву. Побывал  в
Наркомате обороны, затем в ЦК ВКП(б) - там ему предложили принять 20-ю
танковую дивизию. С ней он и вступил в Великую Отечественную войну…
    В начале  1943  года  Катуков получил  приказ:  срочно  явиться  к
Верховному Главнокомандующему.  Каких-либо  понятных для  себя  причин
столь неожиданного вызова и его срочности Катуков найти не мог, и  это
настраивало на тревожный лад.  На ум приходили  рассказы и о  крутости
Верховного.
    Летел  на  У-2,  с  интересом  рассматривая  проносившиеся   внизу
пейзажи. «Мессер!» - вдруг раздался в наушниках голос пилота.  Самолет
сразу нырнул  вниз,  затем летчик  стал  кидать машину  из  стороны  в
сторону. «Мессер»  несколько  раз мелькнул  сверху,  видимо,  стреляя.
Выручило искусство  пилота.  Маневрируя  на малой  высоте,  прячась  в
складках местности, он  оторвался от  «мессера» и  посадил самолет  на
окраине Торжка.
    Дальнейший полет до Москвы прошел без происшествий. Но времени для
приведения себя в порядок не было, и Катуков явился в Кремль как был -
в солдатской  гимнастерке, в  ватных брюках  и валенках.  Поскребышев,
видимо, объяснил Сталину причину  походного одеяния Катукова. И  когда
он вошел в кабинет Верховного  Главнокомандующего, то тот лишь  слегка
улыбнулся. В кабинете  были А.  С. Щербаков,  Н. Я.  Федоренко, С.  К.
Тимошенко и еще несколько генералов.
    О том, что произошло дальше, Катуков в своих мемуарах описал так:
    «Поздоровавшись, Верховный неожиданно спросил:
    - Как,  товарищ  Катуков,   справитесь,  если   мы  вас   поставим
командовать танковой армией?
    Я  опешил,  но  молчать  в  его  кабинете  долго  не   полагалось.
Поблагодарил за доверие и ответил, что надеюсь справиться.
    - Вот почитайте, - сказал Сталин  и, взяв со стола два  документа,
протянул их мне.
    Первый документ - постановление Государственного Комитета  Обороны
от 4 января 1943  года. В нем говорилось  о формировании 1-й  танковой
армии и о том, что меня назначают командовать ее войсками. Из  второго
я узнал, что мне присвоено звание генерал-лейтенанта танковых войск».
    Тут же было решено  назначить членом Военного  совета армии Н.  К.
Попеля. Когда Сталин отпустил  Катукова, Федоренко увез  его к себе  в
Наркомат обороны.
    Для  того  времени  создание  танковых  армий  было  делом  новым,
выдающимся. Один состав  будущей армии  поражал своей  грандиозностью:
3-й механизированный  корпус, 6-й  танковый корпус,  четыре  отдельных
танковых полка и  отдельная танковая  дивизия, шесть  лыжно-стрелковых
бригад, две воздушно-десантные дивизии, два гаубичных полка, два полка
реактивной  артиллерии,  два   минометных  полка,  авиационный   полк,
артиллерийская      противотанковая      истребительная       бригада,
инженерно-саперная бригада, разведывательный армейский полк,  зенитная
артиллерийская дивизия,  два  мотоинженерных  батальона,  полк  связи,
множество различных тыловых частей и учреждений. Словом, как выразился
Катуков, «махина немалая».
    - Вот так, командарм!  Справитесь? -  спросил Федоренко,  закончив
перечисление состава будущей 1-й танковой армии.
    - Обязан.
    - Разумеется… Вот как после Сталинградской битвы дела наши  пошли!
Стратегическая инициатива теперь у нас… Противник, конечно, попытается
отнять ее, но и мы теперь не те. Готовьте скорее вашу армию. Наступило
время крупномасштабного применения танковых сил.
    Федоренко сообщил, что штаб  1-й танковой армии будет  создаваться
на базе 29-й общевойсковой армии. Заметив мелькнувшее на лице Катукова
неудовольствие,  он  разъяснил,  что,   конечно,  нужно  учитывать   и
специфику танковых  войск;  но  создаются  и  другие  танковые  армии,
поэтому командиров-танкистов  соответствующих рангов  может просто  не
хватить - не брать же их из только что сформированных или  формируемых
танковых корпусов. Возможно, в этом был свой резон, и Катуков  спорить
не стал.  Однако, воспользовавшись  зашедшим разговором  о кадрах,  он
попросил назначить своим помощником по технической части П. Г. Дынера.
    Ночь  Катуков  провел  почти  без  сна.  Мысли,  вызванные   новым
назначением, будоражили сознание. Конечно оказанное доверие  радовало.
Но Катуков  ясно видел  всю сложность  и ответственность  своих  новых
обязанностей. Ведь, по сути, его командирская деятельность приобретала
качественно новое содержание.  И это  не только  сложнейшая работа  по
руководству множеством звеньев  огромного объединения танковых  войск.
Это новая, более высокая ступень искусства боевого применения танковых
сил. Теперь  ему предстояло  решать прежде  всего задачи  оперативного
масштаба, ясно представлять  роль и место  танковой армии в  операциях
оперативно-стратегического и стратегического  значения. В такого  рода
операциях танковые армии составляли  основную ударную силу  сухопутных
войск  и  применялись  преимущественно  на  главных  направлениях  для
нанесения противнику мощных  и глубоких ударов.  Все это,  разумеется,
Катуков знал, но, потеряв надежду побороть бессонницу, все же думал об
этом и о том, что и ему самому нужно сформироваться как командарму.
    На следующий день самолетом Катуков вернулся «домой» - в штаб 3-го
механизированного корпуса. На «раскачку» времени не было. Формирование
армии  было  приказано  завершить  к  17  февраля  в  ближайших  тылах
Северо-Западного фронта.
    Дело это оказалось невероятно мучительным - другие слова подобрать
трудно. Бушевала  метель, дороги  были покрыты  огромными сугробами  и
оказались  абсолютно  непроходимыми   для  колесных  машин.   Пришлось
использовать в качестве тягачей и снегоочистителей танки. Прибывший на
место представитель бронетанкового  управления категорически  запретил
это как противоречащее  инструкции. Потребовалось  распоряжение Г.  К.
Жукова, чтобы отменить запрет. И все же части и соединения по снежному
бездорожью двигались крайне медленно.
    Ко всему этому  выявилась другая  беда: в  районе формирования  не
было ни горючего, ни боеприпасов, ни продовольствия. Ближайшая же база
снабжения находилась в  250 километрах.  К ней  вели лишь  проселочные
дороги,  тоже  занесенные  снежными  сугробами.  Пришлось  и  тут  для
расчистки дорог пустить в дело танки.
    - Не знаю, как мы будем воевать, но формирование армии я всю жизнь
буду помнить, - досадовал Катуков в разговоре с Попелем. - Метель  вот
только и выручает.
    - Метель? - изумился Попель. - Она же главная наша мучительница.
    - И спасительница. Представь, как  выглядела бы сверху  местность,
если  бы  следы  прохождения  войск  сразу  не  заметались  и  авиация
противника могла бы действовать.
    - Да. Живая карта для бомбежек, - встревожился Попель.
    - Все  возможное   для   ускорения   движения   войск   к   местам
сосредоточения и маскировки этих мест делается, - продолжал Катуков. -
Но нужно… невозможное,  что ли… Сосредоточь,  Николай Кириллович,  всю
партполитработу на этом. Много пота потребуется, зато не будет  крови.
Метель - штука  коварная. Вдруг  прекратится, а там,  глядишь, и  небо
прояснится. Тогда жди бомбежек.
    С Попелем  Катуков  сошелся  быстро  и  высоко  ценил  его  умение
работать  с   людьми,   способность   находить   действенные   способы
мобилизации войск на решение сложных  конкретных задач. Как и  всегда,
огромную помощь в эти  дни оказывал Катукову  Дынер. До войны  инженер
одного из  киевских  предприятий,  Павел  Георгиевич  оказался  весьма
незаурядным  военным  инженером-организатором.  Вместе  с   Катуковым,
будучи его  неизменным  помощником  по технической  части,  он  всегда
быстро осваивал новый объем деятельности.
    Оба они  - Попель  и Дынер,  каждый на  своем месте,  -  проделали
огромную работу в  период формирования  армии, взяли  на себя  решение
многих  организационных   и  хозяйственных   вопросов,  дав   Катукову
возможность более  обстоятельно  заниматься знакомством  с  командными
кадрами и прибывающими войсками.
    Включенные в состав армии соединения и их командование производили
отрадное впечатление.  За  3-й  механизированный  корпус  Катуков  был
спокоен. Тем  более  что  назначенного вместо  него  командиром  этого
корпуса генерал-майора  танковых  войск С.  М.  Кривошеина он  знал  и
ранее, часто встречался с ним  по служебным делам. До войны  Кривошеин
командовал механизированным корпусом, а в  начале ее принял участие  в
первых боях с  фашистскими захватчиками.  С августа 1941  года он  был
начальником   управления    боевой    подготовки    бронетанковых    и
механизированных войск Красной Армии.
    Мощным соединением был 6-й танковый корпус. Он уже имел  некоторый
боевой опыт: участвовал в летне-осенних боях в составе войск Западного
фронта. Командовал корпусом генерал-майор танковых войск А. Л. Гетман.
После окончания в 1937 году Военной академии механизации и моторизации
РККА А. Л.  Гетман служил  в танковых войсках,  в должности  командира
танковой дивизии участвовал в битве за Москву.
    3-й механизированный  и 6-й  танковый корпуса  составляли  главную
ударную силу 1-й танковой армии, и оба они возглавлялись грамотными, с
боевым  опытом,   решительными,  волевыми   генералами-танкистами.   С
удовлетворением знакомился Катуков с командным и политическим составом
отдельных частей, прибывавших в армию.
    Правда, первоначально не  все ладилось  в управленческом  аппарате
армии. Некоторым ее работникам так и не удалось перестроиться,  понять
специфику танковых войск. И это все больше тревожило Катукова.
    Вскоре поступил  приказ,  согласно  которому  1-й  танковой  армии
предстояло стать  главной ударной  силой во  фронтовой  наступательной
операции, имевшей  целью разгромить  16-ю немецкую  армию и  полностью
ликвидировать блокаду  Ленинграда.  И сразу  началась  неимоверная  по
напряженности работа: завершалось формирование армии, усилилась боевая
учеба в войсках, а штаб и все службы сосредоточились над  составлением
расчетов и других документов, необходимых для разработки плана будущей
операции. Тут-то  и  сказалась некомпетентность  некоторых  работников
штаба  армии  в  танковых  делах.  Катуков  срочно  отозвал  из   3-го
механизированного корпуса на должность начальника оперативного  отдела
армии  своего  старого  боевого  соратника  Никитина.  Неувязок  стало
меньше. Но  нужны  были  кардинальные  меры.  И  Катуков  обратился  к
приехавшему для ознакомления с ходом подготовки операции Г. К.  Жукову
с просьбой заменить начальника штаба  армии. Он порекомендовал на  эту
должность начальника  штаба 22-й  армии генерал-майора  М. А.  Шалина,
которого хорошо  знал и  был уверен,  что он  быстро освоит  специфику
танковых войск.
    Г. К. Жуков тут же дал указание произвести замену: через несколько
часов  Шалин,  прилетевший   самолетом,  доложил   Катукову  о   своей
готовности  приступить   к   работе.  Человек   дела,   энергичный   и
решительный, Шалин  быстро вник  в замысел  предстоящей операции.  Все
планы, приказы, расчеты были сделаны быстро и как надо.
    Несколько раньше  на должность  заместителя командующего  войсками
армии прибыл  генерал-майор Е.  В. Баранович.  За плечами  у него  был
богатейший боевой опыт трех войн  - русско-японской, первой мировой  и
гражданской. Человек немолодой, Ефим  Викентьевич с завидной  энергией
увлекся разработкой плана операции, оказывал Катукову весьма  ощутимую
помощь в подготовке войск армии.
    За управленческий  аппарат армии  Катуков был  теперь спокоен:  он
быстро  превращался   в  слаженный,   четко,  инициативно   работающий
коллектив. Таким же оказался и коллектив политотдела армии во главе  с
начальником генерал-майором А. Г. Журавлевым. Вообще кадры руководящих
политработников в армии, по выражению Попеля, были «что надо».
    Завершив формирование, армия прошла по бездорожью до 90 километров
и расположилась в исходном районе для наступления. И вдруг  неожиданно
наступившая  здесь   ранняя  весна   спутала  все   планы   советского
командования. Снег бурно  таял: по  полям и оврагам  разлилась вода  -
пущенные для пробы несколько танков погрузились в нее по самые башни.
    Вскоре  пришла  директива,  извещавшая,  что  намеченная  операция
отменяется. Вместе с директивой поступил приказ: войскам 1-й  танковой
армии без  воздушно-десантных,  лыжно-стрелковых  и  некоторых  других
соединений и  частей срочно  погрузиться в  эшелоны для  переброски  в
другое место. Куда - в приказе не говорилось.
    Подготовка к этой несостоявшейся  операции имела большое  значение
для становления  1-й  танковой  армии.  В  процессе  ее  выявлялись  и
устранялись недостатки, проверялась слаженность в работе всех  звеньев
ее   управления,   раскрывались   способности   командно-политического
состава, боеготовность соединений. Этот процесс многое дал и Катукову.
Теперь  он  в  какой-то  мере   знал  армию  и  сам  обрел   некоторый
практический опыт как командарм.
    …Курская дуга. Сюда - в состав войск Воронежского фронта - задолго
до начала грандиозной  битвы и  была переброшена  1-я танковая  армия.
Расположенная во втором эшелоне на Обояньском направлении, она  должна
была прочно  прикрывать  дорогу Белгород  -  Курск и  быть  готовой  к
нанесению  контрударов  с  целью  разгрома  прорывающихся  группировок
противника. Первый эшелон занимала 6-я гвардейская армия.
    К местам расположения войска армии прибыли скрытно от  противника.
Тщательная маскировка  соблюдалась и  на рубеже  развертывания  армии.
Танки, орудия, автомашины были поставлены впритык к местным строениям.
Вражеские  авиаразведчики  обнаружить  их  не  могли.  Сразу  же  были
развернуты  инженерные  работы.   По  всему  60-километровому   фронту
сооружались  траншеи,  ходы  сообщения,  капониры,  дзоты,   блиндажи,
различные   искусственные   препятствия.    На   наиболее    вероятных
направлениях вражеского наступления были  отрыты не только  настоящие,
но и ложные  окопы. Позже к  Катукову попала трофейная  карта. На  ней
были нанесены ложные позиции 1-й танковой армии.
    Противник активности не проявлял - готовился к «внезапному» удару,
давно уже  известному  советскому командованию.  И  Катуков  стремился
всесторонне, с максимальной пользой использовать паузу. Тщательно были
разработаны вопросы  взаимодействия  танковых  соединений  с  пехотой,
артиллерией  и  авиацией.  Возможные   варианты  действий  войск   при
нанесении контрударов были разыграны с командирами и штабами  корпусов
и бригад путем командно-штабных учений и игр.
    Вместе с  Шалииым  и  Никитиным Катуков  не  раз  обсуждал  разные
варианты возможных  действий противника.  И  многое, очень  многое  им
удалось предусмотреть, в том числе  и главное: если противник  прорвет
оборону общевойсковых армий, то  вместо контрудара 1-й танковой  армии
предстояло выполнить роль бронированного щита на направлении  главного
удара вражеских войск.  Напряженная боевая  и политическая  подготовка
велась в войсках. В соединения и части были направлены многие генералы
и офицеры управления армии.
    - Нужно, чтобы и взаимодействие,  и все остальное было  отработано
во всех звеньях  - до подразделений,  - напутствовал их  Катуков. -  В
подразделениях же  по-суворовски:  «Каждый солдат  должен  знать  свой
маневр». А это боевая учеба и конкретная политработа.
    Сам Катуков  вместе  с  Попелем тоже  много  времени  проводили  в
войсках. Они побывали  в бригадах, полках  и батальонах, проверили  их
основные и запасные участки обороны.
    Катуков всегда находил время для  бесед с личным составом и  делал
это искусно:  говорил  о  стойкости,  воинском  мастерстве  и  тут  же
поучительную притчу вставлял  или под  общий хохот  острую шутку.  Сам
садился в танк и показывал воинам, как совершать тот или иной  маневр,
как вести огонь с различных положений и дистанций.
    Большое  внимание  в   боевой  подготовке  уделялось   разъяснению
способов борьбы с  танками «тигр». Все  подразделения были  обеспечены
изданной управлением командующего  бронетанковыми и  механизированными
войсками Красной Армии памяткой, в которой имелись снимки этого нового
немецкого танка, указывались его тактико-технические данные и уязвимые
места, описывались  способы  уничтожения  его  на  поле  боя.  Памятка
тщательно изучалась,  ее рекомендации  использовались на  практических
занятиях.
    Специальные занятия проводились с молодыми воинами, в том числе  и
обкатка: через окопы  с бойцами пропускались  танки. Вновь  призванные
воины  убеждались,  что  танк  не  так  страшен,  если  окопы   хорошо
оборудованы, а их защитники умеют владеть оружием.
    К  концу  мая  основные   задачи  боевой  подготовки  войск   были
выполнены.  Катуков  поставил  задачу:  углублять  навыки  и   знания,
овладевать смежными специальностями с тем, чтобы в танковых  экипажах,
орудийных,  минометных   и  пулеметных   расчетах  выработать   полную
взаимозаменяемость.
    Между тем Ставка Верховного  Главнокомандования принимала меры  по
усилению 1-й  танковой  армии войсками.  В  середине мая  в  нее  были
включены и вскоре прибыли на места зенитно-артиллерийская дивизия, два
авиаполка связи, автотранспортный полк, девять госпиталей и  некоторые
другие части и специальные подразделения.
    В «блиндажных  дебатах»,  как  выразился  Катуков,  возникла  идея
усилить армию за  счет ее  собственных возможностей:  создать на  базе
отдельной танковой  бригады и  четырех отдельных  танковых полков  еще
один танковый  корпус.  Бригада эта  и  полки были  предназначены  для
действий  в  боевых  порядках  воздушно-десантных  и  лыжно-стрелковых
соединений,  включенных  в  состав  армии,  когда  она  готовилась   к
ликвидации блокады Ленинграда.  Теперь же в  армии этих соединений  не
было. Предназначенные  же  для  них  танковые  части  оказались  прямо
подчиненными командованию армии. В боевых условиях это лишь затруднило
бы руководство их действиями.
    Обсудили  все  в  деталях  и  обратились  с  предложением  в  штаб
Воронежского фронта, затем к Г. К.  Жукову. В конце концов дело  дошло
до Сталина - создание таких крупных формирований, как танковый корпус,
являлось прерогативой  Верховного Главнокомандующего.  Сталин  одобрил
предложение.  На  другой  день  пришла  директива  о  создании   31-го
танкового корпуса.  К  сожалению,  к  началу  боевых  действий  корпус
полностью не  был сформирован:  не  прибыли мотострелковая  бригада  и
артиллерия. И все  же, как показали  дальнейшие события, новый  корпус
решал задачи, которые были  не под силу  отдельной танковой бригаде  и
отдельным танковым полкам.
    К началу  Курской  битвы  1-я танковая  армия  представляла  собой
сплоченное, обученное, хорошо  вооруженное войсковое объединение.  Оно
опиралось на мощную  систему инженерных сооружений  и было способно  к
активным оборонительным и наступательным действиям.
    Советское  командование   знало   о   сроке   начала   наступления
противника: 3–6 июля. В ночь на 5 июля Катуков решил выспаться. То  же
самое он посоветовал сделать Шалину  и Никитину. Но уснуть в  ожидании
такого события  не удалось.  Думать  же в  полусне -  дело  никчемное.
Катуков оделся и около трех часов пришел в штаб. Там оказались Шалин и
Никитин.
    - Полуночничаете?
    - Как и вы, - рассмеялся Никитин.
    Шалин доложил различные сведения, подтверждавшие, что противник  с
часу на час должен начать наступление.
    В основном направление главного удара противника было известно - в
полосе обороны 6-й гвардейской армии. Об этом своевременно предупредил
штаб фронта.  А это  означало,  что, как  и предполагал  Катуков,  1-й
танковой армии  предстояло  быть бронированным  щитом  на  направлении
главного удара вражеских войск.
    После войны Катуков прочитал в опубликованных секретных документах
гитлеровского командования:
    «…Группа армий «Юг» сосредоточенными силами наносит удар с  рубежа
Белгород -  Томаровка, прорывает  фронт на  рубеже Прилепы  -  Обоянь,
соединяется у  Курска  и восточнее  его  с наступающей  группой  армий
«Центр».
    Таким  образом,  замысел  противника   в  основном  был   разгадан
советским командованием. По  решению командующего Воронежским  фронтом
Н. Ф. Ватутина  рано утром на  изготовившиеся к наступлению  вражеские
войска обрушился мощный авиационный и артиллерийский удар. Он  ослабил
наступательные возможности противника.  Но уже  в семь  утра из  штаба
фронта сообщили  о переходе  вражеских войск  в наступление.  Основной
удар  противника  обрушился  на   позиции  67-й  и  52-й   гвардейских
стрелковых дивизий, которым  были приданы артиллерийские  части и  1-я
гвардейская танковая бригада 1-й танковой армии.
    - Совершенно  очевидно,   что  противник   намерен  вырваться   на
Обояньское шоссе,  - констатировал  Шалин, склонившись  над картой.  -
Причем мощным танковым ударом.
    Итак, решительный  момент настал.  Катуков с  минуту сидел  молча,
испытывая  естественное  внутреннее  возбуждение  в  связи  с  началом
крупной операции. Затем отправился в  корпуса, уже поднятые по  боевой
тревоге. Всюду шли последние приготовления к боям, проходили  митинги,
партийные и комсомольские собрания.
    Пятого июля в 16 часов командующий войсками фронта приказал: к  24
часам 6-й танковый и 3-й механизированный корпуса выдвинуть на  второй
оборонительный рубеж 6-й  гвардейской армии, а  сзади них  расположить
31-й танковый корпус. Задача армии  - ни при каких обстоятельствах  не
допустить прорыва противника на Обоянь. К 23–24 часам корпуса вышли на
указанные рубежи. К  этому времени  4-я танковая  армия противника  во
многих местах значительно потеснила б-ю гвардейскую армию, овладела ее
первой и второй позициями, кое-где вышла ко второй полосе обороны.
    Коротки июльские ночи. Но рубеж обороны заранее был подготовлен  в
инженерном  отношении,  и  к  утру  6  июля  1-я  танковая  армия  уже
изготовилась  для  отражения  вражеского  удара.  С  рассветом   после
полуторачасовой авиационной и  артиллерийской подготовки 4-я  танковая
армия  противника   сумела  прорвать   главную  полосу   обороны   6-й
гвардейской армии. Враг,  видимо, полагал, что  теперь он не  встретит
серьезного сопротивления в наступлении на Курск: дивизии его двигались
в предбоевых порядках - в ротных колоннах, впереди шли танки, за  ними
пехота на бронетранспортерах и автомашинах. И вдруг подразделения  его
разведки и охранения нарвались на танковые засады и были разбиты.
    Противник оказался вынужден  вновь развертывать  в боевые  порядки
свои главные силы.  В их  составе были  отборные соединения  вермахта.
Одни их  названия  говорили  о многом:  танковые  дивизии  CС  «Адольф
Гитлер», «Райх»,  «Мертвая  голова», моторизованная  дивизия  «Великая
Германия». Впереди шли  «тигры» и  «фердинанды», за  ними «пантеры»  и
другие танки и штурмовые  орудия. Развернулось ожесточенное  сражение,
длившееся несколько  часов. С  обеих  сторон в  ход было  пущено  все:
танки,  артиллерия,  авиация,  пехота.  Местами  противнику  удавалось
достигать перевеса в  силах, но и  в этих случаях  он не имел  успеха:
стойкость   и    мастерство   советских    воинов,   казалось,    были
беспредельными.
    Когда Катуков  прибыл  на  КП  командира  6-го  танкового  корпуса
Гетмана, тот доложил:
    - Отбиваем четвертую атаку.
    «Была половина четвертого дня, - вспоминал Катуков. - Но казалось,
что наступило солнечное  затмение. Солнце скрылось  за тучами пыли.  И
впереди в полумраке виднелись всплески выстрелов, взлетала и осыпалась
земля, ревели моторы, лязгали гусеницы».
    Более половины личного состава и техники потеряла в первом же  бою
49-я танковая бригада.  Незадолго до этого  назначенный ее  командиром
герой боев под Орлом А. Ф.  Бурда был безутешен. Катуков любил его  за
расчетливую храбрость, умение добиваться  успеха в боях малой  кровью.
Выяснилось, что потери противника намного превосходили потери бригады.
К тому же  она не  отступила ни на  шаг. И  так было всюду  - ни  одно
участвовавшее  в   боях   соединение   не   отступило   под   натиском
превосходящего врага.
    Сражение затихло лишь  с наступлением темноты.  Итоги первого  дня
боев удовлетворяли  и  вместе с  тем  обеспокоили Катукова.  Врагу  не
удалось прорвать нашу  оборону. Но достигнуто  это было ценой  больших
потерь. То,  что  потери  противника  были  значительно  большими,  не
утешало.  По   всему   было   видно,  что   он   располагает   большим
превосходством. И  не только  численным.  Вражеские «тигры»  из  своих
88-миллиметровых пушек  могли  вести  огонь  по  советским  танкам  на
расстоянии  до   2   километров,  находясь   вне   досягаемости   огня
76,2-миллиметровых пушек тридцатьчетверок.  Учитывая эти  преимущества
противника, Катуков  не уставал  повторять свои  требования о  широком
применении  танковых  засад.  Нужно   было,  чтобы  вражеские   машины
подходили к засадам  на 300–400 метров.  Это давало возможность  более
подвижным тридцатьчетверкам внезапно обрушивать на «тигры»  прицельный
огонь. Были приняты  меры для  улучшения взаимодействия  с авиацией  и
широкого использования противотанковых средств.
    Ночью армия  была усилена  за счет  резерва командующего  войсками
фронта  рядом   полков   противотанковой   артиллерии   и   батальонов
противотанковых ружей. Очевидно,  противник тоже получил  значительные
пополнения  и  тщательно  подготовился  к  наступлению.  С   рассветом
выяснилось, что на этот раз он решил протаранить оборону 1-й  танковой
армии мощным концентрированным ударом.
    - Что-то невероятное,  товарищ  командующий, противник  бросил  на
нашем участке  до  семисот  танков и  самоходок!  -  доложил  Катукову
Кривошеий.
    Это   был   первый    случай,   когда   фашистское    командование
сосредоточивало на узком 10-километровом участке фронта столь огромное
количество боевой техники. Предварительно намеченное им место  прорыва
было подвергнуто интенсивной авиационной и артиллерийской обработке. И
не успела осесть пыль от  взрывов авиабомб и артиллерийских  снарядов,
как вражеские танки впереди устремились в атаку.
    Каждые  четверть  часа  Катуков  связывался  с  Кривошейным.   Тот
докладывал,   что   танкисты,   артиллеристы,   мотострелки    дерутся
самоотверженно, но противник  наращивает удары. По  всему было  видно,
что он во  что бы  то ни стало  стремился прорваться  к Курску,  чтобы
соединиться с войсками, наступавшими с севера.
    За первой атакой  последовала вторая, затем  третья. И каждый  раз
противник  начинал  все  сначала  -  проводил  мощную  авиационную   и
артиллерийскую подготовку, затем бросал в атаку танки и мотопехоту.  В
13 часов  последовала  четвертая атака.  На  этот раз  враг  имел  еще
большее  превосходство  в  силах.  3-й  механизированный  корпус  стал
медленно отходить. Катуков выдвинул в полосу его обороны ряд  танковых
и артиллерийских  частей.  По  его  вызову  мощные  удары  по  войскам
противника наносила  фронтовая авиация.  В итоге  замысел  фашистского
командования  был   сорван:   врагу   удалось   лишь   потеснить   3-й
механизированный корпус.
    Ночью Катуков объехал несколько соединений.
    - Прут и прут! Восемь атак сегодня отбили, - доложил командир  3-й
механизированной бригады подполковник А. X. Бабаджанян. - Люди на ходу
засыпают.
    Уже какие сутки сам Катуков или вообще не спал, или урывал на  сон
2–3 часа, «досыпая» затем  в машине или  в бронетранспортере во  время
поездок по соединениям. Мозг его  был папряжен до предела. Именно  он,
командарм, представляя  целостную  картину множества  разгоревшихся  и
разгоравшихся боев,  которые  вела  армия, видел  общую  тенденцию  их
развития, должен был направлять ее  в нужное русло. Поэтому только  он
должен был решать, кому в первую очередь дать подкрепления, как и  где
использовать резервы, когда и как изменить тактику боевых действий. За
всем этим - бесчисленное множество конкретных вопросов, которые  также
нужно было решать немедленно и одновременно.
    В самом же общем плане линия Катукова состояла в том, чтобы  вести
жесткую  оборону  выгодных   высот,  перекрестков  дорог,   населенных
пунктов. Это  должно было  резко изменить  обстановку. Бои  велись  бы
сразу во многих местах: противпик  вынужден был бы дробить свои  силы,
разжимать свой кулак. Оборона  важных в тактическом отношении  пунктов
должна была также лишить врага превосходства в технике и живой,  силе.
Она состояла  как  бы  из  двух взаимосвязанных  частей  -  жесткой  и
маневренной  обороны.  На  подходе  к  этим  пунктам  враг   неизменно
наталкивался   на    «сюрпризы»:   на    прицельный   огонь    искусно
замаскированных  танковых   и   артиллерийских  засад,   на   внезапно
возникавшие  мощные  танковые   заслоны.  Такая  организация   обороны
позволяла наносить  врагу огромные  потери, мешала  ему  маневрировать
резервами и авиацией.
    События, собственно, так и развивались. Но враг наращивал удары. 8
июля накал  боев и  их  масштабы достигли  апогея.  В этот  день  враг
предпринял 12 крупномасштабных  атак, поддержанных сотнями  самолетов.
Были критические  положения:  отдельные танки  противника  прорывались
через вторую полосу обороны. В центре  и на левом фланге 1-я  танковая
армия вынуждена  была  отойти  на 4–5  километров.  Фронт  ее  обороны
гнулся,  но  не  ломался.   И  каждый  километр  продвижения   давался
противнику ценой огромных потерь.
    Ночью, обдумывая  поступившие с  мест донесения  и другие  данные,
Катуков улыбнулся и, встав из-за стола, потянулся так, что  захрустели
кости.
    - Сегодня противник пошел ва-банк. Это кульминация!
    - Да, похоже, - подумав, согласился Шалин.
    - А  вы,  Ефим  Викентьевич,   что  думаете?  -  спросил   Катуков
Барановича.
    - Все признаки за то. Думаю, что нужно усилить контратаки.
    - Правильно! Пока  мы  контратакуем ротами,  батальонами,  сегодня
контратаковали  двумя   бригадами…   Михаил  Алексеевич,   -   Катуков
повернулся к  Шалину,  -  передайте в  соединения:  завтра  произвести
контратаки  более  крупными  силами,  учитывая,  конечно,   конкретные
условия. Если действительно  противник пошел ва-банк,  то резервы  его
иссякли. Контратаки это проверят…
    Как  показали   дальнейшие  события,   Катуков  правильно   оценил
положение: 8  июля вражеское  командование бросило  в атаки  все  свои
резервы, всю авиацию.
    На следующий день внешне все происходило по-прежнему: в атаки  шли
крупные силы вражеских танков и  пехоты. И в небе продолжались  жаркие
схватки. Но…
    - А   знаешь,   противник-то   нервничает,   -   заметил   Попель,
просматривая вместе с Катуковым сводки из соединений.
    - Вроде бы…  Мечется, в  ответ на  наши контратаки  свежих сил  не
ввел.
    - Выходит, что сегодняшние атаки - жест отчаянья?
    - Выходит, вроде… Только во что обернется нам этот жест завтра? Мы
ведь тоже  на пределе,  - вздохнув,  ответил Катуков.  - Я  докладывал
командующему фронтом. Жду помощи.
    И помощь пришла. Генерал Ватутин  усилил 1-ю танковую армию  204-й
стрелковой дивизией  и  10-м  танковым корпусом.  Танковой  армии  был
подчинен и 5-й гвардейский танковый корпус генерала А. Г. Кравченко. К
утру 10 июля эти соединения заняли отведенные им участки обороны.
    10  июля  «жест»  противника   обернулся  крупными  атаками.   Они
повсеместно  отбивались.  Было  в  них  что-то  такое,  что  позволило
Катукову вечером сказать Шалину:
    - Нужно продержаться день-другой, и силы противника иссякнут. А мы
теперь намного сильней. Крепко поддержал нас Ватутин.
    - Да, второй день действуют  одни и те  же войска. Видимо,  свежих
сил у противника уже нет.
    Выслушав доклады  заместителей, Катуков  вдруг почувствовал  такую
усталость, что закачался. Кое-как добравшись до избы, где жил, он,  не
раздеваясь, рухнул  на  кровать. Рано  утром  его с  трудом  растолкал
адъютант.
    В штабе Катукова встретил Никитин.
    - Сегодня  необычный  день,  Михаил  Ефимович!  -  поздоровавшись,
весело сказал он. - Противник-то ведет себя тихо, лишь обозначает свое
присутствие.
    Позже  выяснилось,  что  командование  противника,  убедившись   в
несокрушимости обороны  советских  войск  на  обояньском  направлении,
перегруппировало свои силы с  тем, чтобы обойти  1-ю танковую армию  с
востока и через Прохоровку прорваться к Курску.
    В  разгар   знаменитого   танкового   сражения   под   Прохоровкой
находившиеся на правом фланге армии  приданные ей 8-й и 10-й  танковые
корпуса по приказу Катукова нанесли контрудар. В результате  противник
не только не снял с обояньского направления дополнительные силы, но  и
вернул сюда часть  артиллерии и  других огневых  средств, которые  уже
направлялись под Прохоровку.
    Вечером 14  июля атаки  противника на  фронте 1-й  танковой  армии
вообще прекратились. Катуков доложил об этом Ватутину.
    - Всюду то же самое, - ответил тот.
    - Это же значит…
    - Да, - прервал Ватутин. - Это значит, что мы выстояли…
    В ночь на  16 июля  войска армии  и приданные  ей соединения  были
выведены в тыл.
    Пользуясь передышкой,  Катуков  обдумывал прошедшие  бои.  Впервые
советское командование  использовало  мощные  танковые  объединения  и
соединения для удержания  полос в  глубине обороны. Дело  это было  не
только  новым,  но  и  исключительным.  Ведь  танковые  объединения  и
соединения в  оборонительных  сражениях  предназначены  для  нанесения
контрударов, а не непосредственно  для обороны. Но  чего не бывает  на
войне! Память указывала  не только на  удачи, но и  на промахи, в  том
числе его собственные. А в недостатках он обычно копался больше, чем в
удачах. В целом же Катуков был доволен. Ему удалось осуществить многое
из того, что  он не раз  обдумывал: маневрирование крупными  танковыми
силами, танковые заслоны, засады, различные варианты взаимодействия  с
другими родами войск, особенно с артиллерией и авиацией.
    В конце июля Н. Ф.  Ватутин произвел разбор Курского сражения.  Он
отметил, что  1-я танковая  армия полностью  выполнила свои  задачи  в
обороне на направлении  главного удара противника.  Позже в  донесении
командования  войсками   Воронежского  фронта   в  Ставку   Верховного
Главнокомандования Катуков прочитал: «Противник разбился на обояньском
направлении и нашего фронта не прорвал».
    Катуков с признательностью думал  о своих ближайших помощниках,  о
командирах соединений,  восторгался  мастерством и  героизмом  личного
состава и был  очень рад за  вверенные ему войска,  когда все  корпуса
армии были переименованы в гвардейские.
    22  июля  в   штабе  Воронежского   фронта  состоялось   совещание
командующих и  членов Военных  советов армий.  Заместитель  Верховного
Главнокомандующего  Г.  К.  Жуков  подробно  изложил  замысел  крупной
наступательной операции Воронежского  и Степного  фронтов, вошедшей  в
историю под названием Белгородско-Харьковской. Она являлась  составной
частью контрнаступления советских войск в Курской битве и имела  целью
разгромить белгородско-харьковскую  группировку противника  и  создать
условия для освобождения Правобережной Украины.
    1-й в 5-й гвардейской  танковым армиям поручалось развивать  успех
прорыва  вражеской  обороны  на   направлении  главного  удара   войск
Воронежского фронта.
    Вот  оно  наконец,  долгожданное,  что  Катуков  считал   основным
назначением  танковых   войск,  -   наступление!  Получив   конкретные
установки, он  с  воодушевлением  занялся  подготовкой  к  предстоящей
операции. Прежде всего нужно было повысить боеспособность самой армии.
Здесь Катуков  мог теперь  ограничиваться принципиальными  указаниями.
Все практическое руководство этим  делом осуществлял Баранович.  Армия
получила 200 новых  танков и другую  технику. Под руководством  Дынера
широко развернулись ремонтные работы. Из 562 имевшихся в армии  танков
не удалось  восстановить только  20 -  не хватило  запасных частей.  В
короткий срок воины армии отремонтировали 1215 автомашин.
    На  период  операции  командование  войсками  фронта  усилило  1-ю
танковую   армию   рядом   истребительно-артиллерийских,   минометных,
инженерно-штурмовых и  других соединений  и частей.  Поддержку  боевых
действий армии  должны были  осуществлять штурмовая  и  истребительная
дивизии.
    Подготовка  к  наступлению  велась  на  всех  уровнях,  начиная  с
подразделений. И на всех уровнях  под руководством Попеля и  Журавлева
велась  деятельная   партийно-политическая   работа.   Словом,   армия
набиралась сил.
    Сам же  Катуков вместе  с Шалиным  и Никитиным  сосредоточился  на
разработке плана  предстоящей  операции,  отработке  взаимодействия  с
будущими соседями,  с  командованием выделенных  для  поддержки  армии
авиации и артиллерии. Затем они  перешли на ступень ниже -  отработали
все эти вопросы  в пределах  самой армии, добиваясь,  чтобы корпуса  и
отдельные  части   четко  представляли   свои  задачи,   умели   тесно
взаимодействовать друг с другом. Такая же работа велась в  соединениях
и  частях.   И   снова,   как  всегда,   Катуков   доводил   отработку
взаимодействия  вплоть  до   экипажей,  артиллерийских  и   минометных
расчетов.
    - Уметь действовать автономно должны все: и соединения, и части, и
подразделения, и  отдельные экипажи,  - настойчиво  повторял он.  -  В
наступлении это особенно  важно. Придется отрываться  от главных  сил,
действовать во вражеском тылу, самостоятельно принимать решения.
    Вскоре наступил  момент, когда  Катуков мог  считать подготовку  к
операциизаконченной. Все,  что зависело  от  командования армии  и  ее
соединений, было сделано. И все же Катуков волновался. И было  отчего.
Укомплектованность  армии  была  далека  от  необходимой:  по  личному
составу - 82, танкам -  81, самоходно-артиллерийским установкам -  67,
орудиям и  минометам -  85, автотранспорту  - около  55 процентов,  не
хватало более 3 тысяч автомашин.
    Катуков, Шалин и  Никитин прикидывали  и так  и этак,  но в  конце
концов обеспечили, чтобы соединения,  на которые возлагались  наиболее
ответственные задачи, обладали необходимой огневой мощью, подвижностью
и маневренностью.
    В ночь на 2 августа войска армии начали переход в исходные районы.
Днем боевая задача  была доведена  до всего личного  состава. Во  всех
частях прошли митипги. Катуков побывал на некоторых из них и вместе со
всеми испытывал то чувство подъема, особой собранности, которые обычно
вызывали такого рода митинги. Внимательно всматривался он в загорелые,
казалось,  опаленные  только  что  прошедшими  боями  лица  солдат   и
офицеров, которые строго, сосредоточенно произносили:
    «Клянемся тебе,  наш  великий  народ,  что  мы  будем  драться  до
последнего дыхания, пока сердце бьется в груди, а глаза видят землю…»
    3  августа   в  6   часов   утреннюю  тишину   всколыхнул   грохот
артиллерийской канонады. По укреплениям противника били тысячи  орудий
и минометов. В  7 часов 40  минут грохот усилился  - по врагу  открыли
огонь  «катюши».  Одновременно  сотни  самолетов  непрерывно   бомбили
вражескую оборону с воздуха.
    Сразу же после артиллерийской  и авиационной подготовки перешли  в
наступление  общевойсковые   соединения.  Противник   предпринял   ряд
яростных  атак.  Для  завершения  прорыва  в  сражение  были   введены
передовые отряды  1-й и  5-й танковых  армий. Они  помогли  пехотинцам
допрорвать  главную  полосу  обороны  противника.  Затем  через  узкий
коридор на оперативный простор  вышли обе танковые армии  - 1-я и  5-я
гвардейская.
    Девять суток - с 3 по 11 августа - войска 1-й танковой армии  вели
непрерывные бои. Было  все -  и стремительные,  ошеломляющие удары  по
врагу, и отражение его яростных контратак. И прав был Катуков: нередко
частям  и  подразделениям   приходилось  действовать  автономно.   120
километров прошла  армия за  девять  суток. Ее  соединения  перерезали
железную дорогу Харьков -  Полтава. Противнику удалось вновь  овладеть
этой  магистралью.  По  указанию   Ставки  на  это  направление   была
переброшена 5-я гвардейская танковая армия. Взаимодействуя, обе  армии
рассекли  войска  противника  на  две   части,  вышли  на  фланг   его
харьковской группировки и отрезали ей  путь отхода на запад.  Успешное
продвижение  танкистов   содействовало  войскам   Степного  фронта   в
освобождении Харькова.
    Для  Катукова  эта  операция  явилась  первым  опытом  руководства
боевыми действиями  армии  в наступлении,  новым,  чрезвычайно  важным
шагом в развитии его искусства  военачальника. Даже то, что  некоторые
недостатки в  организации  и  действиях войск  сразу  же  устранялись,
свидетельствовало  о   его   способности  быстро   ориентироваться   в
обстановке и принимать правильные решения.
    Высокое мастерство проявили  его ближайшие  помощники и  командиры
соединений. В целом  1-я танковая  армия приобрела  за период  Курской
битвы огромный и всесторонний опыт крупномасштабных боевых действий  -
оборонительных и наступательных.
    В  сентябре  армия  была  выведена  в  резерв  Ставки   Верховного
Главнокомандования. Через несколько дней Катукова и Попеля вызвали  на
совещание к Верховному Главнокомандующему.
    Оно  оказалось   весьма   представительным:   присутствовали   все
командующие и члены Военных советов танковых армий.
    Во вступительном  слове  Сталин  сказал,  что  в  ближайшее  время
предстоят крупные наступательные операции и поэтому нужно  разобраться
в организационных и штатных делах танковых армий.
    Мнения разделились.  Некоторые  командармы считали,  что  танковые
армии  нужно  «облегчить»,  освободить  от  «довесков»  -  госпиталей,
санитарно-эпидемических  отрядов,  дорожно-мостовых  батальонов.   Они
предлагали  медицинское  и  дорожно-мостовое  обслуживание   танкистов
возложить на  соответствующие  службы общевойсковых  армий,  в  полосе
которых придется действовать объединениям танковых войск. Катуков  был
за то,  чтобы эти  специальные части  остались в  танковых армиях.  Он
привел   убедительные   примеры,   показывающие,   что   эти    части,
приспособленные к  особенностям и  задачам танковых  войск,  напротив,
способствуют подвижности  и  маневренности  танковых  армий,  особенно
после ввода их в  прорыв, когда они уходят  от общевойсковых армий  на
трое-четверо суток.  Катуков предложил  также усилить  танковые  армии
гаубичной артиллерией.
    Были  приняты  предложения  Катукова.  Обсудили  и  многие  другие
вопросы.
    - Видал,  как:  предстоят   крупные  наступательные  операции,   -
восторгался Попель, возвращаясь с Катуковым  из Кремля. - Помнишь,  ты
нашу армию  под  Курском  назвал  броневым  щитом?  Теперь  она  будет
рассекающим мечом.
    - Красиво говоришь. После войны,  наверное, писать будешь…  Ладно,
Федоренко передал, что нас Калинин вызывает. Пошли.
    Мягко улыбаясь,  Калинин  сказал, что  он  наслышан о  них  обоих.
Оказалось, что  в  1-й  танковой  армии  служил  политработником  друг
Калинина -  старый  большевик,  который  много  писал  ему,  и  Михаил
Иванович решил лично познакомиться с Катуковым и Попелем. И ордена  за
Курскую  битву  задержал,  чтобы  самому  вручить.  Калинин  подал  им
коробочки с орденами.
    - Ваш, товарищ Катуков,  орден особый -  полководческий, -  сказал
Михаил Иванович. - Статусу  ордена Кутузова первой  степени как раз  и
соответствуют действия  вашей  армии  в Курской  битве  -  переход  от
активной обороны к решительному контрнаступлению.
    Возвращаясь на фронт,  Катуков сделал  маленький крюк  - заехал  к
отцу.  Застал  его  сильно  одряхлевшим,  больным.  Но  о  войне  Ефим
Епифанович расспрашивал  с большим  интересом и  гордился сыном,  даже
припас для него  где-то вычитанные слова  Суворова: «Русские  прусских
всегда бивали». Это  была последняя встреча  Катукова с отцом.  Вскоре
Ефим Епифанович умер.
    В конце  ноября 1-я  танковая армия  была передана  в состав  1-го
Украинского  фронта  и  приняла   активное  участие  в  операциях   по
освобождению Правобережной Украины. В Житомирско-Бердичевской операции
ее соединения и части, действуя  на направлении главного удара, за  17
суток  прошли  с  боями  до  300  километров,  освободили  более   100
населенных пунктов  и вышли  совместно с  38-й армией  в глубокий  тыл
оборонявшейся на Днепре  8-й немецкой армии.  В этой операции  Катуков
широко применил тщательно продуманный им прием: войска действовали  не
только днем, но и ночью, причем большинство крупных населенных пунктов
бралось, как правило, с ходу в ночное время. Для того времени это было
смелым и новаторским делом - ведь танки еще не имели приборов  ночного
видения.
    Исключительно важную  роль  в освобождении  Правобережной  Украины
сыграла   Проскуровско-Черновицкая   наступательная   операция    1-го
Украинского фронта, проведенная с  4 марта по 17  апреля 1944 года  во
взаимодействии с войсками 2-го Украинского фронта. В этой операции  на
направлении главного удара участвовали сразу три танковые армии.
    1-й  танковой   армии  была   поставлена  сложная   задача  -   во
взаимодействии с другими войсками  рассечь фронт противника и  создать
условия главным силам 1-го и 2-го Украинских фронтов для  освобождения
обширной части территории Правобережной  Украины. Планом операции  был
установлен высокий  темп продвижения  1-й  танковой армии.  Только  за
первые три  дня  наступления  она  должна  была  продвинуться  на  120
километров.
    Командующий фронтом Г.  К. Жуков подробно  рассмотрел с  Катуковым
обстановку и условия, в  которых предстояло действовать армии,  назвав
их тяжелейшими.  И хоть  редко он  говорил об  общем, но  на этот  раз
подчеркнул особое значение операции и, улыбнувшись, заключил:
    - Имеешь шанс  отличиться, Катуков.  Тебе все  понятно?..  Хорошо.
Значит, через недельку  будь с  армией вот здесь.  - Жуков  карандашом
ткнул на карте в район Тернополя. - А там - «ура», и будь здоров…
    Тяжелейшие условия  сказались  почти  сразу.  Началась  распутица.
Танки идти могли, и они шли, сокрушая опорные пункты противника, громя
его живую силу и технику. Но  танки не люди. «Голодать» они не  могли.
Необходимо было  также огромное  количество боеприпасов.  Колесные  же
машины безнадежно буксовали.  Катуков приказал ко  всем танкам,  кроме
тех, что действовали в передовых  отрядах, прицепить волокуши и  везти
на них горючее, боеприпасы  и продовольствие. Изготовить из  подручных
средств  сотни  волокуш  для  перевозки  тысяч  тонн  грузов,   причем
немедленно, в условиях непрерывных боев, - это дело, которое по  праву
можно приравнять к боевым подвигам.
    Катукову  приходилось  одновременно  решать  множество  сложнейших
задач, причем так, чтобы выполнить главную: выдерживать  установленный
темп наступления. И он был выдержан. За 15 суток армия продвинулась на
250 километров. Но мало что можно выразить словом «продвинулась» - это
и жестокие бои, и дерзкие  по замыслу и исполнению охваты  группировок
противника, внезапные удары по его флангам. Это и форсирование с  ходу
на  подручных  средствах  Днестра,  ночные  атаки  и  захват   крупных
населенных пунктов.  Во  взаимодействии  с  4-й  танковой  армией  1-я
танковая армия  рассекла вражескую  группу армий  «Юг» и  отрезала  ее
главным силам пути отхода на территорию Западной Украины.
    В пути  Катукова  догнала  приятная  весть -  4  апреля  ему  было
присвоено звание генерал-полковника танковых войск.
    - Черт, и отметить-то некогда! - ответил Катуков поздравившему его
Попелю.
    - Придет день, - ответил тот.
    И день  пришел.  Да  какой!  Операция  закончилась,  армия  заняла
позиции во втором эшелоне. 25  апреля Катукова вызвали к аппарату  ВЧ.
Из  Генштаба  сообщили,  что  только  что  подписан  приказ  народного
комиссара обороны о  переименовании армии в  1-ю гвардейскую  танковую
армию.
    Затем трубку взял Федоренко.
    - Поздравляю,  Михаил   Ефимович!  Желаю   и  впредь   действовать
по-гвардейски…
    - Спасибо, Яков Николаевич!
    - А вам  лично еще  и  по-суворовски! -  добавил Федоренко.  -  Вы
награждены орденом Суворова первой степени.  А это знаете что?  Статус
читали, конечно. Орденами Кутузова за контрнаступления награждаются, а
Суворова  -  за   полководческое  искусство   в  наступлениях…   Намек
понимаете?
    - Понимаю, - рассмеялся Катуков.
    - Поздравляю! Так что соответствуйте.
    «Соответствовать» пришлось скоро. С 13  июля по 29 августа  войска
1-го Украинского фронта осуществили Львовско-Сандомирекую операцию,  в
ходе которой были освобождены западные области Украины и юго-восточные
районы Польши.  В  исключительно  быстром темпе  продвигалась  в  этой
операции 1-я гвардейская танковая армия: за 35 суток - 400 километров!
Катуков широко использовал предшествовавший  опыт, смело обогащал  его
новыми приемами.
    Еще со времен Белгородско-Харьковской операции Катуков много думал
о нецелесообразности  танковым армиям  ввязываться в  затяжные бои  за
крупные опорные  пункты в  глубине  вражеской обороны.  Позже  Катуков
писал по этому поводу: «…Мы  накопили достаточный опыт, чтобы  усвоить
истину -  освобождение населенных  пунктов отнюдь  не задача  танковых
войск. Перерезать коммуникации противника, внести хаос в его  оборону,
вызвать панику в тылах, перекрыть пути отхода его передовых частей или
пути переброски его резервов - вот задача, которую мы ставили в первую
очередь».
    Во время  Львовско-Сандомирской  операции  Катуков  так  именно  и
направлял действия  соединений  армии: они  обходили  крупные  опорные
пункты врага, и этим обеспечивался высокий темп наступления.
    Сам Катуков был, как всегда,  бодр, подтянут, энергичен. На  своем
вездеходе он мчался по  ухабам и рытвинам,  успевая побывать в  штабах
многих соединений.  И мало  кто  знал, что  это  далеко не  легко  ему
давалось. Накануне наступления острый приступ аппендицита вынудил  его
обратиться к хирургам. Г. К.  Жуков советовал отправиться самолетом  в
Москву, но Катуков  рассудил: аппендицит не  такое уж серьезное  дело,
чтобы лететь за тысячи километров,  и лег в свой армейский  госпиталь.
Оперировал его  вызванный  для  этого  профессор,  но  неудачно:  кожа
срослась, а мышцы живота не срастались. На повторную операцию  времени
не было. Кончилось тем, что сделали корсет, который Катуков и носил до
конца войны.
    На пути продвижения армии находились серьезные водные преграды. Не
дожидаясь  подхода  понтонных  частей,  ее  соединения  на   подручных
средствах форсировали Буг,  Сан и Вислу,  во взаимодействии с  другими
войсками армия  захватила  и удерживала  так  называемый  Сандомирский
плацдарм, ставший потом трамплином  для броска войск 1-го  Украинского
фронта через всю Польшу к реке Нейсе.
    За  умелое   руководство   войсками,   мужество   и   героизм   во
Львовско-Сандомирской операции  Катукову было  присвоено звание  Героя
Советского Союза.
    Три месяца  1-я гвардейская  танковая армия  находилась в  резерве
Ставки Верховного Главнокомандования.  Как и всегда  в таких  случаях,
это время  было заполнено  боевой  и политической  подготовкой  войск,
приемом новой  и  ремонтом имевшейся  техники,  обучением  пополнения.
Произошли изменения  в  командном составе,  в  том числе  и  в  высшем
армейском звене. По состоянию здоровья вынужден был оставить армию  Е.
В. Баранович. Заместителем командующего войсками армии стал проявивший
незаурядные способности военачальника генерал-лейтенант танковых войск
Андрей  Лаврентьевич  Гетман.   На  его  место   -  командиром   11-го
гвардейского  танкового   корпуса  был   назначен  полковник   А.   X.
Бабаджанян.
    Передышки между операциями Катуков всегда использовал для  объезда
войск. Теперь пауза была большой. Вместе с Попелем Катуков посетил все
госпитали и медсанбаты, что оба они вообще считали для себя  правилом.
Еще раньше они приняли решение отправлять в глубокий тыл только тяжело
раненных  воинов.  Остальные   же  раненые   лечились  в   госпиталях,
принадлежавших самой армии,  и ветераны  возвращались в  свои части  и
подразделения. Катуков, бывало, сам проверял: не обойдены ли наградами
раненые, а  также санитары,  медсестры и  врачи? В  войска он  нередко
ездил, как говорил,  просто так: не  для проверки и  совещаний, а  для
общения с солдатами,  сержантами и  офицерами. Получалось  это у  него
всегда просто, естественно. Авторитет его в войсках был  исключительно
высок. Воины с гордостью называли себя катуковцами. Солдаты  распевали
сочиненную кем-то в армии песню:
    Но промчится время, разгромим фашистов,
    Родина победно снова расцветет.
    Смелого танкиста, парня-катуковца.
    Встретит, приласкает та, что где-то ждет.
    В конце  ноября 1-я  гвардейская танковая  армия была  передана  в
состав 1-го  Белорусского  фронта  и вскоре  сосредоточилась  в  лесах
недалеко от Люблина.
    - Знаю армию  по  прежним  боям,  -  встретил  Катукова  и  Попеля
командующий войсками фронта  Г. К. Жуков.  - Потому и  выпросил вас  у
Верховного. Готовьтесь как следует - дела предстоят большие.
    Дела  действительно  предстояли  большие.  Планировалась   крупная
стратегическая   операция,   вошедшая   в   историю   под    названием
Висло-Одерской.  К   ее   осуществлению   привлекались   войска   1-го
Белорусского и 1-го Украинского, часть войск 2-го Белорусского и  4-го
Украинского  фронтов.  На  направлениях  главных  ударов  должны  были
действовать четыре  танковые  армии,  в их  числе  и  1-я  гвардейская
танковая  армия.  В  ходе   операции  советские  войска  должны   были
освободить Польшу и выйти на территорию Германии.
    Вскоре командование  фронта устроило  военную игру  на картах,  на
которую были приглашены командующие, начальники штабов и члены Военных
советов армий. Размах операций и ее обеспеченность поражали. Советские
войска теперь во всем превосходили врага - численно и по видам оружия.
Но  противник  имел  мощные  укрепления,  усиливавшиеся  естественными
препятствиями - крупными реками. Глубина вражеской обороны, состоявшей
из  семи  оборонительных  рубежей,  простиралась  до  500  километров.
Танковым армиям ставилась задача: стремительными бросками  захватывать
вражеские рубежи  обороны  до  того, как  туда  будут  введены  войска
противника, перерезать его коммуникации, пути подхода резервов.
    С такой  же  тщательностью  Катуков организовал  военные  игры  на
картах и в армии: с командирами и начальниками штабов корпусов,  затем
в корпусах  с командованием  бригад. Отдельно  была проведена  игра  с
командно-политическим составом тыловых служб армии, корпусов и бригад.
Эти игры  во  многом  способствовали выработке  единства  взглядов  на
характер и  способы  действий  в  предстоящей  операции  всех  звеньев
руководства войсками армии.
    2 января Катуков получил директиву, определявшую конкретные задачи
1-й гвардейской танковой армии в Висло-Одерской операции.
    - Темп  небывалый!  -  воскликнул  обычно  невозмутимый  Шалин.  -
Мыслимое ли это дело! Под Львовом  и Сандомиром мы продвигались по  25
километров в сутки, и это казалось рекордом. А тут…
    - Мыслимое, конечно  же, мыслимое,  дорогой Михаил  Алексеевич!  -
Катуков чувствовал  в возбуждении  Шалина то  приподнятое  настроение,
которое испытывали тогда  все, кто  знал цели  и масштабы  грандиозной
операции. -  И  помыслить  об  этом придется  прежде  всего  вам,  как
начальнику штаба армии.
    - Придется, конечно, - рассмеялся Шалин.
    1-я гвардейская танковая армия была введена в прорыв на  следующий
день после начала Висло-Одерской  операции. За 18  суток она прошла  с
боями свыше 600 километров, преодолела семь оборонительных рубежей,  с
ходу форсировала реки Пилица, Варта, Одер (Одра). Среднесуточный  темп
наступления  соединений  армии  составлял  33,  а  максимальный  -  75
километров!  Обстановка  быстро  менялась,  возникали   непредвиденные
ситуации, сложности со связью, снабжением. Но сказывались и тщательная
подготовка  армии   к  операции,   искусство  командиров   соединении,
неудержимый наступательный  порыв воинов-танкистов.  Соединения  армии
выдерживали высокий темп наступления. Порой они отрывались от  главных
сил на  удаление до  100 километров,  с ходу  прорывали  промежуточные
рубежи вражеской  обороны,  совершали искусные  маневры,  стремительно
преследовали войска противника, рассекали их, не давали им возможности
закрепляться на заранее подготовленных позициях.
    Танковые рации  того времени  имели  дальность действия  не  более
30–35 километров. Поэтому, чтобы непосредственно руководить действиями
войск,  Катуков  образовал  оперативную  группу  штаба  армии.  В  нее
входили: он  сам,  член  Военного совета,  командующий  артиллерией  и
начальник оперативного  отдела. Группа  двигалась вслед  за  войсками,
нередко в их  же темпе,  - нужно было  успевать быть  там, где  прежде
всего требовались незамедлительные решения командования армии. В  тылу
же оставался штаб фронта во главе с Шалиным. Он передвигался на  новое
место только после того,  как обобщал все данные  о действиях армии  и
сообщал их в штаб фронта.
    Стремительно  продвигаясь,   войска  армии   оставляли  за   собой
недобитые части противника, его опорные пункты. В связи с этим в  ряде
случаев возникали критические  ситуации. В  одной из  них оказалась  и
оперативная группа. Однажды она  расположилась на окраине  Нове-Място,
на восточном берегу  Пилицы. Войска  двинулись на  Лодзь, у  переправы
осталась только саперная часть. Вдруг выяснилось, что по обоим берегам
Пилицы  отходят   потрепанные   части  противника   из   разгромленной
варшавской группировки.  Один такой  блуждающий  «котел» -  до  тысячи
пехотинцев с артиллерией и танками  - пробивался прямо на  Нове-Място.
Попытки связаться по радио с бригадами ничего не дали. Такие  перерывы
бывали - соединения уходили за пределы досягаемости раций.
    - Противник атакует Нове-Място! - подбежал к Катукову запыхавшийся
Никитин. -  Его  сдерживает  рота  мотоциклетного  батальона  старшего
лейтенанта Байкова. У него шесть танков, у противника семнадцать!
    Приказав  отправить  танки  охраны  на  помощь  Байкову,   Катуков
скомандовал:
    - Все за мной! В цепь!
    Взвод охраны, связисты, шоферы  ринулись за Катуковым.  Разгорелся
бой. Улучив момент, Катуков приказал  радисту связаться с бригадой  И.
Н. Бойко, находившейся
    где-то рядом.  Наконец  это  удалось, и  Катуков  быстро  объяснил
комбригу ситуацию.
    _ Есть! Скоро буду!
    Фашисты продолжали  наседать, снаряды  рвались уже  совсем  рядом.
Цепь защитников КП редела. Но Бойко уопел вовремя, блуждающий  «котел»
был ликвидирован.
    Армия  вела  активные  наступательные  действия  до  самого  конца
операции и  полностью  выполнила  поставленные перед  ней  задачи.  За
умелое  руководство  войсками  армии,   личное  мужество  и   героизм,
проявленные в  Висло-Одерской операции,  Катуков был  удостоен  второй
Звезды Героя Советского Союза.
    Висло-Одерская  операция  сокрушила   весь  стратегический   фронт
вражеской обороны от Вислы до  Одера. Советские войска остановились  в
60 километрах  от  Берлина.  В  это  время  противник  сосредоточил  в
Восточной Померании  группу  армий  «Висла»  для  нанесения  удара  по
правому крылу  вырвавшегося вперед  1-го Белорусского  фронта.  Ставка
Верховного Главнокомандования приняла  решение: силами  2-го и  частью
сил   1-го   Белорусских   фронтов   разгромить   восточно-померанскую
группировку  противника  и  после  этого  возобновить  наступление  на
Берлин. К участию  в Восточно-Померанской операции  была привлечена  и
1-я гвардейская танковая армия.
    Ознакомившись с задачами и условиями действий армии, Шалин ахнул:
    - Полно рек, ручьев, болот!
    - И укреплений,  -  добавил  Катуков. -  Дело,  конечно,  трудное.
Нетрудных нам пока не поручали.
    Однако на  этот раз  дело было  архитрудным. Беспокоился  и Г.  К.
Жуков. 28 февраля  он вызвал  Катукова. В своих  мемуарах Катуков  так
воспроизвел этот разговор с Г. К. Жуковым: «Из его беседы я понял, что
его тревожит,  сумеют  ли  танковые войска  вовремя  выполнить  приказ
Ставки.
    - Слякоть, дорог на север  почти нет. Одна-единственная с  твердым
покрытием… Как по  ней пройдет  такая масса  войск? Между  тем на  всю
операцию  отпускается   четверо  суток.   До  Балтийского   моря   сто
километров. Это  значит,  что вы  должны  проходить по  двадцать  пять
километров в день. Справитесь?
    - Не волнуйтесь,  товарищ маршал,  армия  свою задачу  выполнит  в
срок.
    Жуков хмуро посмотрел на меня.
    - Не подведете?
    - Никак  нет.  Во   время  Висло-Одерской   не  такие   расстояния
преодолевали.
    - Ну смотрите. Держите меня в курсе дела. Если нужна будет помощь,
звоните.
    Мне показалось, что командующий фронтом несколько повеселел».
    Катуков с  Шалиным  тщательно  продумали  все  возможные  варианты
действий  армии  в  предстоящей  операции,  подробно  обсудили  их   с
командирами соединений. И когда операция  началась, то врагу ничто  не
могло помочь - ни укрепления,  ни тяжелые для действий танков  условия
местности,  ни   яростное   сопротивление.  Катуков   приказал   вести
наступления   круглосуточно.   Ночные   удары   особенно    ошеломляли
противника. Но  и советским  танкистам они  давались тяжело.  Характер
боев быстро  менялся.  Соединения  армии  дробили  войска  противника,
обходили узлы сопротивления.  Нередко же из-за  условий местности  это
сделать было нельзя,  и тогда танкисты  действовали в боевых  порядках
пехоты, штурмуя города и другие населенные пункты. Установленный  темп
наступления выдерживался.
    Вечером 4 марта к Катукову прибыл офицер связи.
    - От полковника Смирнова, - доложил он и подал командарму  бутылку
с мутной жидкостью.
    - Что это?
    - Вода, товарищ командующий. Балтийская. Вроде боевого  донесения.
Полковник сам зачерпнул ее и приказал доставить вам.
    Лучшего донесения  о  том,  что  40-я  танковая  бригада  вышла  к
Балтийскому морю,  Катукову  и не  нужно  было.  К 5  марта  и  другие
соединения армии вышли к  побережью Балтийского моря. Поставленная  Г.
К. Жуковым задача была выполнена.
    Завершение  Восточно-Померанской  операции   было  поручено   2-му
Белорусскому фронту.  В  его  состав  временно  была  передана  и  1-я
гвардейская танковая армия. Во  взаимодействии с другими войсками  она
28 марта  заняла  Гдыню,  а  30 марта  -  Данциг  (Гданьск).  На  этом
Восточно-Померанская операция была завершена.
    И вот, наконец,  битва за Берлин!  1-я гвардейская танковая  армия
была снова включена в  состав войск 1-го  Белорусского фронта и  вновь
действовала на направлении главного удара.
    Ожесточеннейшая схватка развернулась на Зееловских высотах. Войска
8-й гвардейской армии В. И. Чуйкова упорно пробивалисьчерез  вражескую
оборону, но многие ее попытки прорваться оказались неудачными: и  сама
местность,  и  огромная  масса  укреплений  -  все  благоприятствовало
противнику. И  тогда  последовал приказ  Г.  К. Жукова:  не  дожидаясь
полного прорыва обороны противника, ввести в сражение 1-ю  гвардейскую
танковую  армию.   На  практике   это   означало  бросать   танки   на
неподавленные огневые точки  врага. Но другого  выхода у  командующего
фронтом, видимо, не было.
    Тяжело,  очень  тяжело  пришлось  воинам-пехотинцам  и  танкистам,
которые  теперь  вместе  выкорчевывали   врага  с  Зееловских   высот.
Гвардейцам Чуйкова удалось прорвать первую полосу обороны  противника.
Но  вторая  оказалась  еще  мощнее.  Она  была  буквально  нашпигована
«тиграми», «пантерами»,  «фердинандами», противотанковой  артиллерией,
переброшенными сюда  из  берлинской зоны  ПВО  зенитно-артиллерийскими
полками, соединениями  мотопехоты.  Высоты  были  опоясаны  траншеями,
дотами, дзотами, минными полями. Крутизна восточных скатов высот  была
такой, что  при  подъеме  танки вынуждены  были  обходить  крутости  и
обрывы,  а  значит,  подставлять  свои  борта  под  обстрел  вражеской
артиллерии.
    Командование войсками фронта,  подвергая Зееловские высоты  мощным
массированным ударам артиллерии и авиации, помогало гвардейцам Чуйкова
и Катукова ускорить  продвижение вперед.  И вот  они наконец  овладели
этими,   как   выразился   впоследствии   Василий   Иванович   Чуйков,
«дьявольскими высотами».
    Гвардейцы-танкисты и  пехотинцы,  по-прежнему  действуя  плечом  к
плечу, вырвались к  реке Шпрее, основными  силами переправились  через
нее и  вплотную  подошли  к  Берлину.  Жуков  особо  отметил  действия
танкистов Катукова  в тех  невиданных по  напряжению и  ожесточенности
сражениях. «Следует  подчеркнуть,  -  писал он  в  своих  мемуарах,  -
значительную роль  1-й гвардейской  танковой армии  1-го  Белорусского
фронта, которая, выйдя на юго-восточную окраину Берлина, отрезала пути
отхода 9-й армии  в Берлин.  Это облегчило дальнейшую  борьбу в  самом
городе».
    Одними из  первых  начали  катуковцы и  боевые  действия  в  самом
Берлине. Каждое  здание  здесь  было  превращено  в  крепость.  Танки,
сопровождая пехоту, совместно  с артиллерией выкорчевывали  противника
из этих крепостей.  Они расползлись  по многим улицам  и медленно,  но
неудержимо двигались  вперед.  Действия армии  подчас  распадались  на
массу локальных боев.  Однако нити  руководства ими ни  на секунду  не
выпускал из своих  рук командарм Катуков.  Он маневрировал  резервами,
организовывал взаимодействие войск, концентрировал силы артиллерии для
расчистки проходов для танков. Армия пробилась в самый центр  Берлина,
когда пришло долгожданное - враг капитулировал.
    - Открыть люки!  -  Это  была уже  символическая  команда.  Пришла
Победа.
    Катуков объехал соединения  и части  армии. На  их знаменах  сияли
боевые  ордена,  почти  все  они  имели  наименования:   Бердичевские,
Черновицкие,  Перемышленские,  Висленские,  Сандомирские,  Лодзинские,
Бранденбургские, Берлинские и другие.  Надолго задержался он в  родной
1-й гвардейской  танковой бригаде.  Теперь  ее боевое  знамя  украшали
шесть орденов: два ордена  Ленина, ордена Красного Знамени,  Суворова,
Кутузова и  Богдана Хмельницкого.  Во главе  ее Катуков  участвовал  в
битве под Москвой, в числе лучших соединений 1-й гвардейской  танковой
армии бригада прошла славный боевой путь вплоть до завершающих боев  в
столице фашистского рейха.
    * * *
    После окончания  Великой  Отечественной войны  Катуков  командовал
армией, бронетанковыми и  механизированными войсками Группы  советских
войск в Германии. В  1951 году он  окончил Высшие академические  курсы
при Военной академии Генерального штаба.
    - Учитесь!  -  призывал  Катуков  увешанных  орденскими   планками
друзей-однополчан. - Весь свой опыт нужно профильтровать через военную
теорию. Тогда только он будет полезен для будущего.
    Будущему Советских Вооруженных Сил была посвящена и вся дальнейшая
деятельность  Михаила  Ефимовича.  С  1955  года  он  был  генеральным
инспектором  Главной  инспекции   Министерства  обороны  СССР,   затем
заместителем начальника Главного управления  Сухопутных войск. В  1959
году ему было присвоено звание маршала бронетанковых войск.
    Последние десять  лет  своей  жизни Михаил  Ефимович  был  военным
инспектором-советником  Группы  генеральных  инспекторов  Министерства
обороны  СССР.  В  эти  годы   он  много  работал  над  обобщением   и
теоретическим осмыслением опыта боевых действий танковых войск в  годы
Великой Отечественной  войны.  Его статьи  в  военных журналах,  да  и
мемуарные  произведения   содержат  ценные   положения  для   военного
искусства, многие из  которых и сейчас  имеют большое теоретическое  и
практическое значение для Советских Вооруженных Сил.
    8 июня 1976 года Михаила  Ефимовича Катукова не стало. В  комнате,
где он умер,  прикреплена к стене  муаровая подушка. На  ней ордена  и
медали. Их много. Среди них две Звезды Героя Советского Союза,  четыре
ордена Ленина, три  ордена Красного Знамени,  два ордена Суворова  1-й
степени, орден Кутузова  1-й степени, орден  Богдана Хмельницкого  1-й
степени. И за каждой из  этих наград - замечательные ратные  свершения
во имя торжества идей Октября, в защиту социализма. В Москве и  других
городах есть улицы и  школы, носящие имя М.  Е. Катукова. А на  боевом
пути  1-й  гвардейской  танковой  армии  во  многих  местах  стоят  на
постаментах памятники воинам-танкистам - знаменитые тридцатьчетверки.
    Имя Михаила Ефимовича Катукова среди тех, кого народ всегда  будет
чтить, окружать благодарной памятью.
    Полковник в отставке
    В. БЫСТРОВ
    Маршал Советского Союза Кирилл МЕРЕЦКОВ
    Боевые  друзья,   соратники   называли  его   «маршалом   северных
направлений». Так уж  сложилась военная  судьба Кирилла  Афанасьевича:
будучи командующим войсками Ленинградского  военного округа, он еще  в
советско-финляндскую войну одновременно командовал 7-й армией, на долю
которой выпало прорывать  линию Маннергейма  на Карельском  перешейке.
Именно за те тяжелые бои, в результате которых пала разрекламированная
«неприступной» мощная система долговременных  укреплений, а затем  был
взят Выборг, удостоен командарм 2-го ранга Мерецков высшего отличия  -
звания Героя  Советского  Союза.  И всю  Великую  Отечественную  войну
провел Кирилл  Афанасьевич  на  северо-западном  и  северном  участках
советско-германского фронта. Он непосредственно причастен к разработке
и  проведению  каждой  операции,  из  которых  складывалась  битва  за
Ленинград, - Синявинских 1941 и 1942 годов, Тихвинских  оборонительной
и наступательной 1941 года, Любанской 1942 года, Мгинской 1943 года  и
операции   по    прорыву   блокады    Ленинграда   того    же    года,
Выборгско-Петрозаводской 1944 года.  На заключительном  этапе войны  в
Европе руководимые  Мерецковым войска  Карельского фронта  осуществили
Петсамо-Киркенесскую операцию, в  результате которой были  освобождены
от гитлеровских  захватчиков  советское  Заполярье  и  северная  часть
Норвегии… Из этих памятных вех  его полководческой биографии с  полным
правом  и  основанием  исложилось  уважительное  -  «маршал   северных
направлений»!
    7 июня 1897  года в семье  крестьянина-бедняка Афанасия  Павловича
Мерецкова из деревни Назарьево Зарайского уезда Рязанской губернии (по
современному  административному  делению  Зарайский  район  Московской
области) родился первенец, которого нарекли Кириллом. В свои семь  лет
мальчик помогал отцу пахать  и боронить, с  девяти участвовал во  всех
полевых работах  наравне  со взрослыми.  Ни  в своей,  ни  в  соседних
деревнях школы не  было. С  осени 1904  года ходил  учиться грамоте  к
деревенскому грамотею-вояке, фельдфебелю времен русско-турецкой войны.
В 1906 году открылась земская начальная школа в родной деревне. Четыре
школьных зимы провел в ней Кирилл, и, хотя его очень тянуло к знаниям,
дальше учиться было негде. А когда ему исполнилось 15 лет, отец, чтобы
хоть как-то облегчить  жизнь многодетной семьи,  сказал: «Ты,  Кирюха,
уже большой. Сам видишь, как трудно прокормиться на нашей земле. Иди в
люди. Учись, приглядывайся».
    И пошел подросток «в люди». Отправился в Москву, куда за несколько
лет до того уехал брат отца,  да там и прижился. Он пристроил  Кирилла
подручным по слесарной части в тех же мастерских, где работал сам.
    Деревенскому пареньку работать приходилось наравне со взрослыми по
десять часов  в сутки,  а получать  за это  гроши. Но  он с  жадностью
тянулся к овладению секретами слесарного дела. Сам Кирилл  Афанасьевич
так писал об этом:
    «Подростком я любил всякую крестьянскую работу, но слесарное  дело
полюбилось еще больше. Может  быть, это объясняется характером  нового
трудового процесса и его  более осязаемыми результатами. Там  вспахал,
посеял и жди:  то ли  уродит, то  ли нет? А  тут все  зависит от  тебя
самого. Дождь не нужен, солнце необязательно, до лошади тебе нет дела.
Как поработаешь у верстака, так и будет. И сразу видно, что ты  сделал
своими руками.  Так появлялась  гордость за  собственный труд,  нужный
людям, наглядный и заметный.
    Пролетарская гордость - чувство  особое. Оно рождается в  процессе
не только конкретной  работы, но  и формирующихся  отношений с  людьми
своего и чужого общественного класса».
    В  мастерской  братьев   Хаваевых  Кирилл   Мерецков  прошел,   по
собственному выражению,  начальный  курс  пролетарской  науки.  Азбуку
политической борьбы помогали  познать хорошие люди,  на которых  везло
Кириллу. Начал  выполнять  задания  большевиков-подпольщиков.  Не  раз
пришлось менять место  работы. Устроившись слесарем-водопроводчиком  в
мастерских при «Промышленном  училище в  память 25-летия  царствования
императора Александра  II», стал  посещать размещавшиеся  при  училище
«Городские  Миусские  вечерние  и   воскресные  классы  для   взрослых
рабочих». Работа была не из лучших, но он остановился на ней, чтобы не
терять возможности учиться.  Упорно преодолевал трудности,  усталость,
но классы посещал по вечерам в  течение трех лет и считался  примерным
учеником. Затем, чтобы не попасть в лапы полиции за активное участие в
рабочих сходках, вынужден был  переменить место работы, уйти  подальше
от  Миусской  площади.   Помог  ему  рабочий   Миков,  устроивший   на
граммофонную фабрику.  Отсюда  был  уволен за  участие  в  забастовке.
Теперь оказался на улице с полицейской меткой о неблагонадежности,  да
еще под угрозой ареста  по законам военного  времени. Снова на  помощь
пришел Миков. Он  сказал, что  имеет на примете  одно место.  Но не  в
Москве, а  верст  за  двести.  Зато далеко  от  глаз  полиции.  Кирилл
согласился,  и  тогда  Миков  дал  молодому  рабочему  «адрес  нужного
человека».
    Таким человеком  оказался Л.  Я. Карпов,  инженер и  администратор
акционерного  общества   «Гарпиус»,   которое   ведало   производством
скипидара и  канифоли.  Кирилл смутился  было,  не ожидая,  что  столь
высокая персона  захочет с  ним  разговаривать. Однако  Карпов  принял
Мерецкова  обходительно,  внимательно  выслушал  просьбу,  затем   дал
направление на завод  в Судогду  - небольшой  городок во  Владимирской
губернии. (Лишь  позднее  узнал  Кирилл Мерецков,  что  Лев  Яковлевич
Карпов  был  старейшим   революционером-большевиком,  руководившим   в
1906–1907  годах  Москворецким  комитетом  РСДРП.  После   Октябрьской
революции он возглавлял химический отдел ВСНХ, налаживал работу первых
социалистических предприятий и научно-исследовательскую  деятельность.
Умер в 1921  году, прах его  покоится у Кремлевской  стены на  Красной
площади в Москве.)
    В Судогде прошли последующие три  года жизни Мероцкова. На  заводе
его поставили слесарем по ремонту оборудования. Постепенно втянулся  в
новое дело, увлекся, работал с охотой. Администрация отмечала  усердие
и хорошее  поведение молодого  рабочего. Никто  и не  подозревал,  что
приехавший из  Москвы  слесарь,  лихой  гармонист,  открытый,  веселый
парень, встречается с приезжающими в Судогду людьми, которые  передают
ему приветы от Карпова, а он подыскивает им квартиры, сообщает  только
ему  известные  адреса  во  Владимире  и  Иваново-Вознесенске.  Кирилл
догадывался, что это  были за люди,  по умел молчать,  устраивая их  и
снабжая нужными адресами.
    Однажды  завод  в  Судогде  посетил  управляющий  Л.  Я.   Карпов.
Поздоровался с Мерецковым дружески,  как со старым знакомым,  похвалил
за хорошие отзывы администрации о  работе, расспросил и о  прочитанном
за по следнее время. А когда Кирилл чистосердечно признался, что давно
не брал книгу в руки, пожурил:
    - Книгу забывать нельзя, особенно вам, молодому человеку…
    Пообещал помочь  наметить план  занятий по  самообразованию и  для
этого пригласил зайти к  нему вечером. Так  у Кирилла появился  список
книг, подготовленный Карповым. Сначала он читал рекомендованные  книги
как бы по заданию учителя, из уважения к человеку, который дал ему это
задание. Затем втянулся в  систематическое, целеустремленное чтение  и
уже никогда впоследствии не расставался с книгой. Она стала его другом
и советчиком па всю жизнь.
    В марте  1917  года городок  всколыхнула  весть о  том,  что  царь
Николай  II  отрекся   от  престола.   Волна  революционного   подъема
нарастала. Кирилл Мерецков  присоединился к  образовавшейся в  Судогде
ячейке  РСДРП.  Ее  партийным  руководителем  стал  Петр  Владимирович
Ошмарин, участник  революции  1905  года,  обладавший  большим  опытом
революционной борьбы. Он также оказал огромное влияние на Мерецкова.
    Вечером 1  мая  1917 года  после  демонстрации под  лозунгом  «Вся
власть Советам!»  большевики Судогды  провозгласили создание  уездного
комитета РСДРП  (б).  Его  председателем был  избран  П.  В.  Ошмарин,
секретарем -  Мерецков.  С этого  времени  Кирилл целиком  окунулся  в
цартийную работу.
    В пору революционных  бурь быстро мужают  люди. Борьба с  эсерами,
разгоревшаяся в городском  исполнительном комитете, закалила  молодого
большевика, снискала ему авторитет и уважение среди товарищей. И когда
на одном из заседаний  укома было решено по  примеру Мурома создать  в
Судогде красногвардейский  отряд,  Мерецков был  назначен  начальником
штаба отряда Красной гвардии.
    В  красногвардейский  отряд   пришли  в  подавляющем   большинстве
рабочие, которых надо было обучать обращению с оружием. Но, прежде чем
учить, начальнику штаба самому пришлось многому учиться. В отряде были
красногвардейцы, служившие  прежде  в армии.  Они  помогли  начальнику
штаба овладеть стрелковым оружием, дали первое представление о строе и
тактике боя.
    Мерецков   учился   и   учил   других   бойцов.   Шаг   за   шагом
красногвардейский  отряд   превращался   в   самую   сильную   военную
организацию города.  В тревожные  дни, когда  генерал Корнилов  двинул
полки на Петроград,  местный Совет  возложил охрану  порядка в  городе
наряду  с  милицией  на  Красную   гвардию.  Сразу  же  после   победы
Октябрьского  вооруженного  восстания  в  Питере  Судогодский   Совет,
являясь, по существу, большевистским, объявил о взятии власти в городе
в свои  руки.  Кирилл  Мерецков был  назначен  председателем  военного
отдела в Совете.
    Главной заботой военного отдела, как вспоминал Кирилл Афанасьевич,
в те дни  оставалась Красная  гвардия. Он прилагал  все усилия,  чтобы
расширить и  укрепить отряд,  сколотить из  него боеспособную  военную
единицу, на которую можно было бы возложить задачу вооруженной  защиты
Советской власти в уезде. В  окрестных районах было тревожно.  Нередко
вспыхивали  эсеро-кулацкие  бунты.  Мерецков  внимательно  следил   за
событиями  в  уезде,  держал  отряд  в  готовности  к  борьбе   против
контрреволюционных выступлений, усиливал охрану города. Когда вспыхнул
контрреволюционный мятеж в Муроме,  Мерецков по приказу  Владимирского
губкома во  главе  судогодского  отряда выступил  на  его  подавление.
Совместными усилиями Красной гвардии  Владимира, Судогды, Коврова  эта
задача была решена.
    Летом 1918 года, когда в результате мятежа чехословацкого  корпуса
и с помощью интервентов разрозненные антисоветские выступления слились
в единый поток контрреволюции, по приказу В. И. Ленина из  Петрограда,
Москвы,  других  пролетарских  центров  двинулись  на  восток  рабочие
отряды, воинские  подразделения и  части.  Город Владимир  посылал  на
фронт  свой  отряд,  в  который  влились  и  красногвардейцы  Судогды.
Командиром объединенного  отряда был  назначен бывший  офицер  царской
армии С. М. Говорков, комиссаром - Мерецков.
    Говорков оказал немалое  влияние на  дальнейшую судьбу  Мерецкова.
Доверительные беседы человека, который, будучи офицером царской армии,
не колеблясь, сразу  же после  Февральской революции  стал на  сторону
большевиков и  решительно  пошел за  партией  Ленина, его  рассказы  о
старой армии,  о воинском  искусстве, о  принципах организации  боевой
работы многое значили для молодого комиссара. «В юные годы я  полагал,
- писал об этом сам Кирилл Афанасьевич, - что настоящий командир - это
тот, кто смел  и силен,  обладает громким голосом  и хорошо  стреляет.
Большевистская выучка помогла уяснить,  какое огромное значение  имеет
морально-политический фактор, сознание  солдата. Я постепенно  начинал
постигать то,  что может  дать человеку  либо систематическое  военное
образование,  либо  сама  война.  А  учился,  глядя  прежде  всего  на
Говоркова». И в  том, что Мерецков  решил для себя  вопрос, кем  быть,
немалую роль сыграл Говорков.
    К сожалению,  недолго  пришлось  Мерецкову шагать  рядом  с  новым
другом. В  начале  сентября, поднимая  бойцов  в атаку,  стал  впереди
отряда в  полный  рост  Говорков.  Сзади  себя  поставил  комиссара  и
знаменосца. Бойцы подхватили  слова песни «Вихри  враждебные веют  над
нами…» и двинулись на врага вслед за своим командиром. Через несколько
шагов Говорков покачнулся…
    Он погиб смертью героя. А Мерецков остался один - и за  комиссара,
и за командира. В том памятном бою он сам довел цепь красноармейцев до
железнодорожной насыпи, там она залегла. Подползли ротные с  вопросом,
что делать дальше. Комиссар видел, что медлить нельзя. Вспомнив  уроки
Говоркова, поставил ротным задачу, затем  сказал: «Как встану - вот  и
сигнал. Атакуем  дальше!»  Скоро бой  закончился  и для  комиссара:  в
рукопашной схватке он был ранен,  очнулся на полке вагона  санитарного
поезда.
    Ранение оказалось тяжелым.  Мерецкова доставили  в Судогду.  Здесь
его встретили друзья.  Сообщили радостное известие:  10 сентября  наши
войска освободили Казань. В числе частей, которые вошли в город, был и
Владимирский отряд… Высоко были отмечены и заслуги Мерецкова в боях за
Казань - он был награжден орденом Красного Знамени.
    Почти два месяца лечился Мерецков.  Когда дела пошли на  поправку,
стал присутствовать  на заседаниях  укома,  помогать в  работе  новому
военному  комиссару.  А  вскоре,   после  первой  годовщины   Октября,
отличившемуся  в  боях  комиссару,   который  настойчиво  просился   в
действующую армию, губком  РКП (б)  предложил отправиться  на учебу  в
только что открытую в Москве  академию Генерального штаба. Мерецков  с
радостью согласился:  появилась возможность  получить  систематическое
военное образование.
    На учебу в академию прибывали слушатели прямо с фронтов. Вместе  с
Кириллом Мерецковым приступили к учебе Василий Чапаев, Павел  Дыбенко,
Леонид Петровский, Василий Соколовский,  Иван Тюленев, Семен  Урицкий,
Иван Федько. Красной Армии нужны были свои командные кадры из  рабочих
и крестьян.
    Постигать программу высшей  военной школы  многим слушателям  было
очень трудно,  потому  что  невелик  был  уровень  общеобразовательных
знаний.  Как  известно,  по  этой  причине  оставил  академию  Василий
Иванович Чапаев. Нелегко приходилось и Мерецкову. Однако он настойчиво
продолжал овладевать военными знаниями.
    Дважды пришлось  прерывать учебу  в связи  с отправкой  слушателей
первого и второго курсов  на фронт. В первый  раз это случилось в  мае
1919 года. Колчак, перейдя в  наступление, начал теснить наши  войска.
Часть  слушателей  была  направлена  на  Восточный  фронт.   Мерецкова
направили на Южный фронт в 9-ю армию, которая вела тяжелые бои  против
белогвардейских войск  Деникина. В  14-й стрелковой  дивизии,  которой
командовал известный большевик-латыш А. К. Степинь (Стенин), Мерецкова
назначили  помощником  начальника  штаба.  Ему  поручили  вести  карту
обстановки. В  условиях,  когда  дивизия  отступала,  а  телефонная  и
телеграфная  связь  отсутствовала,  пользы  от  этого  было   немного:
информация в  штаб  поступала  с  опозданием.  Мерецков  вскоре  понял
бессмысленность своей работы: сведения,  которые он наносил на  карту,
не отражали действительного положения войск, от ставали от времени.  В
своих воспоминаниях Мерецков  рассказал о  том, как  Степинь пришел  к
нему на помощь.
    «Увидев меня, начдив спросил, как идут дела.
    - Неважно! Я не справляюсь с  канцелярской работой, да и толку  от
нее при такой постановке дела не вижу. Штаб опаздывает с  регистрацией
изменений. Поэтому в жизни обстановка одна, а на карте другая.
    - А вы умеете сидеть на лошади?
    - Умею. И вообще люблю лошадей.
    - Ну так вот тебе кобыла, - перешел начдив сразу на «ты» (на  «вы»
он обращался подчеркнуто вежливо к штабным работникам,  предпочитавшим
седлу стул), - поступай в мое распоряжение, скачи в войска и  узнавай,
что нужно.
    Я поблагодарил  за  лошадь,  тут  же оседлал  ее  и  отправился  в
бригады. Дело сразу изменилось. Приеду, узнаю, что произошло, и нанесу
на карту».
    С  самого  начала  Степинь  с  интересом  и  вниманием  отнесся  к
командиру,  прибывшему  из  академии.  Много  расспрашивал  о  прошлой
работе, об обучении  в академии  и характере  занятий, о  профессорах,
многие из  которых были  ему  знакомы по  совместной службе  в  старой
армии. Приглядевшись к тому, что и как делает Мерецков, и  убедившись,
что  работа  пошла,  начдив  поручил  ему  помогать  командованию  1-й
стрелковой  бригады,   в   состав  которой   входили,   в   частности,
подразделения  интернационалистов.  В  дальнейшем  Кирилл  Афанасьевич
временно исполнял обязанности начальника  штаба этой бригады. В  одном
из боев в районе станции Серебряково он был контужен: разрывом снаряда
его выбросило из седла, на какое-то время он даже оглох.
    Между тем под  давлением превосходящих сил  деникинцев войска  9-й
армии отступали. Свирепствовал тиф. Не хватало боеприпасов. И без того
тяжелое положение  армии, в  состав  которой входила  14-я  стрелковая
дивизия, усугубилось еще  более в результате  измены ее  командующего,
бывшего царского полковника Н.  Д. Всеволодова. Новым командующим  был
назначен А. К. Степинь. К этому времени белоказаки перехватили  дорогу
на Поворино,  по  которой  отходила  14-я  дивизия.  В  бою  создалось
критическое положение.  И  тогда молодой  красный  командир  Мерецков,
видя, что казаки с гиком и свистом, выставив пики вперед, бросились  в
атаку на залегших вдоль дороги бойцов 1-й стрелковой бригады,  вскочил
на коня и новел  за собой в  контратаку кавалерийский полк,  приданный
бригаде.
    В этом  бою он  получил новое  серьезное ранение  в ногу.  Казачья
пуля, пущенная почти в упор, пробила кость. Однако белые отступили,  а
14-я дивизия вышла в Поворино. Товарищи вынесли Мерецкова с поля  боя.
Перед  отправкой  в  госпиталь  на  операцию  его  навестил  командарм
Степинь.  Прощаясь,   выразил   пожелание  поскорее   поправляться   и
возвратиться в 9-ю армию.  Того же хотел и  сам Мерецков. Но сразу  не
смог вернуться  в  строй,  до  осени пролежал  в  госпитале.  А  когда
подлечился, уехал в  Москву, ибо пришло  указание: оставшихся в  живых
слушателей первого набора академии Генерального штаба  откомандировать
для прохождения второго курса.
    Прошел очередной год учебы, и вновь бои. Для Кирилла  Афанасьевича
это было  уже  третье  военное  лето.  Теперь  он  получил  назначение
помощником начальника  штаба  по разведке  4-й  кавалерийской  дивизии
Первой Конной армии. Участвовал в июньском прорыве польского фронта, в
освобождении Житомира, в боях на Сбруче, Стыри, Буге. Проявил себя  не
только  конармейцем   отчаянной  храбрости,   но  и   умелым   штабным
работником.
    В районе Коростеня Мерецков в третий раз за годы гражданской войны
был ранен. После лечения в киевском лазарете вернулся в Первую Конную,
наступавшую на Варшаву. На этот раз получил направление в 6-ю дивизию,
начальником которой  был С.  К. Тимошенко.  Кириллу Афанасьевичу  были
поручены обязанности помощника по разведке,  а также и по  оперативной
работе. Это расширение должностных  обязанностей, как отмечал он  сам,
было полезным с точки зрения приобретения необходимых познаний. Вообще
Мерецков считал,  что  месяцы,  проведенные  в  рядах  Первой  Конной,
сыграли очень большую роль в его формировании как красного  командира.
Его взгляды на военное искусство и практическое воплощение их в  жизнь
вплоть до середины 20-х  годов определились опытом, вынесенным  именно
из боевых операций 4-й  и 6-й дивизий Первой  Конной армии. «Иногда  я
задумываюсь и задаю  себе вопрос,  - писал Кирилл  Афанасьевич, -  что
дало  мне  больше  -  практика   сражений  на  полях  той  войны   или
академическая теория? И не могу ответить на этот вопрос. И то и другое
переплелось воедино…»
    В октябре 1921 года  Кирилл Афанасьевич Мерецков, которому  минуло
24 года, в числе слушателей первого массового выпуска завершил учебу в
военной академии. Он был аттестован в должности командира бригады.
    Незадолго до выпуска из академии  Мерецков отпросился в отпуск  на
несколько дней  в  Судогду  «для  устройства  личных  дел»  -  так  он
мотивировал свою просьбу. Хотелось встретиться с Дусей Беловой.  Около
пяти лет прошло со времени их первой встречи.
    А произошла она  так. Приехал  в очередной раз  Кирилл Мерецков  в
Муромцово,  где  находилось  управление  судогодского  завода,  деньги
получать  на  артель.   Кассирша  Пелагея   Петровна  рассчиталась   и
пригласила его зайти к  ним домой на чай.  Она еще раньше  заприметила
молодого  слесаря.   Суровый   не   по  годам   юноша,   не   очень-то
разговорчивый,    понравился     ей     какой-то     своей     мужской
самостоятельностью. Вот и решила  Пелагея Петровна познакомить его  со
своей младшей сестрой. Кирилл принял приглашение, вечером пришел в дом
Беловых. Там и  встретил он  свою любовь. Лукавая  смешинка таилась  в
голубых глазах стройной девушки. Чуть тронь - брызнет весельем. Кирилл
стал часто навещать Дусю.
    Когда уходил из Судогды красногвардейский отряд, сговорились  Дуся
и Кирилл навсегда связать свою судьбу  после войны. Она ждала его  все
эти долгие-долгие годы. И вот 31 января 1921 года Кирилл Афанасьевич и
Евдокия Петровна стали мужем и женой…
    Первое  назначение  после  выпуска  Мерецков  получил   командиром
учебной бригады  в Петрограде.  Однако  его служба  в городе  на  Неве
закончилась, практически  не  начавшись.  М.  Н.  Тухачевский  настоял
тогда,  чтобы  Мерецкова  как   бывшего  кавалериста  использовали   в
кавалерии. Возражений со стороны высшего начальства не последовало,  и
его отправили на запад, в Белоруссию.
    В  начале  1922  года  он  занимался  формированием  в  Белоруссии
кавалерийского  корпуса,  затем  был  начальником  штаба  1-й  Томской
Сибирской кавалерийской дивизии.
    Таким образом,  в  межвоенные годы  Мерецков  продолжал  проходить
через различные ступени штабной  службы: помощник начальника штаба  15
го стрелкового корпуса, начальник штаба 9-й Донской стрелковой дивизии
Северо-Кавказского военного округа, начальник мобилизационного отдела,
помощник начальника  и  комиссар штаба  Московского  военного  округа…
Военная  служба  забрасывала  его  в  различные  районы  страны  -   в
Белоруссию, на Дон, Северный Кавказ,  в Москву, на Дальний Восток.  Он
возглавлял штабы Белорусского военного округа, Особой  Краснознаменной
Дальневосточной   армии   (ОКДВА),   работал   под    непосредственным
руководством таких выдающихся полководцев и военачальников, как К.  Е.
Ворошилов, И. П. Уборевич, В. К. Блюхер.
    В середине 1930 года в Московском военном округе Мерецков  получил
возможность  пройти  стажировку  в  должности  командира  и  комиссара
дивизии. Вскоре после этого в составе группы командиров Красной  Армии
побывал в  Германии,  где ознакомился  со  службой немецких  штабов  и
методикой  проведения   учений.   Впечатление  от   поездки   осталось
тревожным. Во  всей  общественной  жизни  страны,  особенно  в  армии,
усиленно  пропагандировались   милитаристские   и   нацистские   идеи.
Чувствовалось,  что  германский  империализм  готовит  мощную  военную
машину и отнюдь не для оборонительных целей.
    В войсках Белорусского военного округа, когда Мерецков  возглавлял
его штаб (1933–1934), практически отрабатывались такие важные  вопросы
теории глубокого  боя, как  создание и  применение крупных  соединений
танковых войск, массированное применение артиллерии, крупных воздушных
десантов, штурмовой  и  бомбардировочной  авиации  и  др.  Этот  округ
являлся также  своего  рода  школой  освоения  новой  боевой  техники,
которой страна  снабжала армию,  школой выработки  форм и  методов  ее
боевого применения.
    Служба на Дальнем Востоке позволила Мерецкову глубоко ознакомиться
с новыми для  него обширными пространствами,  которые занимала  Особая
Краснознаменная  Дальневосточная  армия.   Вступив  в   1945  году   в
командование 1-м Дальневосточным фронтом,  он использовал многое,  что
приобрел ранее,  работая  в  ОКДВА начальником  штаба.  «Но  не  нужно
думать, -  подчеркивал он,  -  что ОКДВА  принесла мне  прямую  пользу
только десятилетием позже.  Такая мысль была  бы просто  неправильной.
Любой военачальник, меняя место службы  и врастая в новую  обстановку,
сразу же  набирается свежего  практического опыта,  ибо  несовпадающие
условия моментально заставляют изыскивать другие пути решения  сходных
по типу военных задач… Смена впечатлений сама по себе будет… выдвигать
перед военачальниками  новые  проблемы,  побуждать их  к  тому,  чтобы
взглянуть на дело с незнакомой прежде стороны».
    В октябре  1936  года  комдив  Мерецков  отправился  в  Испанию  в
качестве военного  специалиста  для оказания  помощи  республиканскому
правительству в борьбе с мятежниками генерала Франко. Накануне отъезда
заместитель наркома обороны Маршал Советского Союза М. Н.  Тухачевский
ознакомил его с характером борьбы, происходящей в Испании, и  задачами
советских командиров-добровольцев.  Он кратко  охарактеризовал  старую
испанскую армию, почти полностью вставшую на сторону Франко,  заметив,
что не она представляла главную опасность для республиканской Испании.
Испанская армия располагала опытом ведения «малых» колониальных  войн,
не более того. Обстановка осложнялась тем, что к мятежникам Франко уже
потянулись их  фашистские собратья  - итальянские  и немецкие  военные
советники. Следующим шагом  могла быть прямая  интервенция со  стороны
фашистской Германии и Италии.
    Об армии  Италии маршал  сказал, что  она немногим  отличалась  от
старой испанской армии. Что же  касается немецкой, то она  заслуживала
серьезного внимания. Причем надо иметь в виду, подчеркнул Тухачевский,
что за  пять  лет,  истекших  после  посещения  Веймарской  республики
советской военной делегацией, в состав которой входил он сам, а  также
и  Мерецков,  в   армии  гитлеровской   Германии  произошли   огромные
изменения.
    Оценивая  силы  республиканцев,   Тухачевский  отметил,  что   они
включали большую часть народа  - рабочих, крестьян, интеллигенцию.  Но
из  них  еще  нужно  создать  армию  с  четкой  организацией,  твердой
дисциплиной. Точно  так же  из  добровольцев разных  стран  предстояло
создать  боеспособные  интернациональные   бригады.  Из  всего   этого
вытекала первейшая задача, которую предстояло решать советским военным
советникам, -  помочь республиканскому  правительству Испании  создать
регулярную армию.
    Приезд в Испанию группы  советских добровольцев во  главе с К.  А.
Мерецковым совпал  с  началом  очередного  наступления  франкистов  на
Мадрид. В тяжелые  дни для республиканцев,  с трудом отбивавших  атаки
мятежников, Мерецков-Петрович (его псевдоним) по распоряжению главного
военного советника Я. К. Берзина сразу же включился в активную работу,
выполняя обязанности  советника  при  начальнике  Главного  штаба.  Он
познакомился непосредственно на месте  с обстановкой на всех  основных
направлениях обороны  Мадрида,  оказывал  конкретную  помощь  молодым,
неопытным командирам республиканских войск.
    Когда непосредственная угроза Мадриду была снята, К. А.  Мерецков,
В. Е. Горев, Б. М. Симонов и другие советские военные специалисты  под
руководством Я. К. Берзина направили  свои усилия на то, чтобы  помочь
республиканскому  правительству   осуществить  радикальные   меры   по
укреплению  своей  армии.  Совместно   с  испанскими  товарищами   был
разработан план первоочередных мероприятий.
    Центральная идея  плана заключалась  в том,  чтобы вести  активную
оборону на фронтах  и завершить  создание регулярной армии,  а в  тылу
страны - стратегических резервов. Несмотря на царившие в правительстве
и военном руководстве республиканцев разногласия, предложенный план  в
основном  был   одобрен.   Мадридский  фронт   признавался   основным.
Председателем  хунты  обороны  Мадрида  был  назначен  генерал  Миаха,
советником к нему Мерецков, которому, кроме того, поручили  заниматься
вопросами, связанными с подготовкой новых формирований для Мадридского
фронта.
    В городе Альбасете, который был центром формирования новых частей,
вместе с Кириллом Афанасьевичем работали Н. П. Гурьев, В. Я. Колпакчи,
А. И.  Родимцев, Б.  М. Симонов,  Д. А.  Цюрупа. По  договоренности  с
Главштабом Испанской республики  вначале формировались бригады,  чтобы
затем, когда они приобретут боевой опыт,  слить их в дивизии, а  когда
окрепнут дивизии - объединить  их в корпуса.  «Мы очень торопились,  -
вспоминал об  этой напряженной  работе Кирилл  Афанасьевич, -  поэтому
бригады не успели достаточно хорошо обучиться военному делу. Искусство
войны им пришлось постигать сразу на практике».
    Большую часть зимы  1936/37 года Мерецков  провел в Кастилии,  так
как в обороне  Мадрида в  это время особое  внимание пришлось  уделять
боям, развернувшимся вдоль  берега реки Харамы.  Не сумев пробиться  к
столице с юга, запада, северо-запада, мятежники повели на нее атаку  с
юго-востока. Цель, которую они теперь преследовали, - отрезать  Мадрид
от морских портов Валенсия, Аликанте, Картахена, сомкнуть вокруг  него
кольцо. Участвуя в боях, Мерецков-Петрович на практике показывал,  как
должно командиру  вести  себя  под  огнем.  Во  время  одной  из  атак
английские  волонтеры,  увидев   в  своих   рядах  русского   военного
советника, настолько  были восхищены  его  храбростью, что  после  боя
подбежали к нему, пожимали руки, обнимали, целовали.
    И под Харамой мятежники получили решительный отпор.
    В марте  1937  года  резко усилилась  активность  фашистских  сил.
Генерал Франко, потерявший  в боях  под Харамой  ударные кадры  своего
марокканского корпуса,  сделал  ставку на  итальянский  экспедиционпый
корпус, соединения  которого  сосредоточивались  к  северо-востоку  от
Мадрида, в районе  Гвадалахары. Цель мятежников  оставалась прежней  -
пробиться к Мадриду через харамский бассейн, только с другой стороны.
    В  этих   событиях  Кирилл   Афанасьевич  помог   республиканскому
командованию разгадать  замыслы  врага и  разработать  соответствующий
план действий.  По его  предложениям была  осуществлена  реорганизация
республиканских войск, переброшенных на гвадалахарское направление.  В
марте 1937 года испанские  республиканские и интернациональные  части,
значительно повысившие свою  боеспособность, отбили атаки  итальянцев,
остановили их наступление, а вскоре сами перешли в контрнаступление. В
итоге итальянский корпус потерпел столь сокрушительное поражение,  что
само слово «Гвадалахара» стало для республиканцев синонимом победы.
    Через два месяца после завершающих гвадалахарских событий Мерецков
возвратился на Родину. Оценивая деятельность своих товарищей,  военных
советников Я. К.  Берзина, В. Е.  Егорова, Р. Я.  Малиновского, А.  И.
Родимцева, Н.  Н.  Воронова,  Н.  П. Гурьева,  П.  И.  Батова,  Я.  В.
Смушкевича, Д. Г. Павлова и др.  в испанских событиях, он писал:  «Эти
товарищи  отлично  выполняли  свой  долг,  и,  в  свою  очередь,   для
большинства  из  них  Испания  послужила  той  школой,  уроки  которой
пригодились им впоследствии, в 1941–1945 годах».
    Слова об отличном выполнении своего долга в полной мере  относятся
к самому  Мерецкову.  Его  самоотверженная служба  на  посту  военного
советника дважды была  отмечена Советским  правительством: за  оборону
Мадрида в 1936 году  и Харамские бои он  был награжден вторым  орденом
Красного Знамени, а за участие в разгроме итальянского экспедиционного
корпуса под Гвадалахарой - орденом Ленина.
    Четыре последующих предвоенных года  после возвращения из  Испании
составили в жизни  Кирилла Афанасьевича,  как он  сам говорил,  особый
этап. Ему  были доверены  ответственные служебные  посты:  заместителя
начальника  Генерального  штаба,  командующего  войсками  Приволжского
военного округа, в феврале 1939 года - Ленинградского военного округа.
Перед этим ему было  присвоено звание командарма 2-го  ранга. В мар  е
1939 года на  XVIII съезде  партии он  был избран  кандидатом в  члены
Центрального Комитета ВКП(б).
    В период  советско-финляндской  войны  имя  Мерецкова  узнала  вся
страна. Он приобрел  боевую репутацию военачальника  - специалиста  по
ведению  боевых  действий   в  условиях  лесного   севера  и   прорыву
глубокоэшелонированных районов.  Летом  того  же  года  ему  присвоили
звание генерала  армии и  назначили  заместителем наркома  обороны;  с
августа 1940 по январь 1941-го он был начальником Генерального  штаба,
после  чего,  сдав  дела  Г.  К.  Жукову,  возвратился  на   должность
заместителя наркома обороны  и продолжал  заниматься вопросами  боевой
подготовки. Летом 1940 года Мерецков очень много занимался подготовкой
ряда учений в Московском, Ленинградском, Белорусском, Киевском военных
округах, выступал перед командным составом на разборах, делился боевым
опытом, подводил итоги учений.
    Весной 1941  года снова  проводил учения  в Ленинградском  военном
округе, причем  в  ходе  этих учений  отрабатывались  главным  образом
вопросы ведения  оборонительной  операции  на  широком  фронте  против
превосходящих сил  противника.  Затем  посетил  Киевский,  Западный  и
Прибалтийский особые военные округа, Одесский военный округ. Побывал в
некоторых  армиях,  пограничных  частях,  поднимал  войска  по  боевой
тревоге, проводил военные  игры с командным  составом, а с  войсковыми
соединениями тактические учения.
    Здесь кажется уместной  его собственная  оценка последних  четырех
предвоенных  лет  своей  жизни:   «По  напряжению,  которое  я   тогда
испытывал, эти четыре  года могут сравниться  только с годами  Великой
Отечественной  войны.  В  то  же  время  непосредственное  общение   с
советскими государственными  и  партийными деятелями  дало  мне  очень
многое. Меня учили мыслить  не только как  военнослужащего, хотя бы  и
высокого  ранга.  Наблюдая  вплотную  за  тем,  как  решались   нашими
партийными  и  государственными  органами  важнейшие  экономические  и
политические проблемы, как  ставились и обсуждались  связанные с  ними
вопросы, я учился масштабности мышления, учился рассматривать  события
прежде всего  в  крупном  плане, с  точки  зрения  общегосударственных
интересов».
    Вечером накануне 22 июня 1941 года нарком обороны Тимошенко вызвал
к себе своего заместителя Мерецкова и сказал:
    - Возможно, завтра  начнется  война!  Вам  надо  быть  в  качестве
представителя Главного  Командования в  Ленинградском военном  округе.
Его войска  вы  хорошо  знаете  и  сможете  при  необходимости  помочь
руководству округа. Главное - не поддаваться на провокации.
    Мерецков задал наркому один только вопрос:
    - Каковы мои полномочия в случае вооруженного нападения?
    - Выдержка прежде всего,  - ответил Тимошенко.  - Суметь  отличить
реальное нападение  от местных  инцидентов и  не дать  им перерасти  в
войну. Но будьте в боевой готовности. В случае нападения сами  знаете,
что делать.
    Встретившие  К.   А.   Мерецкова  в   штабе   округа   заместитель
командующего  войсками   округа  генерал-лейтенант   К.  П.   Пядышев,
начальник штаба  округа генерал-майор  Д.  Н. Никишев,  член  Военного
совета корпусной  комиссар  Н.  Н. Климентьев,  уже  ознакомившиеся  с
приказом наркома  о  приведении  войск в  боевую  готовность,  жаждали
услышать живое слово  представителя Москвы.  Сам командующий  войсками
генерал-лейтенант М.  М.  Попов накануне  отправился  в  инспекционную
поездку. Не было в Ленинграде и первого секретаря обкома партии А.  А.
Жданова. Он находился в Москве. Мерецков предложил провести  заседание
Военного совета.
    Война в границах округа пока что дала себя знать налетом вражеской
авиации. Два немецких самолета прорвались в небо над жилыми кварталами
Ленинграда и начали бомбежку. Один из них удалось сбить. На границе  с
Финляндией  было  тихо.  Зато  война  вовсю  пылала  у  южных   границ
Прибалтийских республик,  где  удар  немецко-фашистской  группы  армий
«Север» принимали  на  себя  войска  Прибалтийского  особого  военного
округа.
    Присутствовавшие на  заседании  отчетливо представляли  себе,  что
важнейшим стратегическим пунктом оборонительных действий войск  округа
будет  Ленинград.  Предложения  Мерецкова,  высказанные  на  заседании
Военного  совета,  привлекали   внимание  прежде   всего  к   созданию
глубокоэшелонированной обороны на Карельском перешейке и приведению  в
боевую готовность укрепленного района  на старой границе с  Финляндией
выделением  туда   соответствующего   количества   войск.   Этот   УР,
упиравшийся правым флангом в Ладожское озеро, а левым в Финский залив,
перекрывал  с  северо-запада  все   пути  к  Ленинграду.   Немедленное
повышение  его  устойчивости  Кирилл  Афанасьевич  считал   совершенно
безотлагательным делом.  И  оно было  сделано  командованием  военного
округа.  Впоследствии,   как  известно,   наступление  на   Ленинград,
начавшееся  из   Финляндии,   было  остановлено   именно   на   рубеже
укрепрайона.
    Вторым   ответственным   направлением   в   обороне    Ленинграда,
основываясь на сведениях, которые поступили из Прибалтийского военного
округа,  Мерецков  считал  юго-западное.  Он  посоветовал  не   мешкая
приступить к подготовке  оборонительных позиций по  рубежу реки  Луга.
Еще  неизвестно,  говорил  он,  как  будут  развертываться  события  в
Прибалтике, но ленинградцы должны быть  готовы ко всему. Поэтому  надо
укрепить псковско-островский  рубеж. Строительство  укреплений  велось
там в  1939  году.  Теперь  нужно привести  их  в  готовность  к  бою,
заблаговременно занять войсками.
    Вот это второе предложение  Мерецкова не всем присутствовавшим  на
Военном  совете   показалось  актуальным.   Традиционно  опасным   для
Ленинграда направлением  всегда  считалось северо-западное.  Зачем  же
распылять силы и немедленно приступать к строительству  оборонительной
линии в  районе Луги?  Однако возвратившийся  из Москвы  А. А.  Жданов
сразу же поддержал предложение о необходимости срочного  строительства
Лужской оборонительной  линии  и доложил  о  нем И.  В.  Сталину.  Его
согласие  было  получено.  Десятки,  затем  сотни  тысяч  ленинградцев
отправились на  возведение оборонительной  линии в  150 километрах  от
города,   спешно    сооружали   доты,    дзоты,   траншеи,    надолбы,
противотанковые рвы.
    К Лужскому оборонительному рубежу передовые танковые подразделения
немецко-фашистской группы  армий  «Север» вышли  10  июля.  Дальнейшее
наступление врага на  Ленинград здесь было  задержано на целый  месяц,
чему прежде всего способствовал контрудар 11-й армии в районе  Сольцы.
Это  драгоценное  время  было  использовано  для  подготовки   обороны
непосредственно на ближних подступах к городу.
    Через сутки после  начала войны, 23  июня, генерал армии  Мерецков
был  срочно  отозван  в  Москву.  Ему  было  поручено  непосредственно
заниматься изучением  обстановки,  складывающейся  на  северо-западном
участке фронта, и разработкой мер, которые способствовали бы улучшению
управления отходящими войсками.
    В  последних  числах  августа  1941  года  соединения  16-й  армии
противника  возобновили  наступление  южнее  озера  Ильмень.   Прорвав
оборону наших войск на реке Ловать, они устремились на восток,  заняли
Лычково  и  Деменск.  Создалась  угроза  выхода  врага  к  Октябрьской
железной дороге, соединяющей  Москву с  Ленинградом. Генерал  Мерецков
отправился на  Северо-Западный фронт,  чтобы  на месте  разобраться  в
обстановке  и  решить,  что  и  как  нужно  делать,  чтобы  остановить
дальнейшее продвижение врага.
    В штабе фронта,  заслушав доклады командующего  П. А. Курочкина  и
начальника штаба фронта Н. Ф. Ватутина, присмотрелся к тому, что и как
они делают, в  целом одобрил проводимые  ими мероприятия.  Наступление
противника было трудно  отразить прежде  всего потому,  что он  владел
инициативой  и  многократно  превосходил  силы  и  средства,  которыми
располагало командование Северо-Западного  фронта. Однако кое-что  для
усиления отпора врагу, по мнению Мерецкова, предпринять следовало. Это
«кое-что» - так подсказывал и полученный уже опыт на других фронтах  -
заключалось в том, чтобы поднять активность наших обороняющихся  войск
во всех звеньях - от рот и батальонов до армий включительно.
    Не давать  врагу покоя  ни днем  ни ночью,  при любой  возможности
переходить в контратаки, наносить контрудары - вот в чем прежде  всего
следует видеть имеющийся  резерв для  отпора наступающему  противнику.
Кирилл  Афанасьевич  и  мысли  не   допускал,  что  эта  идея   явится
откровением  для  Курочкина  и  Ватутина.   Но  он  своей  властью   и
авторитетом укрепил их решимость сосредоточить на ее реализацию усилия
как свои собственные,  так и  командиров всех степеней.  Для этого  он
предложил в первую очередь собрать все наличные самолеты, автомобили и
установить с их  помощью надежную связь  фронта с армиями,  армий -  с
соединениями,  чтобы  обеспечить   постоянное  и  твердое   управление
подчиненными войсками.  Вместе с  тем он  потребовал создать  хотя  бы
небольшие резервы  для парирования  вражеских прорывов.  Были  приняты
решительные меры по созданию  в короткие сроки  глубокоэшелонированной
обороны с  развитой  системой различных  инженерных  и  минно-взрывных
заграждений. Наконец,  особое  внимание  было уделено  по  его  совету
организации разведки.
    Осуществление намеченных мероприятий вскоре дало свои  результаты.
Положение   наших    войск    на    Северо-Западном    фронте    стало
стабилизироваться. Мерецков  совместно  с командованием  фронта  начал
подумывать о  том,  как  бы срезать  образовавшийся  восточнее  Ловати
фашистский плацдарм, названный Демянским. Для этого фронту нужно  было
изыскать дополнительные силы. Надеяться  на получение подкреплений  от
Ставки  Верховного  Главнокомандования  в  то  время  не  приходилось:
ожесточенное сражение шло  западнее Москвы. Может  быть, думал  Кирилл
Афанасьевич, надо в  срочном порядке  организовать обучение  некоторых
контингентов  местных  жителей  во  фронтовом  тылу,  спросив  на  это
разрешение у Ставки?.. Его раздумья прервал очередной срочный вызов 17
сентября в Москву.
    В тот же день по прибытии Мерецкова в столицу его принял Верховный
Главнокомандующий. Он выслушал Доклад  генерала армии о положении  дел
на Северо-Западном фронте, его замыслы по поводу дальнейших действий и
сказал:
    - Это хорошо, что положение стабилизировалось. Я вижу, вы вошли  в
курс дела. Хотим дать вам ответственное задание.
    Суть задания заключалась в том, чтобы Мерецков ве-медлепло  выехал
на Ладожско-Онежский перешеек, в 7-ю армию Карельского фронта, которая
с боями отходила  на юг, к  реке Свирь. Его  задача - помочь  наладить
оборону, ни в коем случае не допустить прорыва финнов к реке Волхов на
соединение с немецко-фашистскими войсками.
    7-й армией командовал генерал-лейтенант Ф. Д. Гореленко. Во  время
финской  кампании,   когда  Мерецков   был  командармом-7,   Гореленко
командовал корпусом  в  той  же  армии.  Зарекомендовал  себя  хорошим
военачальником,  умным   человеком,  очень   расчетливым  и   храбрым.
Правительство удостоило его  звания Героя Советского  Союза за  боевые
отличия в  советско-финляндской войне.  И. В.  Сталин знал  его еще  с
гражданской войны.  Направляя теперь  Мерецкова  в эту  армию,  Сталин
заключил беседу следующими словами:
    - Посмотрите, как идут  дела у  Горелеико. Вы  знаете войска  этой
армии, ее командиров, а  они знают вас.  Помогите советом. Если  этого
будет  мало,  разрешаю  вступить  в  командование.  Приказываю   любым
способом финнов остановить.
    К моменту прибытия  Мерецкова в Петрозаводск,  где находился  штаб
7-й армии, положение  в полосе  ее обороны  сложилось весьма  тяжелое.
Финляндия после  вступления в  войну  на стороне  фашистской  Германии
повела наступление на  Ленинград через Карельский  перешеек. Не  сумев
прорвать здесь оборону  советских войск, противник  двинул затем  свою
так  называемую  Карельскую  армию,  включавшую  финские   соединения,
севернее Ладожского озера,  чтобы обойти  Ленинград с  северо-востока.
Это его наступление  развертывалось по двум  главным направлениям:  на
Олонец и на Петрозаводск. Оборонявшаяся здесь армия генерала Гореленко
имела всего  лишь  три  стрелковые  дивизии.  У  противника  было  сил
вчетверо больше. 7-я армия медленно отходила на юго-восток,  сдерживая
натиск врага.
    Создавшееся стратегическое положение нельзя было назвать  хорошим,
но  оно   и   не   внушало  серьезных   опасений   нашему   Верховному
Главнокомандованию,  пока  наступавшие   к  Ленинграду  с   юго-запада
немецко-фашистские войска находились далеко от Волхова. Однако  спустя
два месяца выход финнов на северо-востоке от Ленинграда к реке  Свирь,
а немецко-фашистских войск на  юго-востоке к Волхому явно  подсказывал
гитлеровскому  командованию  конкретный  оперативный  план  -  ударами
навстречу друг другу сломить сопротивление советских войск и, соединив
свои  силы,  замкнуть  еще   одно  внешнее  кольцо  окружения   вокруг
Ленинграда.
    Финны резко усилили нажим на 7-ю армию и рассекли ее войска на три
группы:  центр  армии,  глубоко  выгнувшийся  на  восток,  раздвоился.
Оставшиеся здесь  соединения  образовали  южную  группу,  прикрывавшую
устье  Свири,  и   петрозаводскую.  Третья  группа,   Медвежьегорская,
оказалась  отрезанной  от  основных  сил,  когда  финны  прорвались  к
Кондопоге, и отошла на северо-восток.  Связь с ней (120 километров  по
Онежскому озеру) почти  прекратилась. И между  двумя другими  группами
грозила вот-вот прекратиться, так как  противник выходил уже на  берег
Онежского озера.
    Кирилл Афанасьевич прекрасно понимал,  что сказанные ему  Сталиным
слова: «Если этого  будет мало,  разрешаю вступить  в командование»  -
были не более чем вежливой формой приказа. Он начал детальное изучение
обстановки (в общих чертах его ознакомили с нею в Ставке) с того,  что
при перелете  в  Петрозаводск  совершил первую  посадку  на  аэродроме
неподалеку от Волхова. Цель  при этом преследовал двоякую:  во-первых,
лично  ознакомиться  с  положением   на  свирьском  направлении,   где
оборонялась Южная группа  под командованием генерала  В. Д.  Цветаева;
во-вторых,  не   менее  важным   он   считал  установление   связи   с
командованием 54-й армии  (командующий Маршал Советского  Союза Г.  И.
Кулик), которая обороняла южное побережье Ладожского озера, а  значит,
по существу, обеспечивала тылы 7-й армии; прорвись здесь гитлеровцы  к
Волхову, и все связи 7-й армии окажутся нарушенными, а она под угрозой
удара с тыла.
    Маршал Г. И.  Кулик ознакомил Мерецкова  с обстановкой, оценив  ее
как  относительно  спокойную.  Противник  был  остановлен  на   рубеже
восточнее Мги,  и,  по  словам  Кулика,  все  его  попытки  прорыва  в
направлении  Волхова   успешно   отражены.   Однако   затишье   здесь,
по-видимому,  временное.   Разведданные  указывали   на   производимую
гитлеровским  командованием   перегруппировку  своих   сил.   Наиболее
вероятным следовало считать удар на Грузино, Будогощь, Тихвин.
    В Южной группе  7-й армии выяснилось,  что ее командующий  генерал
Цветаев болен. Он только смог сообщить Мерецкову, что в группу  входят
314-й стрелковая дивизия, два  отдельных стрелковых полка,  стрелковый
батальон и некоторые  подразделения усиления. Противнику  в ряде  мест
удалось преодолеть  Свирь  и  создать плацдарм  на  ее  южном  берегу.
Наиболее боеспособной  была 314-я  дивизия генерала  А. Д.  Шеменкова,
остальные части  и подразделения  во многом  утратили  боеспособность,
измотаны и обессилены предыдущими боями.
    Сведения об  обстановке  на  данный  момент,  которыми  располагал
Цветаев, да и штаб группы, не удовлетворили Мерецкова. К вечеру он сам
отправился в  314-ю дивизию,  пробыл там  до полуночи  и установил  ее
истинное положение и  возможности. Соответственно  этому изложил  свои
выводы и  сформулировал  задачи  командиру  дивизии.  Он  указал,  что
укомплектованность частей относительно высокая - 80–90 процентов.  Это
позволяет рассчитывать  на  большую  активность  в  ведении  борьбы  с
противником. Но пока этого не наблюдалось.
    - Командование дивизии  стремится везде  иметь силы,  -  разъяснял
Мерецков.  -  Отсюда   растянутость  войск   на  десятки   километров.
Отсутствие резервов. Частые нарушения связи.
    Подробно проанализировав  обстановку,  Мерецков  выдвинул  задачу:
решительно отказаться  от пассивного  характера ведения  обороны,  для
чего собрать к югу от Предпорожья, где противник проявляет  наибольшую
активность, ударную группу  из 5–6 стрелковых  батальонов и  отбросить
финнов за Свирь.  Создать хотя  бы небольшие  резервы и  иметь их  под
руками.
    Примерно то же повторил Мерецков генералу Цветаеву,  возвратившись
в штаб группы из 314-й  дивизии. Потребовал категорически выполнять  в
руководстве войсками  то,  что  считал  главным  в  тех  условиях:  не
отсиживаться  на   оборонительных   рубежах  в   ожидании   очередного
вражеского удара,  а самим  смелее  навязывать противнику  свою  волю,
обороняться активно!
    Дальнейший  ход   событий  подтвердил,   что  это   решение   было
единственно правильным. Правда, дивизии генерала Шименкова не  удалось
отбросить врага  за Свирь.  Но  н дальше  она  его не  пустила.  Резко
активизировавшиеся действия Южной группы вынудили противника перейти к
обороне на свирьском направлении.
    Из Южной группы Мерецков отправился 22 сентября в Петрозаводск. До
Волхова  добирался  на  автомашине  и  поездом.  Затем  на   самолете.
Сообщения  из  Петрозаводска  доходили  тревожные  и  разноречивые.  В
полдень добрался наконец до штаба генерала Ф. Д. Гореленко. Тот сам  и
начштаба армии генерал А. Н. Крутиков ввели Мерецкова в курс дела.
    Обстановка  под  Петрозаводском  -  хуже  некуда.  Бои  шли  в  15
километрах от города. Основная магистраль - Кировская железная  дорога
- перерезана.  Изнуренные  непрерывными  боями,  наши  войска  понесли
значительный урон. Противник, подбросив  сюда еще две свежие  дивизии,
спешил захватить Петрозаводск. Основной метод его действий, так же как
и на  южном участке  7-й армии,  - засылка  мелких групп  на фланга  в
сочетании   с   одновременными   фронтальными   атаками.    Обстановка
подсказывала  Мерецкову,  что  нужно  скорее  выводить  петрозаводскую
группу из-под удара  и перебросить  ее на юг,  чтобы там  организовать
прочную оборону по Свири.
    Согласовав свои замыслы  со Ставкой,  генерал предложил  отошедшую
севернее Онежского озера  группу войск  не перевозить  на южный  берег
озера, а  передать  ее  Карельскому  фронту.  Сталин  одобрил  замысел
Мерецкова остановить финнов  на Свири. В  связи с тем,  что 7-я  армия
оказалась  между  двумя  крупными  водными  бассейнами  отрезанной  от
Карельского  и  Ленинградского  фронтов,  она  выводилась  из  состава
Карельского фронта и переходила  в непосредственное подчинение  Ставки
Верховного Главнокомандования. С 24 сентября она стала именоваться 7-й
Отдельной армией. В  командование ее вступил  генерал армии  Мерецков,
генерал Гореленко был назначен его заместителем.
    Намеченная  перегруппировка  войск   проходила  в  очень   сложных
условиях. Враг усиливал  свой нажим  в направлении  Петрозаводска и  в
конце сентября  сомкнул  клещи вокруг  города.  Утром 2  октября  наши
войска оставили  Петрозаводск.  Одновременно  противник  стал  с  ходу
форсировать Свирь.  Учитывая  все  это,  на  основе  указаний  Ставки,
войска, оборонявшиеся после потери  Петрозаводска в районе  Кондопоги,
объединились  в  медвежьегорскую  группу,  которая  была  передана   в
подчинение  командующему  Карельским   фронтом.  Только  одна,   272-я
стрелковая дивизия  из  войск, действовавших  севернее  Петрозаводска,
сохранялась в  составе  7-й  Отдельной  армии.  На  кораблях  Онежской
военной флотилии она была переброшена  на южный берег Онежского  озера
для  усиления   обороны  Свири.   Теперь  генерал   Мерецков   получил
возможность сосредоточить все  силы своей армии  на свирьском  рубеже.
Ставка изыскала  возможность  усилить  резервами 7-ю  армию.  Ей  были
переданы 21-я стрелковая дивизия и 46-я танковая бригада. Шаг за шагом
положение на свирьском рубеже менялось в лучшую сторону.
    Почти  каждый  день  Кирилл  Афанасьевич  находился  в  частях   и
подразделениях. Он  добивался,  чтобы  занимаемые  ими  позиции  стали
непреодолимыми для  врага.  Беседовал  с  солдатами,  давал  советы  и
указания командирам. Тесный контакт  генерал Мерецков и его  помощники
поддерживали с  местными органами  власти -  и они  оказывали  большую
помощь в  оборудовании  позиций.  Налаживалось  снабжение  войск  всем
необходимым. Они  стали  регулярно  получать  горячую  пищу.  Создание
траншей полного профиля, ходов сообщения, укрытий для личного  состава
и техники позволило заметно уменьшить потери в подразделениях от  огня
противника. Более  тесным  стало  взаимодействие армии  с  Онежской  и
Ладожской  военными   флотилиями.  Во   всех  частях   и   соединениях
систематически велась партийно-политическая работа. Она также  всецело
была подчинена решению центральной задачи - повысить стойкость войск в
обороне.
    Итог всего этого - продвижение  финских войск было остановлено  на
Свири. Они застряли там  вплоть до осени  1944 года, когда  Карельский
фронт, в  командование  которым  вступил  все  тот  же  генерал  армии
Мерецков, нанес им окончательное и полное поражение.
    Бои  на  Свири  осенью  1941  года  стали  первой   оборонительной
операцией Кирилла Афанасьевича в  ходе Великой Отечественной войны.  И
только-только удалось стабилизировать там положение, как случилось то,
чего больше  всего он  опасался, вступая  в командование  7-й  армией:
крупная группировка немецко-фашистских войск в составе двух танковых и
двух моторизованных дивизий прорвала оборону 4-й армии и устремилась к
Тихвину.  Потеря  этого   города  означала   бы  потерю   единственной
остававшейся здесь в нашем распоряжении железной дороги, подходившей к
берегу Ладожского озера,  А по Ладоге  пролегал теперь путь  снабжения
блокированного Ленинграда. Но  и это  было не  все. Тихвин  расположен
посредине между реками Волхов  и Свирь. На Волхове  немецко-фашистские
войска, на Свири белофинские. С захватом Тихвина гитлеровцы  оказались
бы гораздо ближе к финнам, причем могли выдвинуться в тыл 7-й армии. В
дальнейшем же Тихвин мог стать важным опорным пунктом для  продолжения
наступления противника на  север, а  также и для  продвижения его  еще
дальше в глубь страны на восток, в направлении Вологды.
    Генерал  Мерецков  с  тревогой  следил  за  развитием  событий  на
тихвинском  направлении  и  заранее  готовился  к  худшему.  Продолжая
перегруппировку имевшихся в его распоряжении сил и средств 7-й  армии,
оборонявшихся на Свири, он сумел выкроить из них кое-что для  создания
резерва и сосредоточил его на возможных путях наступления  противника.
Эти  силы,   к   сожалению,   были  невелики   -   танковая   бригада,
сформированная  из  различных  отдельных  отрядов,  стрелковый   полк,
артиллерийский  полк,  пять  минометных  батальонов.  К   строительным
работам для оборудования позиций, если придется обороняться и с  тыла,
командарм приказал  привлечь  все, что  возможно  в войсках,  а  также
местное население. Это позволило высвободить в резерв еще три саперных
батальона.
    Кирилл Афанасьевич был информирован о том, что вместо Г. И. Кулика
в командование 4-й армией вступил генерал В. Ф. Яковлев. Однако точные
сведения о ее  положении поступали к  нему скупо: связь  с 4-й  армией
прервалась, далеко не все было известно и в Ставке. Тогда он  направил
в район боевых  действий своего начальника  штаба генерала  Крутикова.
Это было 5  ноября. Новой  информацией располагал прибывший  в это  же
время из  4-й  армии  секретарь Ленинградского  обкома  партии  Т.  Ф.
Штыков,     занимавшийся     организацией     снабжения     Ленинграда
продовольствием. Собранные  сведения позволили  убедиться в  том,  что
обстановка под Тихвином  исключительно тяжелая. Штаб  4-й армии  попал
под удар  и  отходил  на  восток  разрозненными  группами,  управление
войсками нарушилось, и они неорганизованно отступали.
    7 ноября  генерал Мерецков  доложил  в Ставку  об об  становке  на
тихвинском направлении. Как он  вспоминал, Сталин отметил, что  потеря
Тихвина усилила бы и  без того катастрофическое положение  Ленинграда.
Он предложил  приостановить  продвижение  врага  на  Тихвин,  а  затем
отбросить его и восстановить железнодорожную связь с Ленинградом.
    - Выполнение этой задачи мы решили поручить вам, товарищ Мерецков,
- сказал Сталин,  подводя итог  разговору. -  Прошу, не  задерживаясь,
отправиться в 4-ю армию и вступить в командование ею. Одновременно  вы
остаетесь командующим 7-й армией. Обе  эти армии решают сейчас одну  и
ту же задачу  - защита Ленинграда.  На время вашего  отсутствия в  7-й
армии  оставьте  своего   заместителя  генерала   Гореленко.  Вам   же
разрешается для помощи 4-й армии использовать часть сил из состава 7-й
армии.
    Выполнить  поставленную  задачу,   как  она  была   сформулирована
Верховным Главнокомандующим,  генерал  Мерецков  не  успел:  8  ноября
противник овладел Тихвином и  продолжал быстро продвигаться в  сторону
Вологды.
    Вечером того  же  дня  Кирилл  Афанасьевич  вместе  с  дивизионным
комиссаром  М.  Н.  Зеленковым,  генерал-майором  А.  А.   Павловичем,
комбригом Г.  Д. Стельмахом  и еще  несколькими командирами  прибыл  в
Сарожу, в  22  километрах  севернее Тихвина.  По  его  приказу  срочно
перебрасывался в  район Тихвина  почти весь  созданный резерв  из  7-й
армии. Генералу Павловичу с приданной ему опергруппой  политработников
было поручено общее руководство по сбору войск и организации  обороны.
Командирам 44-й  и 191-й  стрелковых  дивизий было  приказано  собрать
рассыпавшиеся по  лесам  и дорогам  подразделения  и, объединив  их  в
отряды, занять оборону  по северному берегу  реки Шомушки,  преградить
путь на север вражеским танкам, перехватив дорогу на Лодейное Поле.
    Утро следующего  дня застало  Мерецкова на  восточных путях  наших
отходящих частей. Здесь он поручил собрать и объединить все  имеющиеся
силы в один отряд генералу П. А. Иванову, представителю Ленинградского
фронта  в   4-й   армии.   Задача  отряда   -   организованно   занять
оборонительный рубеж и удерживать его до подхода резервов.  Прибывшему
с ним комбригу Г. Д. Стельмаху Кирилл Афанасьевич подчинил оказавшихся
здесь офицеров штаба 4-й армии  и приказал немедленно наладить  связь,
взять в свои руки управление вновь организуемым формированием.
    Все действия Мерецкова в той катастрофической ситуации  необычайно
энергичны, решительны,  в высшей  степени оперативны.  Волевое  начало
истинного полководца сочеталось в нем с необычайным личным  мужеством,
выдержкой, умением  спокойно,  всесторонне анализировать  и  оценивать
самые неожиданные  и критические  обстоятельства, предвидеть  развитие
событий и соответственно этому принимать необходимые решения.
    Бывшему корреспонденту «Красной звезды» М.  3. Цуцне в те  грозные
дни удалось встретиться  с К.  А. Мерецковым.  Вот его  свидетельство:
«Несколько выше среднего роста, с  чуть одутловатым лицом, он  казался
старше своих лет. Серые глаза  смотрели испытующе, даже сурово, а  вот
вздернутый,  как  говорят,  курносый   нос  придавал  лицу   мягкость,
добродушие. Генерал потянулся  к карте,  и я обратил  внимание на  его
большие руки, руки мастерового.
    Кирилл  Афанасьевич  кратко  объяснил  ситуацию,  не  прибегая   к
обтекаемым фразам, не  уходя от прямой  оценки грозной обстановки.  Он
так и  сказал: «Противник  умеет  воевать, и  ему есть  чем  воевать».
Встречаются люди, чаще среди  военных, которые говорят  так, что вы  с
первых же слов улавливаете точность и логичность их мышления, ощущаете
цепную  реакцию  как  будто  сцементированных  между  собой  фактов  и
выводов. Именно так мыслил Мерецков. И хотя нашу беседу прервал  налет
вражеских самолетов -  изба пошла ходуном,  зазвенели стекла, и  дверь
сильным рывком  сама собой  распахнулась,  я получил  довольно  полное
представление о смысле и значении боя за Тихвин».
    Все увиденное тогда позволило военному корреспонденту сказать, что
трудно было представить задачу более тяжелую, нежели выпавшая на  долю
Мерецкова. Наши части неорганизованно  отступали по лесным тропам,  по
шоссейным трактам.  Кто двигался  на север,  кто на  восток. Люди  шли
молча, ежась от пронзительного ветра, тяжело переживая поражение.
    Новому командующему предстояло в самый короткий срок  восстановить
положение, воссоединить  части,  вдохнуть  в людей  веру  в  победу  и
повести, не теряя ни часа, в бой. При этом генерал Мерецков действовал
не из  оборудованного штаба  с налаженной  связью и  четким  аппаратом
управления, а непосредственно на поле боя, в нескольких километрах  от
противника, только что одержавшего победу.
    Фашисты действительно ликовали по поводу своей тихвинской  победы:
«Теперь Ленинград  должен будет  сдаться без  пролития крови  немецких
солдат». Гитлер, выступая в Мюнхене 8 ноября, самодовольно утверждал:
    «Ленинград сам  поднимет  руки:  он неминуемо  падет,  раньше  или
позже. Никто  оттуда не  освободится, никто  не прорвется  через  наши
линии. Ленинграду суждено умереть голодной смертью».
    Но не поднял руки героический город, носящий имя великого  Ленина,
ни раньше, ни позже. И не  умер голодной смертью. Он продолжал  борьбу
до полной своей победы.
    Под Тихвином  войска,  руководимые Мерецковым,  не  только  сумели
остановить  наступление   врага,   но   и   сами   перешли   затем   в
контрнаступление.
    Рано утром 11 ноября с севера по противнику был нанесен контрудар.
План его  заключался  в  том, чтобы  совместными  усилиями  подошедших
резервов и  подразделений 44-й  и 191-й  стрелковых дивизий  атаковать
передовые части танковой дивизии противника и отбросить их к  Тихвину.
Затем  было  намечено  обойти  город  с  запада,  перерезать   тыловые
коммуникации  всей  тихвинской  группировки  врага.  Главную  роль   в
контрударе генерал  Мерецков отводил  46-й танковой  бригаде,  которая
накопила опыт ведения  боевых действий  в условиях  лесисто-болотистой
местности. Этому  обстоятельству командующий  придавал  первостепенное
значение. «Горький опыт, полученный войсками  4-й армии в ноябре  1941
года, многому нас научил, - вспоминал  Мерецков. - Уже тогда мы  взяли
себе за правило: как  бы велика ни была  нужда в войсках,  поступающее
пополнение и  вновь прибывающие  части  перед боями  пропускать  через
учебные  центры  или   непосредственно  в   соединениях  знакомить   с
особенностями ведения боевых действий в лесисто-болотистой  местности,
тренировать  в   ориентировании,   а   также   обучать   строительству
оборонительных сооружений, укрытий и дорог».
    В результате  контрудара 11  ноября, который  оказался  совершенно
неожиданным для врага, противник откатился на 12–13 километров на  юг.
Лишь  после  этого,  подтянув  танки   и  вызвав  авиацию,  он   сумел
приостановить наше  продвижение  примерно  в  15  километрах  севернее
Тихвина. Самым главным итогом  контрудара являлось то, что  противник,
потеряв много танков  и откатившись  к Тихвину, больше  не помышлял  о
наступлении. Кроме того, войска северной группы 4-й армии  значительно
улучшили  свои   позиции:   они   теперь   нависали   над   вражескими
коммуникациями, создавая постоянную угрозу их перехвата.
    Изменилось к лучшему положение и восточной группы. Объединенные  в
отряд под  командованием генерала  Иванова разрозненные  подразделения
остановили танки и мотопехоту противника, а затем заставили  повернуть
обратно. К середине ноября в распоряжение генерала Иванова на усиление
его группы  прибыла  стрелковая  дивизия  и  два  танковых  батальона.
Продолжая  наступать,  восточная  группа  подошла  к  Тихвину  на  5–6
километров,  после   чего   исчерпала  возможности   для   дальнейшего
продвижения вперед.
    Обе  противоборствующие   стороны   в  тех   условиях   не   могли
рассчитывать на скорое  получение крупных  пополнений. Причиной  этого
были  напряженные  бои   под  Москвой   и  Ростовом-на-Дону.   Поэтому
немецко-фашистские войска  всячески  усиливали оборону  на  занимаемых
рубежах. Тем не менее  в конце ноября под  Тихвин была переброшена  из
Франции свежая пехотная  дивизия. После  этого тихвинская  группировка
противника включала уже пять дивизий  и еще несколько частей. Для  них
удержание  за  собой  Тихвина  означало  резкое  ужесточение   блокады
Ленинграда. По той же причине советское командование не могло оставить
город в их руках. Вот почему, продолжая активную оборону, командование
4-й армии  накапливало  силы и  средства,  перегруппировывало  войска,
готовило их к новому решительному удару.
    Ставка Верховного Главнокомандования,  имея в виду  исключительную
важность поставленной задачи по освобождению Тихвина, все же  передала
в  распоряжение   Мерецкова  минимально   необходимые  для   успешного
проведения операции силы и средства из своего резерва. С их  прибытием
генерал Мерецков реорганизовал созданные  прежде отряды в  оперативные
группы.
    К началу наступления северная оперативная группа (она  именовалась
иногда центральной) под командованием генерала П. А. Иванова  обложила
Тихвин с северо-запада. Левее ее была развернута прибывшая из  резерва
Ставки 65-я  стрелковая дивизия,  которой командовал  полковник П.  К.
Кошевой (впоследствии Маршал  Советского Союза).  Этой дивизии  Кирилл
Афанасьевич поставил главную задачу - овладеть городом. Южнее  дивизии
Кошевого  действовала  группа   под  командованием   генерала  А.   А.
Павловича. Наконец, на  самом левом фланге  армии расположилась  южная
оперативная группа под  командованием бывшего  командарма-4, а  теперь
заместителя командующего 4-й армией генерала В. Ф. Яковлева.
    Помимо дивизии  полковника  Кошевого, армия  пополнилась  и  двумя
танковыми батальонами. В итоге на  нашей стороне был создан  некоторый
перевес над  противником  в  пехоте, артиллерии  и  минометах.  Однако
противник значительно  превосходил 4-ю  армию  в танках.  Кроме  того,
сопоставляя силы  сторон, надо  иметь  в виду  отсутствие  устоявшейся
организационной структуры наших войск (только две стрелковые дивизии и
одна танковая  бригада сохраняли  свою обычную  организацию) и  острую
нехватку боеприпасов. Настойчивые требования  Ставки как можно  скорее
освободить  Тихвин  подталкивали  командование  армии  к  тому,  чтобы
приступить к  операции, не  ожидая  получения материальных  средств  и
пополнения.
    Наступление началось 19 ноября. В основе его лежала идея окружения
и  уничтожения  немецко-фашистских  войск   в  районе  Тихвина.   Само
начертание линии  фронта подсказывало  ее:  город был  обложен  нашими
войсками с  трех сторон.  Удары основных  сил были  направлены на  то,
чтобы перехватить  дороги, идущие  из Тихвина  на запад,  и тем  самым
прервать  связь  противника,  засевшего  в  городе,  со  своим  тылом.
Фронтальные атаки на Тихвин вела только дивизия П. К. Кошевого.
    Первые дни  наступления были  характерны тем,  что почти  на  всем
фронте боевые действия  приобрели форму встречных  боев: противник  не
просто с  необычайным  упорством  и ожесточением  оборонялся,  но  сам
повсюду переходил  в  контратаки.  Нашим войскам  с  боем  приходилось
отвоевывать каждый метр. На левом фланге армии наступление развивалось
вначале успешно. Но и там вскоре сопротивление врага возросло.
    Анализируя ход операции,  генерал Мерецков  по характеру  действий
противника понял, что он сильно встревожен выходом советских войск  на
свои коммуникации. К концу ноября  в его распоряжении осталась  только
одна  грунтовая  дорога   Тихвин  -   Будогощь.  Производя   частичную
перегруппировку своих сил,  пополнив войска боеприпасами,  командующий
снова двинул их на врага. «Первый этап борьбы за Тихвин, -  говорилось
в приказе Военного совета 4-й армии от 25 ноября, - закончен  успешно.
Значительные  силы  противника  окружены  в  районе  Тихвина,  но  еще
продолжают упорно оборонять подступы к городу и самый город…
    Приказываю:
    Штурмовать город Тихвин и уничтожить засевшего там противника».
    Однако потребовалось  еще  более двух  недель  ожесточенных  боев,
прежде чем Тихвин был освобожден. Враг сопротивлялся отчаянно. Недаром
в военном дневнике начальника германского генерального штаба во второй
половине ноября появилась запись:  «Учитывая интересы ОКХ  (верховного
командования вооруженных сил Германии. - А. К.), следует во что бы  то
ни стало  удерживать Тихвин».  И тем  не  менее в  том же  дневнике  7
декабря  появилась  и  другая  запись:  «У  Тихвина  обстановка  очень
напряженная. Командование группы армий  считает, что войска не  смогут
удержать город».
    Утром 9  декабря  1941  года  генерал  армии  Мерецков  докладывал
Верховному Главнокомандующему, что после ночного штурма в 5 часов утра
войска 4-й армии  освободили от  немецко-фашистских захватчиков  город
Тихвин. Вырвавшиеся  из  города гитлеровские  части  и  подразде-лепия
поспешно отступают на юго-запад, на  Будогощь, и частично на запад,  в
сторону   Волхова,   бросая   обозы,   технику,   сжигая   склады    с
продовольствием, боеприпасами и  горючим. Соединения армии  немедленно
приступают к преследованию, чтобы добить уходящего из окружения врага…
    27 декабря войска, руководимые генералом армии Мерецковым, вышли к
реке Волхов  на  участке  Кириши -  Грузине,  полностью  освободив  от
захватчиков всю территорию восточнее этого рубежа.
    «Тихвин отныне неотделим от славы  советского оружия», - писала  в
те дни  газета «Красная  звезда».  Победа под  Тихвином,  освобождение
Ростова-на-Дону, сообщения Совинформбюро о развернувшемся  грандиозном
контрнаступлении советских войск под Москвой - эти известия на  исходе
тяжкого для нашей Родины 1941 года, как яркая вспышка маяка в бушующем
океане, обозначали путь советского народа к Великой Победе.
    Год прошел  со  времени  Тихвинской  операции,  целый  год  войны,
неразрывно связавший полководческую судьбу Мерецкова с военной судьбой
великого  города  на  Неве.  В  самом  начале  нового,  1943  года  он
отправился в осажденный Ленинград  для встречи с генералом  Говоровым.
Командующим Ленинградским и Волховским фронтами предстояло согласовать
план операции «Искра».
    На всю жизнь врезался в память Кирилла Афанасьевича день, когда он
впервые получил от  Сталина задачу на  разработку этой операции.  Было
это в самом начале октября  1942 года. Мерецков докладывал  Верховному
Главнокомандующему результаты  только  что  закончившейся  Синявинской
операции…
    Трудный это был доклад: на протяжении 30 суток войска  Волховского
фронта  вели  упорные,  кровопролитные   бои,  но  в  конечном   счете
откатились на тот  же рубеж, который  занимали до начала  наступления.
Петля  блокады,   наброшенная  врагом   на  город   Ленина,   осталась
неразорванной.
    А  начиналась  Синявинская  операция  неплохо.  Он,   командующий,
вовремя заметил беспокойство  в стане врага:  25 августа  гитлеровское
командование начало усиленную разведку с воздуха района сосредоточения
войск фронта.  «Значит, что-то  почуяли насчет  наших приготовлений  к
наступлению», - пришел к заключению  Кирилл Афанасьевич. На другой  же
день пригласил к  себе командиров  соединений, заслушал  их доклады  о
подготовке к наступлению. Как  выяснилось, хотя развертывание  ударной
группировки  проводилось   в   исключительно  сжатые   сроки,   полное
сосредоточение дивизий второго эшелона  могло осуществиться через  2–3
дня, а третьего - только через 10–12 дней. Что же делать? Ждать,  пока
подойдут все войска? Было бы  идеально иметь такую возможность! Но  на
войне  -  это  давно  и  очень  хорошо  усвоил  Кирилл  Афанасьевич  -
рассчитывать на идеальные условия не приходится. Вооруженная борьба  -
процесс двухсторонний. Мы подождем подхода и сосредоточения всех  сил.
Противник тем временем вскроет  ударную группировку фронта -  какие-то
сведения о  наших  приготовлениях  до  него  уже  дошли.  Он  подтянет
резервы, дополнительные артиллерийские средства, авиацию. И что тогда?
Внезапность первоначального удара будет утрачена. А ведь при тех силах
и  средствах,   которыми   располагали  вверенные   ему   войска   для
наступления, они вопреки  установившимся в военной  теории канонам  не
имели  сколько-нибудь  значительного  превосходства  над  противником.
Превосходство на  направлении главного  удара обеспечивалось  за  счет
ослабления остальных участков  в полосе  фронта. Да и  какое это  было
превосходство!  В  подобных  условиях  гитлеровское  командование,   -
Мерецков был  убежден в  этом,  - посчитало  бы невозможным  для  себя
предпринимать наступление.  Но  именно  поэтому  оно  вряд  ли  сможет
допустить подобную дерзость и в наших действиях…
    Примерно   так   объяснял   командующий   фронтом   командирам   и
политработникам на  совещании  26  августа  1942  года  складывавшуюся
ситуацию и  смысл принятого  им решения:  начать операцию,  не  ожидая
полного  сосредоточения   всех  трех   эшелонов  создаваемой   ударной
группировки.
    Утром следующего дня  она была  начата двухчасовой  артиллерийской
подготовкой.  Немецко-фашистское   командование  не   ожидало   нашего
наступления. Генералу Мерецкову удалось достичь внезапности удара. Это
позволило нашим  соединениям в  первый день  наступления углубиться  в
оборону  противника  на  7  километров  и  подойти  к  Синявину!   Все
радовались такому  началу. Но  уже назавтра  темп наступления  заметно
снизился, затем и совсем замедлился.
    Вражеское командование,  перебрасывая  к  месту  прорыва  части  и
подразделения  с  других   участков  фронта,  подтягивая   артиллерию,
перенацеливая авиацию,  расположенную на  аэродромах под  Ленинградом,
резко повысило силу сопротивления  своих войск. Активность  противника
возрастала по  мере  того, как  он  вводил в  бой  все новые  части  и
соединения. Контратаки  следовали  одна из  другой,  яростные  схватки
закипали  в  оплывших  от   болотной  воды  траншеях,  окопах,   ходах
сообщения. Самые незначительные господствующие над местностью  высотки
по нескольку раз переходили  из рук в  руки. Воины Волховского  фронта
сделали все, что было в человеческих силах, даже больше того. А  итог?
Незавершенный прорыв, а затем и вынужденный отход части главных сил  в
район исходных позиций!
    …Перед тем  памятным докладом  Верховному Мерецков  снова и  снова
анализировал ход  операции  от  первого  дня  до  последнего,  пытаясь
спокойно  осмыслить   каждое   свое  решение,   действия   подчиненных
командиров, уяснить для самого  себя, где и что  было сделано не  так.
Напряженное  до   предела  сознание   обостряло  чувства,   заставляло
по-новому взглянуть на  то, что  делал лично  он и  все его  ближайшие
помощники. Что-то  теперь, задним  числом, он  хотел бы  пересмотреть,
виднее стали собственные промахи, отыскались упущения и у других.  Да,
они были! Но все  же положа руку  на сердце он  с чистой совестью  мог
сказать, что не они обусловили такой итог Синявинской операции. К тому
же и его добиться в тех неимоверно тяжелых боях значило тогда  немало.
Так оценивал командующий фронтом Синявинские сражения.
    Так и доложил  он Верховному  Главнокомандующему. Активные  боевые
действия войск Волховского и Ленинградского фронтов надолго  приковали
внимание   немецко-фашистского    командования   к    северо-западному
направлению. Оно, как выяснилось в ходе операции, перебросило сюда  из
Крыма дивизии  11-й  немецкой  армии  генерал-фельдмаршала  Манштейна.
Противник понес огромные потери,  в том числе  около 60 тысяч  человек
только убитыми и пленными. По показаниям пленных, в ротах  большинства
дивизий осталось по 18–20 человек.
    Все это, конечно, так. Однако  когда докладывал, кошки скребли  на
сердце: намеченный  прорыв  не  состоялся.  Вопреки  ожиданиям  Сталин
спокойно воспринял доклад  командующего Волховским фронтом.  Объяснить
это следует не  только тем, что  тот был самокритичен  и объективен  в
оценках, которые  в  целом  совпадали с  мнением  Генштаба  и  Ставки.
Верховный  Главнокомандующий  уже  тогда  знал  гораздо  больше,   чем
командующий фронтом, о намерениях и планах противника.
    После войны исследователям стала известна исчерпывающая информация
по этому  вопросу.  Она  позволяет  в  полной  мере  оценить  значение
Синявинских боев для  судьбы Ленинграда.  Из опубликованных  секретных
документов следует, что  гитлеровское командование,  не ожидая  исхода
Сталинградской  битвы,  в  июле  1942  года  приступило  к  подготовке
генерального  штурма  Ленинграда.  Покончить   с  Ленинградом  и   его
защитниками Гитлер  поручил  «специалисту» по  штурмам  Э.  Манштейну.
Поэтому он  отменил переброску  освободившейся в  Крыму 11-й  немецкой
армии на Кубань и переадресовал ее на север, «чтобы занять Ленинград».
Операция получила кодовое наименование «Нордлихт» («Северное сияние»).
    В воспоминаниях  Манштейна сказано,  что план  захвата  Ленинграда
«заключался в том, чтобы, используя вначале сильнейшее  артиллерийское
и авиационное воздействие на противника, прорвать силами трех корпусов
его фронт южнее  Ленинграда, продвинувшись  при этом  только до  южной
окраины самого города. После этого  два корпуса должны были  повернуть
на восток,  чтобы  с  ходу  внезапно  форсировать  Неву  юго-восточнее
города. Они должны были уничтожить противника между рекой и  Ладожским
озером, перерезать  путь  подвоза  через Ладожское  озеро  и  вплотную
охватить город  кольцом также  и  с востока.  В таком  случае  захвата
города можно было бы добиться и без тяжелых уличных боев…»
    23  августа  1942  года   план  штурма  Ленинграда  обсуждался   в
гитлеровской ставке. На нем Гитлер  высказал предположение о том,  что
реальной мерой  противодействия  со  стороны  советского  командования
может  быть  «яростное  наступление  на  Волховском  фронте  в  районе
Погостья и узкой горловины у  Мги». И потребовал удержания  занимаемых
здесь позиций при любых обстоятельствах.
    «Яростное наступление Волховского  фронта», как  мы теперь  знаем,
было предпринято Мерецковым гораздо раньше, чем предполагал Гитлер,  -
через три дня после упомянутого выше совещания.
    Уже 27 августа Манштейн,  по собственному признанию, вынужден  был
повернуть часть сил  свой 11-й  армии против Волховского  фронта, а  4
сентября, когда войска Мерецкова расширили полосу наступления до 15–20
километров, разъяренный Гитлер потребовал от Манштейна без промедления
бросить в  сражение  все, что  имеется,  и любой  ценой  предотвратить
развал фронта 18-й армии генерала Линдемана…
    Наш радиоперехват  в  те  дни засек  радиопереговоры,  из  которых
следовало, что Манштейн прямо из своей автомашины по рации  подвижного
командного пункта приказывал командирам дивизий с ходу развертывать  и
вводить в бой подчиненные  части, не допустить дальнейшего  расширения
прорыва советских войск.
    В район Синявина был  направлен огонь сверхтяжелых  артиллерийских
орудий, перенацелена  авиация  воздушного  флота,  которому  по  ранее
принятому плану отводилась особая роль в штурме Ленинграда: в  течение
шести дней,  предшествующих самому  штурму,  они должны  были  нанести
удары по городским районам и объектам, чтобы «нарушить всю организацию
обороны города и парализовать массы рабочих и гражданского населения».
    Замыслам этим не  суждено было  сбыться. Не  суждено прежде  всего
потому,  что   Волховский   фронт  проводил   эту   страшно   тяжелую,
кровопролитную операцию. После  нее -  об этом также  поведал в  своих
мемуарах «Утерянные победы» Манштейн - «о наступлении на Ленинград  не
могло быть и речи». Таков истинный ее итог!
    Надо  полагать,  что   Верховный  Главнокомандующий   положительно
оценивал личную  деятельность генерала  Мерецкова в  этой операции  по
руководству подчиненными войсками.  Только этим  можно объяснить,  что
он, как ни хотелось ему  побыстрее снять блокаду Ленинграда,  выслушал
доклад Мерецкова спокойно,  не высказав упреков  в адрес  командования
фронтом.  Но  вот  тогда-то  он  и  закончил  разговор  с  командующим
Волховским фронтом словами:
    - Ваши  соображения   по  прорыву   блокады  Ленинграда,   товарищ
Мерецков, Ставка рассмотрит.
    Вопрос этот Ставкой Верховного  Главнокомандования не снимался  со
времени тихвинских событий осенью 1941 года. Именно в те далекие  уже,
наполненные  радостью  первой   его  серьезной   победы  над   врагом,
декабрьские дни 1941 года, когда  был освобожден Тихвин и  руководимые
генералом  Мерецковым  войска   перешли  к  преследованию   отходящего
противника, его и комбрига Стельмаха вызвали в Ставку. «Зачем?» -  всю
дорогу мучительно  раздумывал  Мерецков,  ибо считал,  что  время  для
вызова неподходящее.
    В Москве заместитель начальника  Генштаба генерал-лейтенант А.  М.
Василевский прояснил обстановку: речь будет идти об образовании нового
фронтового объединения -  Волховского фронта. На  совещании в  Ставке,
которое открыл  12  декабря  1941  года  Верховный  Главнокомандующий,
присутствовали начальник Генерального штаба  маршал Б. М.  Шапошников,
командование Ленинградского  фронта -  генерал  М. С.  Хозин и  А.  А.
Жданов, командующий 26-й армией (в  конце декабря ее переименовали  во
2-ю ударную) генерал Г. Г.  Соколов и командующий 59-й армией  генерал
И. В. Галанин.
    - Начинайте, Борис Михайлович, - предложил Сталин Шапошникову.
    Взяв в  руки карандаш  и  очертив им  на  карте с  обстановкой  на
северо-западном направлении,  лежащей  на столе,  территорию,  которая
примыкает к реке Волхов, Шапошников сказал:
    - В целях объединения армий, действующих к востоку от реки Волхов,
Ставка  Верховного  Главнокомандования  решила  образовать  Волховский
фронт… Командующим фронтом назначается генерал армии Мерецков,  членом
Военного совета - армейский комиссар 1-го ранга Запорожец, начальником
штаба фронта - комбриг Стельмах…
    Генеральная задача  нового фронта  сформулирована предельно  ясно:
объединение армий,  действующих к  востоку от  реки Волхов,  в  первое
время содействовать срыву вражеского  наступления на Ленинград,  затем
совместно с  Ленинградским  фронтом  разгромить  противостоящую  здесь
группировку противника и освободить Ленинград от блокады.
    Кроме 4-й  и  52-й армий,  которые  к моменту  организации  фронта
преследовали  немецко-фашистские  войска,  потерпевшие  поражение  под
Тихвином и Малой Вишерой, в его состав из резерва Ставки  передавались
59-я и 2-я ударная армии. Правый  фланг фронта граничил с 54-й  армией
Ленинградского фронта в  районе Кприши, левый  в 150 километрах  южнее
упирался  в   озеро  Ильмень,   за  которым   вела  бои   11-я   армия
Северо-Западного фронта.
    Из-за этой армии возникло на том совещании разногласие Мерецкова с
Хозиным.  Кирилл  Афанасьевич   поставил  вопрос  о   целесообразности
включения в  состав  Волховского  фронта  54-й  армии,  поскольку  она
действовала  в  отрыве  от  Ленинградского  фронта.  Такое   положение
казалось ему нелогичным, ибо пребывание армии в составе Ленинградского
фронта создавало  значительные  неудобства  в  управлении  ею.  Однако
генерал Хозин  настаивал на  том,  чтобы эта  армия оставалась  в  его
подчинении.  Член   Военного  совета   Ленинградского  фронта   Жданов
поддержал мнение  генерала Хозина.  Хотя эта  армия, говорили  они,  и
расположена за  внешним кольцом  блокады, ее  войска, нанося  удары  с
тыла,  окажут  ленинградцам  наибольшую  помощь  в  прорыве   блокады.
Контрдоводы Мерецкова  звучали вроде  бы убедительно:  задача  прорыва
блокады ставится перед  Волховским фронтом,  и, значит,  кому бы  54-я
армия ни  подчинялась, она  будет действовать  в том  же  направлении;
отрыв ее от Волховского фронта затруднит планирование ударов во  врагу
и боевое взаимодействие войск. К  сожалению, его слова действия  тогда
не  возымели.  Решение  Ставки   положило  конец  дебатам:  если   для
Ленинграда лучше сохранить за собой 54-ю армию, пусть будет так. Через
полгода, правда,  поправка  в  то решение  была  внесена:  54-я  армия
передавалась Волховскому  фронту,  а вместе  с  нею и  образованная  в
январе 1942 года 8-я армия, находившаяся южнее Ладожского озера.
    Мерецков не раз с горечью думал о том, что случилось это не сразу,
а только через полгода, как и о  том, что а апреле 1942 года, когда  в
тяжелом положении  в ходе  Любанской  операции оказалась  2-я  ударная
армия,  Волховский   фронт  решением   Ставки  был   реорганизован   в
оперативную  группу   войск.   Эту  новую   группу   также   подчинили
Ленинградскому фронту.
    В той конкретной  ситуации вырисовывались  три возможных  решения:
во-первых, усилить  Волховский  фронт хотя  бы  одной армией  и  тогда
продолжать намеченное  наступление на  Любань. подкрепив  этой  армией
обессиленную в  предыдущих боях  2-ю  ударную; во-вторых,  если  такой
возможности нет,  отвести 2-ю  ударную армию  из занятого  ею  района,
чтобы избежать  угрозы  удара  противника по  узкой  горловине  нашего
прорыва;  в-третьих,  2-й  ударной   перейти  к  жесткой  обороне   на
достигнутых рубежах и, накопив силы, возобновить затем наступление.
    Третий вариант, как считал Кирилл Афанасьевич, отвергался сразу же
и безоговорочно, так как оставление  армии, которая, в сущности,  лишь
по названию  оставалась  ударной,  в  лесисто-болотистом  районе,  при
легкоуязвимых коммуникациях означало бы совершенно неоправданный риск.
    Командование Волховского фронта  придерживалось первого  варианта.
Не возражало оно и против второго, имея в виду, что у Ставки может  не
оказаться требуемых  для продолжения  наступления резервов.  Однако  в
этой ситуации командующий Ленинградским фронтом генерал Хозин высказал
мнение, что 2-я  ударная армия может  продолжать наступление и  своими
силами, без  дополнительных  подкреплений.  На  войне,  как  известно,
всегда  возникает  нужда  в  резервах.  Ставка  сберегала  накопленные
резервы для летней кампании 1942 года. Поэтому она приняла предложение
генерала М. С. Хозина и положилась  на данное ей обещание, что  задача
по деблокированию будет решена.  Понятно, что ее решение  присоединить
реорганизованный   в   оперативную    группу   Волховский   фронт    к
Ленинградскому  было  продиктовано  горячим  желанием  поскорее  снять
блокаду осажденного города,  облегчить участь  ленинградцев. Но  снова
желанная цель достигнута не была.
    Шесть недель  спустя  Мерецков,  назначенный  после  реорганизации
Волховского  фронта   сначала   заместителем   к  Г.   К.   Жукову   -
главнокомандующему  войск   Западного   направления,   а   затем,   по
собственной его просьбе, командующим  33-й армией вместо погибшего  М.
Г. Ефремова, срочно был вызван в Ставку. Верховный  Главнокомандующий,
приняв Мерецкова, расспросил о делах в 33-й армии, затем сказал о цели
вызова, не  умолчав о  том, что  принятое в  апреле решение  оказалось
далеко не лучшим.
    «Мы  допустили  большую  ошибку,  объединив  Волховский  фронт   с
Ленинградским, - сказал Верховный.  - Генерал Хозин,  хотя и сидел  на
Волховском направлении, дело  вел плохо. Он  не выполнил директивы  об
отводе 2-й  ударной армии.  В  результате немцам  удалось  перехватить
коммуникации армии и  окружить ее. Вы,  товарищ Мерецков, -  продолжал
Сталин, обращаясь ко мне, - хорошо знаете Волховский фронт. Поэтому мы
поручаем вам вместе с товарищем Василевским  выехать туда и во что  бы
то ни стало вызволить 2-ю ударную армию из окружения, хотя бы даже без
тяжелого оружия  и  техники. Директиву  о  восстановлении  Волховского
фронта получите у товарища Шапошникова. Вам же надлежит по прибытии на
место немедленно вступить в командование Волховским фронтом».
    В тот же день Василевский и Мерецков выехали из Москвы и к  вечеру
были в Малой Вишере. Положение  2-я ударной армии оказалась хуже,  чем
можно было  ожидать.  Отрезанная  от баз  снабжения,  окруженная,  она
испытывала острую нужду в  боеприпасах и продовольствии.  Арьергардные
ее соединения медленно пятились под нажимом наседавшего противника  на
восток, а авангард пытался пробить  у Мясного Бора коридор для  выхода
из окружения. Но тщетно. У нее самой сил для этого не хватало. А  наши
59-я и  52-я  армии,  растянутые  на  ншроком  фронте,  не  только  не
оказывали ей помощи  извне, но еле  сдерживали противника,  непрерывно
пытавшегося расширить разрыв, который образовался между окруженными  и
основными силами Волховской группы. Резервов не было никаких.
    Вместе с Василевским Мерецков принял самые решительные меры, чтобы
пробить коридор к отрезанным войскам  2-й ударной армии. Противник,  в
свою  очередь,  наращивал  усилия,  чтобы  не  допустить  этого  и  не
выпустить из окружения  войска 2-й  ударной армии.  В районе  Спасской
Полисти и  Мясного Бора  завязалась  борьба, приобретавшая  все  более
ожесточенный характер. В конце концов  19 июня удалось пробить  брешь.
Через небольшой коридор  шириной в 300–400  метров, простреливаемый  с
двух сторон перекрестным огнем, периодически закрываемый противником и
вновь восстанавливаемый нашими  войсками, группами  стали выходить  из
окружения бойцы и  командиры 2-й  ударной. Многие из  них шатались  от
изнеможения. И без того  крайне трудное положение усугубилось  изменой
командарма Власова,  который  позорно сдался  в  плен,  дезорганизовав
управление 2-й ударной армией. Утром 25 июня противнику вновь  удалось
захлопнуть  коридор,  по  которому  выходили  из  окружения  бойцы   и
командиры 1-й ударной. Всего вышло  16 тысяч человек личного  состава,
почти столько же не вернулись - погибли в боях или пропали без вести.
    Тяжким, полным драматических событий для нашей Родины был 1942 год
в ходе Великой Отечественной войны,  однако конец его озарился  яркими
зарницами немеркнущей победы Советской  Армии в Сталинградской  битве.
Самым, пожалуй, сложным и нелегким  оказался этот год в личной  судьбе
генерала армии Мерецкова, в его полководческой биографии. Через  серию
сложнейших  испытаний  довелось  пройти  ему  вместе  с   руководимыми
войсками после победоносной  операции под Тихвином.  Начало 1943  года
застало  его  в  осажденном  Ленинграде:  подготовка  новой   операции
«Искра»,  которую   предстояло  провести   войскам  Ленинградского   и
Волховского фронтов, близилась к завершению.
    Оба командующих - Говоров и  Мерецков, проведя день в  напряженной
работе, обстоятельно обсудили интересовавшие их вопросы взаимодействия
двух фронтов в предстоящем наступлении.
    Работа шла споро. Они понимали друг друга, казалось, с полуслова -
несколько  замкнутый,   хмурый  с   виду,   ушедший  в   себя   Леонид
Александрович Говоров и живой,  открытый Кирилл Афанасьевич  Мерецков.
Договорились о  рубежах  встречи  наступающих войск.  Решили:  если  у
кого-то застопорится  где-либо,  другой прикажет  своим  войскам  идти
дальше вперед. Пробиваться  дальше и  дальше до  самого того  момента,
пока не состоится  встреча войск  двух фронтов!  Договорились о  серии
условных сигналов, чтобы не ошибиться  в опознании войск и не  принять
своих за чужих или наоборот.  Уточнили, как после встречи  наступающие
дивизии будут  поворачивать  на  юг,  чтобы  выполнить  предначертание
директивы Ставки - подготовить удар через Синявино, в сторону среднего
течения Мойки…
    Когда  все,  что  нужно,  было  обговорено  и  условлено,   Кирилл
Афанасьевич решил выйти на воздух  перед сном, чтобы стряхнуть с  себя
усталость после огромного напряжения. Первое, о чем подумал, выйдя  на
улицу: «Так сегодня или уже  вчера согласовали мы план  взаимодействня
двух фронтов?» Понять по местным признакам, что сейчас - поздний вечер
уходящих суток или раннее утро наступающих, - было невозможно.
    Перед ним лежал совсем  не новогодний город,  даже не тот  обычный
Ленинград, каким  привык его  видеть до  войны. Город  был погружен  в
беспросветную темноту.  Нигде ни  огонька, в  том числе  и на  главном
проспекте, на Невском, всегда, сколько знал Мерецков, кишевшем жизнью,
ослепительно  ярком,  нарядном.  Только  мрак  царил  вокруг.  Да  еще
угадывалась чуткая настороженность.  Ленинград оставался  в блокаде  -
сознавать это, мириться с этим ему было невыносимо.
    Мысль четко зафиксировала  то, что  жило в нем  подспудно все  это
время совместной  работы с  Говоровым: каких  только вопросов  они  не
ставили друг другу, в последний раз обсуждая все детали разработанного
плана, но ни разу  ни в какой форме,  даже намеками не было  высказано
сомнение, что  предусмотренная планом  операции «Искра»  встреча  двух
фронтов может не состояться.
    Безмерные  страдания  ленинградцев  в   осажденном  городе  и   их
несгибаемая воля  к борьбе  порождали  у каждого  советского  человека
непреходящее желание как можно быстрее покончить с вражеской блокадой.
Это чувство  подталкивало  и  Верховного  Главнокомандующего,  и  его,
командующего фронтом, и командиров дивизий, и бойцов, которые снова  и
снова поднимались в  атаку. Но  желаемое до сих  пор не  подкреплялось
материальными возможностями для его осуществления. Это понял он теперь
со всей  ясностью.  И  вспомнил  о  личной  записке  к  нему  Сталина,
датированной 29 декабря 1941 года. Она была вручена ему перед  началом
Любанской операции.  Мерецков  с  тех  пор всегда  носил  ее  в  своем
партбилете. В ней было сказано:
    «Уважаемый  Кирилл  Афанасьевич!   Дело,  которое  поручено   вам,
является историческим делом. Освобождение Ленинграда, сами  понимаете,
- великое дело. Я бы хотел, чтобы предстоящее наступление  Волховского
фронта не  разменивалось на  мелкие  стычки, а  вылилось бы  в  единый
мощный удар по врагу. Я не сомневаюсь, что вы постараетесь  превратить
это наступление именно в единый и общий удар по врагу,  опрокидывающий
все расчеты  немецких захватчиков.  Жму руку  и желаю  вам успеха.  И.
Сталин».
    Верховный Главнокомандующий  обратился  к  нему  неофициально,  не
приказывал - просил. Просил сделать все возможное для спасения  города
Ленина,  говорил  о  том,  каким   бы  он  хотел  видеть   предстоящее
наступление Волховского  фронта.  Он  написал  эту  записку,  посчитав
необходимым дополнить отданные ранее  распоряжения и директивы  личным
обращением. Почему? Да потому, отвечал сам себе Кирилл Афанасьевич  на
поставленный вопрос, чтобы еще  больше подхлестнуть его,  командующего
фронтом, зажечь,  передать ему  неистребимое свое  желание  непременно
осуществить операцию. Воины Волховского фронта сделали все, что было в
их силах, но,  к сожалению, объективные  реальности оказались  сильнее
самых горячих желаний.
    …Теперь условия  изменились!  С  этой  мыслью  Кирилл  Афанасьевич
наконец заснул. Утром следующего дня он возвратился к своим войскам  и
целиком ушел в завершающую часть  той огромной по своему  многообразию
работы военачальника, которая составляет сущность понятия  «подготовка
операции».
    Как мы  помним, подготовка  этой операции  для генерала  Мерецкова
началась в тот самый момент, когда он услышал по прямому проводу слова
Верховного Главнокомандующего: «Ваши  соображения по прорыву  блокады,
товарищ Мерецков, Ставка рассмотрит в конце ноября».
    Сразу же, как только положил трубку, перед ним встал самый  первый
и  самый  важный  вопрос,  который  всякий  раз  обязан  решить  любой
военачальник,  предпринимающий  боевую   операцию.  Все  остальные   -
десятки, сотни других вопросов, очень важных, значительных или частных
и прочих, и  прочих -  будут разработаны  сначала очень  ограниченным,
затем более  или  менее  расширенным кругом  лиц,  штабом,  ближайшими
помощниками  военачальника,  начальниками  родов   войск  и  служб   в
зависимости от  решения этого  самого первого  и самого  важного:  где
надлежит  сосредоточить  ударную  группировку  фронта,  куда  наносить
главный удар? Искусство полководца  проявляется прежде всего в  ответе
на этот вопрос.
    Как же решал его в данном конкретном случае командующий Волховским
фронтом?
    Расположение войск  противоборствующих  сторон,  начертание  линии
фронта, казалось бы, ограничивало возможный выбор направления главного
удара. В результате выхода немецко-фашистских войск к южному побережью
Ладожского озера в сентябре 1941 года образовался выступ,  разделявший
Ленинградский и  Волховский фронты.  По названиям  крупных  населенных
пунктов  он  стал  именоваться  шлиссельбургско-синявинским  выступом.
Фашисты прозвали  его «фляшенхалле»  («бутылочное горло»).  Это  самое
«бутылочное  горло»  являлось  важнейшим  участком  кольца   вражеской
блокады Ленинграда: по  одну его  сторону - западную  - стояли  войска
Ленинградского  фронта,  по  другую  -  восточную  -  Волховского.   И
разделяло  их   всего  лишь   15-километровое  пространство,   занятое
немецко-фашистскими войсками.
    Казалось бы,  чего  же проще,  шлиссельбургско-синявннский  выступ
наиболее подходит  для наступления,  не наносить  же главный  удар  от
Новгорода, который удален от Ленинграда почти на две сотни километров?
А здесь  всего  лишь пятнадцать!  Да,  это  так, конечно,  но…  И  тут
начинались «но»:  первое, противник  также понимает,  что  «бутылочное
горло» наиболее уязвимо для  наших ударов, направленных на  ликвидацию
блокады, значит, здесь он  проявляет наибольшую бдительность;  второе,
враг не  сидит  сложа руки,  имевшееся  в его  распоряжении  время  он
использовал для того, чтобы сделать шлиссельбургско-синявинские рубежи
непреодолимыми для нашего наступления; третье, в начале октября только
что закопчилась Синянинская операция.  Именно на Синявино наносился  в
ней  главный  удар.  Кстати,   тогда-то  оказалось  возможным   воочию
убедиться, насколько добротно постарались гитлеровцы укрепить  оборону
этого района. Вдоль рек,  озер, оврагов, болот, по  высотам и лесам  -
буквально повсюду наступающим пришлось преодолевать их  оборонительные
позиции с множеством  узлов сопротивления. К  примеру, роща  «Круглая»
представляла собой  настоящую  крепость  с  укреплениями  в  несколько
ярусов, со стенами,  покрытыми льдом. В  ее укрытиях находилось  более
сотни  искусно  замаскированных  орудийных   и  пулеметных  гнезд.   В
официальных   документах    немецко-фашистского   командования    роща
именовалась «Первым  бастионом».  Ее  так и  не  удалось  взять  нашим
войскам, и это, как  считал Мерецков, явилось  одной из причин  нашего
неуспеха в Синявинской операции.
    Можно было привести и четвертое «но»: 15-километровое пространство
«бутылочного  горла»,  занимаемое   противником,  представляло   собой
местность,  почти   сплошь   состоящую  из   труднопроходимых   болот,
торфяников и  лесов.  Это  «но»  при  подготовке  той  же  Синявинской
операции Кирилл Афанасьевич отвел, объяснив сомневающимся:
    - А где  у нас  местность лучше?  Болота и  леса, характердые  для
северо-востока страны, есть повсюду от Ладоги до Новгорода, то есть  в
полосе Волховского  фронта, и  где бы  мы ни  надумали наступать,  нам
придется иметь с ними дело…
    Теперь же он взглянул на эти труднопроходимые болота под несколько
иным углом  зрения. Однако,  прежде чем  рассказать об  этом,  следует
предварительно обратить внимание и на такой вопрос. Задачу  соединения
Большой земли и  осажденного Ленинграда  прочным коридором  предстояло
решать двум  фронтам -  Ленинградскому и  Волховскому.  Следовательно,
Мерецкову необходимо было встретиться с Говоровым. Учитывая  сложность
положения в  Ленинграде, Ставка  разрешила поехать  туда Мерецкову,  а
Говорову не  покидать  город. Их  первая  встреча состоялась  в  конце
октября.
    К этому времени генерал  Мерецков, конечно, уже имел  определенное
мнение о  направлении  главного  удара. В  дозволенных  рамках  данный
вопрос был  обсужден с  нужными  лицами руководящего  состава  фронта.
Окончательно утвердиться в его решении стало возможным после встречи с
командующим Ленинградским  фронтом,  которая, как  было  уже  сказано,
пришлась на новогодние дни.
    - Какое участие  сможете  вы  принять в  предстоящей  операции?  -
спросил Мерецков Говорова.
    - Мы можем нанести встречный удар, - ответил он. - Но в том месте,
где ваши войска находятся близко к Ленинграду. На глубокую операцию  у
нас не хватит сил.
    Мерецкову стало ясно:  прорывать блокаду придется  все же снова  в
шлиссельбургско-синявинском выступе. И до  встречи с Говоровым он  сам
склонялся к  этому. Весь  вопрос в  том, как  обеспечить на  этот  раз
оперативную  внезапность?  И  Мерецков  пришел  к  решению   направить
основные усилия ударной  группировки войск  фронта севернее  Синявина,
непосредственно  у   Ладоги,   через  болотистый   район   Синявинских
торфоразработок.
    До войны там  добывался торф. Весь  участок был  труднопроходимым:
его сплошь изрезали глубокие водоотводные каналы. У ряда  специалистов
возникали  сомнения  в  возможности  передвижения  здесь  войск,   они
считали, что торфяные болота не промерзают даже в сильные порозы.
    Командующий попросил начальника  инженерных войск фронта  генерала
А. Ф. Хренова провести  соответствующие опыты и установить,  проходимы
ли торфяные  болота  зимой. Ответ  был  дан положительный:  при  15–20
градусах мороза  и  снежном  покрове болота  проходимы  для  пехоты  с
легкими  средствами   усиления;  по   дорогам,  усиленным   подручными
материалами, возможно передвижение тяжелой техники, включая артиллерию
и танки.
    Теперь командующий  окончательно  утвердился  в  своем  решении  -
главный удар наносить севернее Синявина. Обосновывая его перед Ставкой
Верховного Главнокомандования,  генерал  Мерецков  доложил,  что  идея
решения заключается в том, чтобы ударной группировкой фронта  взломать
оборону противника на 12-километровом yчастке южнее Ладожского  озера,
уничтожить его в восточной части шлиссельбургско-синявинского  выступа
и, соединившись с частями  67-й армии Ленинградского фронта,  прорвать
блокаду Ленинграда.
    Раскрывая свой замысел относительно направления главного удара, он
отметил, что севернее Синявина, через торфяные болота, ни разу в  ходе
войны  войска  не  наступали  с  решительными  целями  в  отличие   от
направления южнее Синявина. Характер местности наиболее  затруднителен
для  ведения  боевых  действий.  И  это  также  усыпляет  бдительность
противника. Данные  разведки показывают,  что  он не  уделяет  особого
внимания этому участку. Наконец,  в пользу избранного направления  для
нашего наступления говорит  также то  обстоятельство, что  расстояние,
отделяющее Ленинградский фронт от  Волховского, здесь не превышает  15
километров.   Такое   расположение   войск   двух   фронтов   наиболее
благоприятно  в  обеспечении  тесного  взаимодействия  между  ними.  А
примыкание правого  фланга ударной  группировки Волховского  фронта  к
Ладожскому озеру  сводит  к минимуму  возможности  врага  осуществлять
контрудары с севера.
    В ударную группу  командующий фронтом выделил  2-ю ударную  армию,
включавшую 11 стрелковых дивизий и  2 лыжные бригады. Наибольшие  силы
намечалось сосредоточить на  ее левом  фланге. 8-я  армия, по  замыслу
Мерецкова, должна  была  обеспечить  ударную  группировку  Волховского
фронта с  юга, активными  наступательными действиями  на своем  правом
фланге сковать вражеские  резервы и  не позволить  немецко-фашистскому
командованию перебросить их севернее, против 2-й ударной армии.
    Ставка  Верховного  Главнокомандования  согласилась  с   решением,
принятым  командующим  Волховским  фронтом.  Соображения  командующего
Ленинградским фронтом по совместным  действиям обоих фронтов, а  также
Балтийского  флота  были   представлены  в  Ставку   еще  17   ноября.
Специальной ее директивой  от 2 декабря  планы операции Волховского  и
Ленинградского  фронтов  были  утверждены.  Координация  их   действий
возлагалась на Маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова.  Предстоящая
операция тогда и получила наименование «Искра».
    При подготовке  к  операции  Кирилл  Афанасьевич  все  свои  силы,
умение, опыт  отдал  тому,  чтобы  создаваемая  им  фронтовая  ударная
группировка была  способна  наилучшим образом  выполнить  поставленную
перед  ней  задачу.  Руководство  2-й  ударной  армией  было  поручено
способному боевому генералу Владимиру Захаровичу Романовскому. В  годы
гражданской  войны   он   удостоился  высокой   чести   стать   трижды
краснознаменцем  за  совершенные  ратные   подвиги  -  уже  это   одно
достаточно убедительно характеризовало его незаурядное личное мужество
и отвагу.  Однако Мерецков  ценил Романовского  не только  за  прошлые
заслуги, а  прежде всего  за глубокое  понимание природы  и  характера
боевых  действий,  за  непреклонный  характер,  решительность  -   без
сочетания этих качеств нет и не может быть военачальника, - в этом  он
был глубоко убежден.
    Сразу же  по  прибытии  Романовского на  Волховский  фронт  Кирилл
Афанасьевич  предложил  ему  уединиться  от  окружающих  в   отдельной
землянке и разработать  для вверенной  армии наступательную  операцию.
Изложил суть задачи, предоставил  в распоряжение генерала  необходимые
исходные данные.  Кстати, сам  Мерецков к  этому времени  имел  полное
представление о том, сколько и чего имеет противостоящий противник  на
участке предстоящего  наступления, ибо  не раз  с карандашом  в  руках
считал, пересчитывал, анализировал все те сведения, которые  стекались
в штаб фронта.  Уходя, предупредил  Романовского, чтобы ни  к кому  не
обращался  ни  с  какими  вопросами.   Только  к  нему  самому,   если
дополнительно потребуется  какая-либо  справка, да  еще  к  начальнику
артиллерии фронта генералу  Д. Б. Дегтяреву,  коль скоро  интересующий
вопрос будет  по  части  артиллерии.  Дегтярев  одним  из  первых  был
посвящен в  планы  командующего,  поскольку от  артиллерии  во  многом
зависело, как пойдет операция с самого начала.
    Через трое  суток  Романовский  сообщил  командующему  фронтом  по
телефону о  готовности доложить  свои соображения.  Мерецков пришел  к
нему, рассмотрел карту с нанесенным  на нее решением, заслушал  устный
доклад, кое-что уточнил. Потом,  подводя черту всему,  о чем думали  в
эти дни и говорили, сказал:
    - Все запомнил твердо, Владимир Захарович?
    - Запомнил.
    - Вот и хорошо! -  С этими словами  взял карту, сжег  ее тут же  в
землянке. - Теперь поезжай в свою армию и готовь ее к бою!
    Это означало, что соображения командарма он, командующий  фронтом,
принял и  одобрил.  Теперь предстояла  подготовка  к их  реализации  в
недалеком будущем.
    2-я ударная  армия  составляла основу  наступательной  группировки
фронта в  замыслах Мерецкова.  Он передал  ей значительное  количество
артиллерии из других  армий. В нее  же по его  распоряжению был  отдан
фронтовой  резерв  и  все,  что  смогла  выделить  фронту  Ставка.   В
результате командующий  создавал необычайно  высокую по  тем  временам
плотность огня  на  участке прорыва:  до  160 орудий  и  минометов  на
километр фронта.  Однако  насколько большей  становится  огневая  мощь
здесь, настолько ослабляется  она на  других участках. А  если враг  -
кстати, он уже в обороне держит против Волховского фронта вдвое больше
войск, чем предусмотрено немецкими  уставами, - упредит на  каком-либо
из  ослабленных  участков  наше  наступление  своим?..  Такой   вопрос
возникает неотвратимо перед полководцем всякий раз, когда он принимает
решение на  предстоящее сражение.  И  всякий раз  от его  искусства  и
предусмотрительности зависит,  сможет ли  он исключить,  предупредить,
парировать действия любого из нежелательных «если».
    Кирилл Афанасьевич,  исходя из  трезвого расчета,  основанного  на
твердом фундаменте имевшихся в его распоряжении сведений, неоднократно
проверенных и перепроверенных, последовательно и неуклонно проводил  в
жизнь принятое решение.
    Напряженнейшая подготовительная работа шаг за шагом развертывалась
в войсках.  Опыт и  уроки Синявинской  операции побудили  командующего
фронтом  с   исключительным  вниманием   организовать   артиллерийское
наступление во всех звеньях. На предварительных совещаниях он выдвинул
как важнейшее  свое требование  перед  командным составом  -  добиться
гармоничного сочетания  артиллерийского наступления  с авиационным.  В
полосу действий  ударной группировки  фронта  он нацеливал  почти  всю
имевшуюся  в  его  распоряжении   авиацию,  а  потому  от   командиров
стрелковых соединений и  частей требовал:  в ходе  наступления ясно  и
четко обозначать  положение  своих подразделений  для  нашей  авиации,
чтобы она могла  смело действовать  по переднему  краю противника  без
боязни поразить свои  войска. Все, что  намечалось осуществить в  ходе
наступления,   Мерецков   старался   по   возможности   более    полно
отрепетировать па специальных учениях с командным составом.
    …Возвратившись из Ленинграда после  согласования вопросов с Л.  А.
Говоровым, Кирилл  Афанасьевич в  оставшиеся  до начала  операции  дни
придирчиво  проверял  готовность  дивизий  к  выполнению  поставленных
задач, их  обеспеченность  боеприпасами и  необходимыми  материальными
средствами для  ведения  боевых  действий. Каждая  из  шести  дивизий,
поставленная  в  первый  эшелон,  прошла  суровую  школу  в  боях   на
Волховском фронте.
    Чтобы  скрыть  от  разведки  противника  готовящееся  наступление,
командующий фронтом запретил войскам раньше времени даже  приближаться
к  исходному  району  для  наступления.  До  последнего  момента   они
продолжали стоять на занимаемых прежде позициях и только в ночь на  11
января заняли исходное положение.
    В канун  наступления  генерал Мерецков  посетил  327-ю  стрелковую
дивизию полковника И. А. Полякова. По его мнению, все шло как надо. Ее
части   выдвинулись   в   исходное   положение   скрытно.    Командиры
подразделений  сверяли  фотопанораму  рощи  «Круглая»,  подготовленную
штабом артиллерии фронта, с местностью  и находили нужные ориентиры  и
цели. Непосредственно наблюдая  местность, они определяли  направление
боевых действий.  В  блиндажах  и  укрытиях  проводились  партийные  и
комсомольские собрания. За время подготовки операции число коммунистов
в дивизии, как и во всей 2-й ударной армии в целом, заметно возросло.
    В  ночь  на  12  января  авиация  14-й  воздушной  армии   нанесла
массированный удар по тылам  18-й немецкой армии.  Ее штаб теперь  мог
понять, где  собираются наступать  советские войска.  Однако  изменить
что-либо  за  оставшиеся   несколько  часов   уже  не   представлялось
возможным.
    Во всех  подразделениях  первого эшелона  заканчивались  последние
приготовления к наступлению.  Бойцы проверяли  оружие, писали  письма.
Политработники зачитывали воинам текст письма-обязательства, принятого
на митингах,  проведенных накануне  во 2-й  ударной армии.  Его  слова
звучали как клятва:
    «Наступил долгожданный  час.  Мы  идем  к  тебе,  многострадальный
Ленинград… Мы будем идти вперед и только вперед… Мы будем равняться по
вашей доблести и  мужеству, дорогие  ленинградцы. Другого  пути у  нас
нет. Смерть или победа! Мы клянемся тебе, Ленинград: только победа!»
    Да,  другого  пути  нет,  победа  и  только  победа!  Это  глубоко
сознавали и командующий, и рядовой боец Волховского фронта. Невозможно
было себе  представить, что  героический город  Ленина, вступивший  во
вторую блокадную зиму, останется во вражеском кольце.
    12 января 1943  года в 9  часов 30  минуту утра до  1250 орудий  и
свыше 2 тысяч минометов ударили по вражеским позициям. Почти два  часа
продолжалась сокрушительная артиллерийская подготовка, сочетавшаяся  с
ударами авиации. Рушились блиндажи, участки траншей и ходов сообщения,
дзоты, подавлялись  и  уничтожались  живая  сила  и  огневые  средства
противника.
    Мерецков со  своего  командного пункта  прибыл  на  наблюдательный
пункт 2-й ударной армии.
    - Товарищ генерал армии, заканчивается последний огневой налет,  -
доложил командарм Романовский.
    - Результаты?
    - По докладам командиров дивизий укрепления в поле зрения наземных
наблюдателей разрушены, огневые точки подавлены.
    Раскатистый  гром  артиллерии  вдруг   разом  стих,  чтобы   снова
возобновиться  через  несколько  секунд.  Но  теперь  звуки   разрывов
доносились из  глубины обороны  противника. Огневой  вал сдвинулся  на
вторую позицию.
    - Пехота двинулась в атаку, товарищ командующий фронтом, - услышал
Мерецков обращенные  к  нему  слова  Романовского.  И  он  прильнул  к
окулярам стереотрубы.
    Атакующие, быстро  передвигаясь  перебежками, приближались  к  1-й
линии вражеских  траншей. Кирилл  Афанасьевич знал:  в эту  же  минуту
ринулись на лед  Невы воины  67-й армии  генерала М.  П. Духанова.  Им
предстояло преодолеть снежную гладь  Невы, затем взобраться на  крутой
ее восточный  берег,  превращенный  гитлеровцами в  ледяной  обрыв,  и
двинуться навстречу 2-й ударной.
    Трудно сказать,  кому  из них  -  волховчанам или  ленинградцам  -
судьба уготовила более  легкую долю. Вернее  всего, никому! Для  одних
снежная гладь  реки с  частыми  промоинами от  разрывов снарядов  н  с
ледяным обрывом  впереди,  для других  припорошенные  снегом  коварные
болотные топи, которым нельзя доверять и в 25-градусный мороз. И шквал
смертоносного огня навстречу тем и другим.
    Всего  12  километров  по  прямой  отделяло  Волховский  фронт  от
Ленинградского. Каждый  его  метр  надо взять  с  бою,  в  непрерывной
схватке  с  вооруженными  до   зубов  вражескими  солдатами,   которым
приказано стоять насмерть.  Это о  них, солдатах  «коричнево-зеленого»
фронта, который в фашистской Германии считался чуть ли не  труднейшим,
было  сказано  в  специально   написанной  по  заданию   гитлеровского
руководства книге:
    «Гренадеры, вынужденные  жить в  волховских джунглях,  шутя  зовут
друг друга «бобрами»…  Здесь обороняются многие  дивизии из  Восточной
Пруссии… Среди солдатских вещей вы можете увидеть волховскую трость  -
темную обожженную палку, на  которой вырезаны звери волховских  лесов,
инициалы Волхова  и  Ленинграда и  знак  свастики. Увидев  в  Германии
солдата-отпускника с  такой тростью,  посадите его  на самое  почетное
место».
    К исходу первого дня, - а январский день, как известно, короток  -
из итоговых донесений стало ясно, что передний край обороны противника
прорван почти па всем участке боевых действий. Наступающие  соединения
продвинулись на  два, местами  на три  километра. Особенно  порадовало
Кирилла Афанасьевича донесение комдива-327 полковника Н. А.  Полякова.
«Части дивизии, - докладывал он, - овладели рощей «Круглая», вышли  на
ее юго-западную опушку и развивают наступление в западном направлении.
В некоторых местах противник сохранил  в нашем тылу отдельные  огневые
точки, доты и  дзоты, которые ведут  непрерывный огонь по  наступающим
войскам. Специально  выделенные отряды  в составе  тяжелых танков  KB,
артиллерии прямой наводки, саперов и автоматчиков ведут блокирование и
уничтожение этих огневых точек».
    Командующий фронтом с удовлетворением  воспринял это донесение.  В
ходе Синявинской операции рощу «Круглая» так и не удалось закрепить за
собой.  Она  стала  тем  исходным  пунктом,  откуда  противник   нанес
контрудар и  вынудил  его в  конце  концов отвести  войска  фронта  на
исходные позиции. Теперь этот вражеский бастион преодолен в первый  же
день наступления.
    - Полагаю, Владимир  Захарович,  - посоветовал  Мерецков  генералу
Романовскому,  -  вы  объявите  благодарность  всему  личному  составу
дивизии Полякова. Ее мужество и  отвага заслуживают того. И прошу  вас
представить дивизию к переименованию в гвардейскую.
    Вечером в  штабе фронта,  анализируя  итог первого  дня  операции,
генерал  Мерецков  сделал  заключение  о  том,  что  овладение   рощей
«Круглая» при одновременном блокировании Рабочего поселка № 8  создает
благоприятные возможности для дальнейшего развития наступления. Однако
противник,  надо  полагать,  не  смирится  с  подобным  положением   и
попытается вернуть рощу, бросив резервы в бой уже ночью.
    Распоряжения командующего фронтом в  связи с этим  предусматривали
не  просто  удержание  за  собой  рощи  «Круглая»,  но  н  немедленную
подготовку  и   нанесение   оттуда  нового   удара   по   Синявинскому
оборонительному узлу, чтобы лишить вражеское командование  возможности
даже помышлять о  ее возвращении.  Для наращивания  удара на  участках
наибольшего продвижения наших войск Мерецков приказал с утра 13 января
ввести в  бой  две стрелковые  дивизии  из второго  эшелона,  а  также
пустить в дело одну  лыжную бригаду для  обхода обороны противника  по
льду Ладожского озера.
    Второй   день   наступления    дал   незначительное    продвижение
наступающим. Особых  опасений  командующему фронтом  это  не  внушало:
противник, как и следовало  ожидать, активно противодействовал  нашему
продвижению,   непрерывно    переходил    в    контратаки,    создавал
артиллерийские   заслоны,   перенацеливал   на   наиболее   угрожаемые
направления авиацию. Успокаивало то обстоятельство, что к исходу этого
дня наша  армия по-прежнему  сохраняла превосходство  в живой  силе  и
технике над ним. Мерецков рекомендовал Романовскому уточнить задачи на
следующий день дивизиям первого эшелона, усилить наступающих еще  хотя
бы одной свежей стрелковой дивизией.  Еще раз потребовать от  комдивов
не растрачивать  свои  вторые  эшелоны на  лобовые  атаки  укрепленных
пунктов, а смелее обходить их, оставляя в тылу своих войск.
    Итог третьего  дня  - войска  2-й  ударной армии  вышли  на  линию
рабочих поселков № 4, 5 и 7. Наибольшее продвижение у 18-й  стрелковой
дивизии генерала  М.  Н.  Овчинникова.  При  поддержке  98-й  танковой
бригады она завязала  бой за  Рабочий поселок №  5. С  запада сюда  же
подходит 136-я стрелковая дивизия Ленинградского фронта. Полоса  всего
лишь в два километра разделяет теперь эти дивизии друг от друга.
    Начальник оперативного отдела  и начальник  разведки штаба  фронта
докладывали об  этом, не  скрывая охватившего  их радостного  подъема.
Генерал Мерецков посчитал преждевременной радость своих помощников: по
всем признакам он видел,  что враг отнюдь еще  не сломлен и  предстоит
упорная борьба.  Надо  продолжать наращивать  удар,  ни на  минуту  не
расслабляясь, не допустить, чтобы противник осуществил свое  намерение
добиться равенства в  силах. Именно в  этот вечер командующий  фронтом
решил, что пришла пора передать генералу Романовскому одну  стрелковую
дивизию из фронтового резерва. Одновременно потребовал от него усилить
огневое давление на позиции гитлеровцев в районе Рабочего поселка №  5
и активизировать действия левофланговых соединений 2-й ударной армии в
направлении Синявина.
    День 15 января - четвертый день  наступления - в целом прошел  под
знаком  резко  усилившейся  активности  противника.  Переброшенные   в
течение ночи к  Рабочему поселку  № 5  части пехотной  дивизии с  ходу
контратаковали нашу  18-ю  стрелковую дивизию.  Левофланговые  дивизии
также с  самого утра  отражали непрерывные  контратаки. Продвижение  в
этот день имела только одна 256-я стрелковая дивизия полковника Ф.  К.
Фетисова, наступавшая севернее рощи  «Круглая». Она овладела  станцией
Синявино.
    Подводя  итоги  боевого  дня,  командующий  фронтом  отметил,  что
противник пока  еще  не  смог  накопить  силы,  поэтому  надо  сильнее
наносить удары.  Романовскому  поставил  задачу -  с  утра  16  января
приступить к  решительным действиям  по овладению  поселком  Синявино.
Переданную из  резерва фронта  289-ю стрелковую  дивизию усилить  16-й
танковой бригадой и ввести в бой.
    К  исходу   16  января   -  пятый   день  наступления   -   войска
Ленинградского и Волховского фронтов разделяла узкая полоса  местности
всего лишь в несколько сот метров. Теперь Мерецков не сомневался,  что
встреча двух фронтов скоро  состоится, остается сделать последнее,  но
энергичное усилие.  Вечером он  подписал  приказ: 2-й  ударной  армии,
продолжая решительные  удары  по  противнику  в  направлении  Рабочего
поселка № 5, соединиться с частями Ленинградского фронта.
    Однако еще и  17 января  - в течение  шестого дня  операции -  эта
долгожданная встреча  не  состоялась.  Весь  день  в  районе  Рабочего
поселка № 5 наступающие войска  буквально вгрызались в оборону  врага,
который сопротивлялся с исключительным упорством и яростью.
    Утром  18  января,  едва  стал  заниматься  рассвет,  воины  обоих
фронтов, как  бы чувствуя  дыхание  друг друга,  с новой  силой  пошли
вперед. В  9  часов  30  минут  до  генерала  Мерецкова  дошло  первое
радостное сообщение,  переданное командиром  372-й стрелковой  дивизии
полковником П. А.  Радыгиным: в  Рабочем поселке №  1 первый  батальон
1240-го  стрелкового   полка   встретился  с   подразделениями   123-й
стрелковой бригады Ленинградского фронта.
    С угра этого дня командующий фронтом направился в Рабочий  поселок
№ 5.  И  вот,  нрибыв  туда,  он  уже  лично  принял  рапорт  генерала
Овчинникова о том,  что части 18-й  стрелковой дивизии в  11 часов  30
минут  соединились  здесь  с  61-й  танковой  бригадой,  ленинградцев.
Мерецков поблагодарил  комдива  за  радостное  известие  и  огляделся.
Никакого поселка не  было, только  название да  место, превращенное  в
руины,  сплошь  изрытое   траншеями,  ходами  сообщения,   блиндажами,
укрытиями длявойск  и  боевой  техники.  Все  вздыблено,  исковеркано,
только несколько  торчащих печных  труб, неведомо  как уцелевших.  Эти
сиротливые трубы,  дымящиеся развалины  еще более  остро  подчеркивали
царивший вокруг хаос  и разрушение, давали  почувствовать весь  накал,
всюярость только  что закончившейся  схватки. Это  была победа!  Такая
долгожданная, такая нужная и дорогая!
    Сразу же  после встречи  первых  групп волховчан  с  ленинградцами
Мерецков  с  представителями   Ставки  Верховного   Главнокомандования
Ворошиловым и  Ждановым прибыли  на командный  пункт командующего  2-й
ударной армии. Поздравили  Романовского, дали указания  и советы,  как
действовать дальше.
    - Я по опыту  знаю, -  говорил Мерецков командарму,  - как  трудно
бывает использовать  момент  ослабления сопротивления  противника  для
нанесения решающего  удара, особенно  когда  этот момент  совпадает  с
успехом… прорыв еще далеко не завершен. Противник продолжает оказывать
сильное  сопротивление  в  ряде  пунктов…  Надо  немедленно  закрепить
завоеванные рубежи и  в то  же время,  не задерживаясь  ни на  минуту,
продолжать теснить вражеские войска к югу.
    19 января весь  мир облетела весть  о прорыве блокады  Ленинграда.
Центральные советские газеты вышли с портретами командующих фронтами -
Мерецкова и Говорова, а также  командармов - Романовского и  Духанова.
Вся страна жила радостной вестью. А ленинградцы… О них писал в те  дни
в  «Красной  звезде»  Николай  Тихонов:  «На  площадях,  в   переулках
незнакомые друг другу люди обнимаются  и целуются, плачут от  счастья.
На заводах праздник. В детском доме проснувшиеся ребята,  завернувшись
в одеяла,  пляшут на  кроватях. Невиданная  волна радости  захлестнула
великий город».
    В полководческой биографии Кирилла Афанасьевича Мерецкова операцию
«Искра» с полным  основанием следует считать  одной из значительных  в
смысле искусства, проявленного командующим фронтом в разработке  плана
наступления, подготовки войск к нему,  в руководство ими в ходе  самой
операции. Что же  касается последствий ее  для обороны Ленинграда,  их
вообще трудно  переоцепить.  От  врага было  очищено  южное  побережье
Ладожского озера.  Образовался  коридор  шириною  всего  лишь  в  8-10
километров.   Противник    имел    возможность    простреливать    его
артиллерийским огнем. И все же это был коридор, по которому  Ленинград
получил сухопутную связь  со страной.  Спустя две  недели с  небольшим
после соединения  Волховского фронта  с Ленинградским  по  проложенной
железной дороге на отвоеванной у  врага полоске земли полным ходом  из
тыла страны  в  героический город  пошли  поезда с  хлебом,  топливом,
боеприпасами.  Увеличились  нормы  снабжения  продовольствием,  возрос
выпуск промышленной продукции.
    Операция «Искра» по праву вошла  в историю как итог  многомесячной
битвы войск Волховского и Ленинградского фронтов на ближних  подступах
к Ленинграду.
    Противник никак не хотел смириться  с тем, что Ленинград  разорвал
тиски блокады.  Взбешенный  поражением  Гитлер  приказал  фельдмаршалу
Кюхлеру любой ценой и немедленно выйти на прежние позиции, чтобы вновь
замкнуть кольцо.  Фельдмаршал  снова и  снова  бросал в  бой  дивизии.
Командир одной  из  них,  генерал Скотти,  в  своем  приказе  заклинал
солдат: «Восстановим утраченное! Через могилы - вперед!» Но тщетно.
    Соединившиеся  войска   Волховского  и   Ленинградского   фронтов,
руководимые  Мерецковым  и  Говоровым,  отбивали  все  попытки   врага
восстановить прежнее положение  и наносили ему  новые тяжелые  потери.
Порой    им    приходилось    очень    трудно.    Обстоятельства    на
советско-германском  фронте  складывались  таким  образом,  что   наше
Верховное  Главнокомандование  должно   было  направлять   накопленные
ресурсы в  первую очередь  на  юг и  в  центр. Выполняя  свои  задачи,
Волховский и Ленинградский  фронты, как  и в ряде  случаев прежде,  не
могли   рассчитывать   на   сколько-нибудь   значительное    усиление.
Приходилось предельно экономно расходовать имевшиеся силы и  средства.
Генерал Мерецков с предельным  вниманием руководил боевыми  действиями
войск  фронта  в   районе  станции  Мга.   Но  не  забывал   он  и   о
вспомогательных боях на других участках фронта.
    Целью таких боев, то затухавших,  то разгоравшихся с новой  силой,
становился   захват   какой-нибудь   отдельной   высотки,   небольшого
плацдарма, устья речушки, берега болота, группы деревьев - всего,  что
позволяло улучшить занимаемые позиции, а значит, создавало предпосылки
для будущих крупных наступательных операций. «Бои местного значения» -
чаще всего так говорилось  о них в военных  сводках. Но они, эти  бои,
эта  кропотливая  будничная  боевая  работа  требовали  от  полководца
проявления волевых усилий, искусства, терпения и выдержки, пожалуй, не
меньших,  чем  любая   большая  операция.   И  радовали   командующего
тактические успехи в тех боях по-настоящему.
    Вот один из характерных примеров того времени. В начальный  период
борьбы за  Мгу командующему  фронтом доложили,  что в  районе  Мишкина
удалось отбить у противника  командную высоту. Кирилл Афанасьевич  сам
оценивал это как  радостное сообщение, ибо  понимал, насколько  трудно
было  овладеть  высотой  в  той  преимущественно   равнинно-болотистой
местности, да еще в условиях позиционной обороны.
    Как же поступил  командующий фронтом, получив  сообщение об  этом?
Прежде всего посчитал себя обязанным  самому побывать на этой  высоте,
лично поздравить тех, кто отличился в бою. И это не какой-то  показной
жест, а  одна  из  характерных черт  Кирилла  Афанасьевича  Мерецкова,
раскрывающая его отношение к бойцам. Для общения с ними он использовал
любую возможность.
    В  отличившийся  батальон,  бойцы  которого  отбили  у  противника
высоту, ему  пришлось отправиться  в танке,  так как  автомобиль  туда
пройти не мог. Приехал. Не успел вылезти из танка, а несколько  солдат
уже пооежали сообщить  товарищам и  непосредственному начальству,  что
прибыл командующий фронтом.  С удовлетворением отметил  это про  себя,
так же как  и то,  что, пока  дошел в  расположение батальона,  успели
навести  порядок   в  организации   службы:  всюду   стояли  и   четко
приветствовали генерала армии часовые, никто не болтался без дела, вид
у военнослужащих подтянутый.  Лихой комбат  молодцевато отдал  рапорт,
после чего представился и прибывший сюда командир полка. Все идет  чин
по чину, как  и положено в  армии. А коль  скоро здесь налицо  имеется
желание нести воинскую службу образцово, значит, порядок будет  полный
и высотой мы владеем прочно.
    Идет  командующий  фронтом  в  сопровождении  командира  полка   и
комбата, осматривает, в каком состоянии находится отвоеванный у  врага
узел обороны.  Вдруг впереди  слышится крик.  Кто-то громко  бранится,
ругает своего товарища, однако  имени его не называет.  Сопровождавшие
Кирилла  Афанасьевича  командиры   еще  не   успели  дать   каких-либо
объяснений, как из рощи показался и сам кричавший, ефрейтор.
    - В чем дело? - обратился с вопросом командующий.
    - Из  моего  пулеметного   отделения,  -  представившись,   сказал
ефрейтор,  -  ушел  за   боеприпасами  солдат  и  запропастился.   Еще
заблудится, думаю, окаянный,  в лесу-то. По  фамилии звать опасно,  на
начальство наскочишь, а мой голос он знает, за километр услышит, вот я
и посылаю ему «позывные».
    Генерал армии, обратившись к комбату, спросил его о ефрейторе. Тот
дал подчиненному самый лестный  отзыв, особенно похвалил за  последний
бой,  в  котором  ефрейтор  проявил  незаурядную  смелость.  Наград  у
ефрейтора нет, не  успели представить,  но заслуживает  он по  меньшей
мере  ордена.  Выслушав  все   это,  командующий  фронтом  объявил   о
награждении ефрейтора орденом Красной Звезды. Реакция на это сообщение
самого героя  запомнилась Кириллу  Афанасьевичу на  всю жизнь:  бравый
воин стал отказываться от  награды одному ему,  разъяснив, что он  уже
полтора года сражается бок о бок  с напарником по пулемету и все,  что
сделано, сделано ими вместе.
    По требованию командующего вызвали  и боевого товарища  ефрейтора.
Комбат подтвердил,  что,  дескать,  верно, один  из  них  не  уступает
другому. Сражались друзья еще под Тихвином, затем форсировали  Волхов,
прорывали блокаду Ленинграда…
    Комполка, хитровато прищурившись, поглядывал  на него и ждал,  как
же выйдет  начальство  из  создавшегося положения.  А  генерал  армии,
радуясь в душе, отчитал его за непредставление к награде в  положенное
время заслуженных воннов, с напускной суровостью сделал выговор  тому,
кто только что в качестве «позывных» использовал ругательные слова,  а
потом… Потом наградил  орденами обоих  солдат. И  возвращался на  свой
командный пункт  в приподнятом  настроении.  Он считал  хорошим,  даже
отличным тот день, потому что была  отбита у врага высота, потому  что
увидел, с  каким  рвением  несут  службу  отличившийся  комбат  и  его
подчиненные, потому, наконец,  что встретил  в тот  день двух  бывалых
солдат-пулеметчиков, русского и татарина, которые плечом к плечу  били
ненавистного врага  и  не  считали  возможным,  чтобы  в  этом  боевом
братстве был выделен кто-то один из них.
    Пожалуй, именно  это  обстоятельство,  эта  встреча  особено  ярко
запечатлела тот  день в  его  памяти. Потому  что признание  одним  из
солдат равного со  своим боевым товарищем  права на награду  означало,
что он признает  за ним и  равную долю  в их общих  усилиях по  защите
Родины, равную  ответственность,  с  которой исполняют  оба  они  свой
воинский долг  перед ней.  А  это превыше  всего почитал  в  советском
человеке Кирилл Афанасьевич.
    Есть высшее из всех гражданских прав:
    Во имя жизни встретить ветер боя…
    Эти строки, прочитанные  в каком-то толстом  журнале вскоре  после
советско-финляндской  войны  и  принадлежавшие,  насколько  помнилось,
Степану Щнпачеву, жили в его сердце. Ни в чем он не поступился,  чтобы
собственную судьбу в лихую годину  мерить иной мерой. Поэтому рядом  с
ним воевал  его  сын  - лейтенант  Владимир  Мерецков  (ныне  Владимир
Кириллович генерал  армии). С  января 1942  года и  до конца  войны  с
небольшими  перерывами   находилась   на   фронте   и   жена   Кирилла
Афанасьевича. Вместе  с другими  медицинскими работниками  Волховского
фронта  Евдокия  Петровна  Мерецкова  проверяла  состояние  работы   в
госпиталях, оказывала помощь врачам.
    Ни себя, ни  членов семьи он  не выделял из  общего строя.  Осенью
1942 года в расположении одного из полков у переднего края командующий
Волховским фронтом  с группой  сопровождавших его  офицеров попал  под
сильный  артиллерийский  обстрел.  Взрывная  волна  от  разорвавшегося
снаряда швырнула  его  на землю.  Подбежавший  начальник  оперативного
отдела помог  подняться и,  видно, не  в первый  раз стал  говорить  о
требовании Верховного  Главнокомандующего  не появляться  без  крайней
необходимости в опасных местах.
    Устало посмотрев  на встревоженного  генерала, Кирилл  Афанасьевич
сказал:
    - Некогда сейчас о себе думать. Обстановка-то, видите, какая?
    В его словах не было и  капли бравады. Он честно делил  солдатскую
долю с теми,  кем командовал, не  искал привилегий ни  себе, ни  своим
близким.
    Спустя много  лет после  окончания войны  Мерецков счел  возможным
рассказать памятный, как  он подчеркнул, случай,  который произошел  в
зимний период боев  за Мгу.  «После прорыва  ленинградской блокады,  -
писал он, - 54-я армия  проводила операцию, направленную на то,  чтобы
не позволить  врагу  создать  под Мгой  сильную  группировку  с  целью
ликвидировать только  что созданный  коридор к  югу от  Ладоги.  Армия
нанесла удар  в  сторону Чудова,  сумела  отвлечь на  себя  фашистские
войска, предназначенные  для прорыва  к Шлиссельбургу,  и свою  задачу
выполнила.  Знакомиться   с   обстановкой   в   этом   районе   прибыл
представитель Ставки К. Е.  Ворошилов. Я сопровождал  его. Мы были  на
командном пункте  дивизии,  вклинившейся  в  расположение  противника.
Вдруг  поднялась  стрельба.  Выскакиваем  из  землянки.  В  чем  дело?
Оказалось, что вражеский десант  автоматчиков при поддержке  самоходок
прорвался и окружает КП.  Мы, вероятно, сумели  бы пробиться к  своим,
но, отвечая за безопасность представителя Ставки, я не мог  рисковать.
Связываюсь  по  телефону  с   7-й  гвардейской  танковой  бригадой   и
приказываю прислать  на выручку  танки. Комбриг  докладывает, что  все
боевые машины выполняют задание, налицо один танковый взвод, да и  тот
после боя не в полном составе.
    Делать нечего. Пока пара танков  мчится к КП, организуем  круговую
оборону  подручными  силами.  Несколько  связистов  и  личная   охрана
развернулись в жидкую цепочку и залегли с автоматами. Минут пятнадцать
отбивалась.  Но  вот  показались  наши  танки.  Сразу  же  наши  бойцы
поднялись в атаку, следуя  за танками, смяли  фашистов и отбросили  на
полкилометра,   а   потом   подоспевшая   пехота   завершила   разгром
прорвавшейся вражеской группировки. Когда стрельба улеглась, в блиндаж
вошел танкист, весь в копоти, и доложил: «Товарищ генерал армии,  ваше
приказание выполнено. Прорвавшийся противник разгромлен и отброшен!»
    Ворошилов вгляделся в танкиста и воскликнул:
    - Кирилл Афанасьевич, ведь это твой сын!
    Климент Ефремович видел  моего сына  еще до войны  и теперь  сразу
узнал его. Лейтенант Владимир  Мерецков командовал танковым взводом  в
7-й гвардейской танковой бригаде. Когда  я звонил в бригаду,  Владимир
как раз подвернулся под руку комбригу и был послан к нам на выручку.
    Мне нечасто приходилось видеться с сыном,  но я следил за ним.  До
меня доходили  вести, что  боевую службу  он несет  образцово.  Теперь
можно признаться, что нередко  меня грызли опасения  и тревога, как  и
всякого другого отца, чей сын сражался на фронте. А тогда старался  не
показывать даже и вида. Помню, на вопрос К. Е. Ворошилова: «Этот сын -
твой единственный?»  - я  ответил:  «Все бойцы  тут  мои дети»,  -  но
внутренне гордился сыном, что в свои  18 лет он честно и верно  служит
Родине. Там, на фронте,  он вступил в члены  нашей партии. Мне и  моей
жене было очень приятно узнать эту весть».
    Опасения и  тревога нередко  терзали его,  как и  всякого  другого
отца, - он сам говорит об этом. Добавим от себя: в отличие от великого
множества других отцов Мерецков, обладая властью командующего фронтом,
казалось, мог бы единственного сына уберечь от того, чтобы тот водил в
атаку танковый  взвод, найти  для него  местечко и  поспокойней. Но  в
том-то и  заключается суть,  что не  мог, не  считал себя  вправе  так
поступить. Именно  потому, что  ему  дано было  право посылать  в  бой
тысячи и тысячи солдат! Его сын тоже был солдатом…
    Мгинские бои в  конце концов лишили  врага надежд на  то, что  ему
удастся потушить спасительную для Ленинграда «Искру». С вдававшегося в
наше расположение мгинского выступа вражеская артиллерия долгое  время
досаждала своим  огнем  «дороге  победы»  -  так  была  названа  новая
железнодорожная  магистраль,  отлично  дополнившая  ладожскую  «Дорогу
жизни» после  прорыва блокады.  Особенно опасен  был обстрел,  который
велся  с  поставленных  на  рельсы  нескольких  платформ  дальнобойных
орудий. Тогда командующие  обоих братских фронтов  Мерецков и  Говоров
пустили в  дело  всю  имевшуюся  в  их  распоряжении  крупнокалиберную
артиллерию, В  поддержку  ей были  привлечены  артиллерийские  орудия,
снятые с  кораблей Балтийского  флота. Последовал  ряд мощных  огневых
налетов. Вражеские батареи умолкли.
    Стойкой и  активной обороной  занимаемых рубежей  летом 1943  года
войска Волховского и Ленинградского фронтов с честью решили не  только
огромной важности  задачу  по  удержанию в  своих  руках  завоеванного
коридора, но  и  другую  -  прочно  сковали  здесь  немецко-фашистскую
группировку, не позволив гитлеровскому командованию перебросить  часть
сил на  Курскую дугу,  где развернулась  великая битва,  в  результате
которой фашистская Германия оказалась перед катастрофой.
    1944 год стал  годом решающих побед  Советских Вооруженных Сил  на
советско-германском   фронте.   Они   осуществили   серию   крупнейших
стратегических  наступательных   операций.  Первой   среди  них   была
Ленинградско-Новгородская  операция,  в  которой  участвовали   войска
Ленинградского,  Волховского   и   2-го  Прибалтийского   фронтов   во
взаимодействии с Краснознаменным Балтийским флотом и авиацией дальнего
действия. Ее цель состояла в том, чтобы разгромить  иемецко-фашистскую
группу  «Север»,  полностью   снять  блокаду  Ленинграда,   освободить
Ленинградскую область  от  немецко-фашистских  захватчиков  и  создать
условия  для  проведения   наступательных  операций  по   освобождению
Советской Прибалтики.
    Частью этого совместного стратегического наступления трех  фронтов
стала Новгородско-Лужская операция, проведенная в течение 14 января  -
15 февраля  войсками  Волховского фронта  под  командованием  генерала
армии  Мерецкова   во   взаимодействии   с   войсками   левого   крыла
Ленинградского  фронта.  Она  характерна  в  истории  минувшей   войны
своеобразием замысла,  который  заключался в  том,  чтобы  осуществить
разгром  новгородской   группировки   противника   нанесением   силами
создаваемой ударной  группировки  фронта  двух ударов:  главного  -  с
плацдарма на реке Волхов и вспомогательного - из района  юго-восточнее
Новгорода через озеро Ильмень по сходящимся направлениям. «Ильменьская
идея»,   по    мнению    Мерецкова,    делала    реальным    окружение
немецко-фашистской группировки, угроза которого должна была  заставить
засевшего в  Новгороде врага  отступить.  И тогда  разгром  противника
становилось возможным осуществить уже не на улицах и площадях древнего
города, а  вне  его.  Ставка  одобрила  этот  замысел,  и  войска  под
командованием Мерецкова полностью его осуществили.
    В первый  день  наступления  главные  силы  армии,  наступавшей  с
волховского  плацдарма,  встретив  упорное  сопротивление  противника,
вклинились  в  его   оборону  всего  лишь   на  600-1000  метров.   На
вспомогательном  же  направлении  стрелковые  части,  усиленные  двумя
аэросанными  батальонами,  переправились  по  неокрепшему  льду  озера
Ильмень и внезапной  ночной атакой  захватили ряд  опорных пунктов.  В
течение  дня  14  января  они  расширили  захваченный  плацдарм  до  6
километров по фронту  и до  4 километров  в глубину.  Сюда из  второго
эшелона армии командование ввело  свежую дивизию для развития  успеха.
Наращивалась сила удара и на главном направлении. События развивались,
как и  предвидел  командующий  фронтом.  20  января  наши  наступавшие
войска, двигаясь навстречу друг другу, завершили окружение не успевших
отойти  разрозненных  частей  новгородской  группировки  и  освободили
Новгород. К  середине  февраля  войска  генерала  Мерецкова  полностью
преодолели лужский  оборонительный рубеж  и во  взаимодействии с  67-й
армией  Ленинградского   фронта   разгромили  оборонявшуюся   на   нем
группировку противника. 12 февраля был освобожден город Луга. Около 90
наиболее отличившихся в этой операции частей и соединений, входивших в
Волховский  фронт,  удостоились  почетных  наименований  Новгородских,
Мгинских,  Тосненских,  Любанских,  Чудовских,  Лужских,  многие  были
награждены орденами. В связи с сокращением линии фронта Ставка ВГК  15
февраля упразднила  Волховский  фронт,  передав  его  войска  соседним
объединениям.
    Генералу Мерецкову  было  поручено  теперь  возглавить  Карельский
фронт. И хотя он сам давно  уже просился на западное направление,  его
просьба  была  отклонена.   Верховный  Главнокомандующий   мотивировал
целесообразность принятого Ставкой  решения тем,  что Мерецков  хорошо
знает  северное  направление,  приобрел  опыт  ведения  наступательных
операций в сложных  условиях лесисто-болотистой местности,  командовал
армией на выборгском направлении и  прорывал линию Маннергейма еще  во
время советско-финляндской войны.
    - Вам и  карты в  руки, -  резюмировал Сталин.  - Всякому  другому
командующему пришлось бы переучиваться, на что ушло бы много  времени.
А его-то у наскак раз нет.
    С Карельским фронтом связан дальнейший боевой путь К. А. Мерецкова
вплоть до окончания войны против фашистской Германии. Две  проведенные
войсками  этого  фронта   стратегические  наступательные  операции   -
Свирьско-Петрозаводская  и  Петсамо-Киркенесская  -  весомо  дополнили
богатую боевую  биографию  полководца.  Наступление  советских  войск,
возглавляемых Мерецковым на Карельском перешейке  и в Южной Карелии  в
июне   -    августе    1944   года,    коренным    образом    изменило
военно-политическую    обстановку    на    всем    северном    участке
советско-германского фронта и предрешило  выход из войны Финляндии.  В
результате  Петсамо-Киркенесской  операции,  проходившей  в   октябре,
немецко-фашистские захватчикибыли изгнаны с Крайнего Севера. Советские
воины, преодолевшие  тундру и  дикие скалы  Заполярья, бурные  реки  и
глубокие фьорды Северной Норвегии, оказали помощь норвежскому народу в
освобождении северных районов.
    Успех в этой операции в немалой степени зависел от умелого  выбора
командующим   фронтом    направлений   главных    ударов,    искусного
сосредоточения на этих направлениях имевшихся в его распоряжении сил и
средств с  учетом  ограниченного количества  путей,  используемых  для
маневра, смелого  обходного  движения  в  тыл  вражеских  группировок,
непрерывного   и    твердого   управления    подчиненными    войсками,
согласованности действий с Северным флотом и Онежской флотилией.
    Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 декабря 1944 года  в
ознаменование славных героических дел  воинов Карельского фронта  была
утверждена медаль «За  оборону Советского  Заполярья». Личные  заслуги
Кирилла Афанасьевича Мерецкова перед Родиной были отмечены присвоением
ему 26 октября 1944 года воинского звания Маршала Советского Союза.
    Весной 1945 года управление Карельского фронта, находившееся после
завершения  боевых  действий  на  Крайнем  Севере  в  резерве   Ставки
Верховного Главнокомандования,  было  переброшено в  числе  первых  на
новый театр  войны  -  на  Дальний  Восток.  И  там  оно  вскоре  было
преобразовано  в  управление   Приморской  группы   войск,  азатем   в
управление 1-го  Дальневосточного  фронта, командующим  которого  стал
Маршал Советского Союза Мерецков.
    План советского командования в воине против милитаристской  Японии
заключался в  том, чтобы  разгромить основную  ударную силу  японского
милитаризма - Квантунскую армию и освободить Северо-Восточный Китай  и
Корею.  Войскам   1-го  Дальневосточного   и  Забайкальского   фронтов
поручалось решение главной  задачи -  нанося сокрушительные  встречные
удары  из  советского  Приморья  и  со  стороны  Забайкалья,  окружить
основные силы Квантунской армии и принудить их к капитуляции.
    К. А.  Мерецков, руководя  операцией войск  1-го  Дальневосточного
фронта,   умело   использовал   свой    богатый   опыт   по    прорыву
заблаговременных и укрепленных оборонительных полос. Маршал Советского
Союза А.  М.  Василевский, главнокомандующий  советскими  войсками  на
Дальнем Востоке в  той кампании, знавший  Кирилла Афанасьевича  многие
годы и до  ее проведения,  так отзывался  о наиболее,  по его  мнению,
характерных чертах в деятельности Мерецкова: «Полководческий стиль  К.
А. Мерецкова, которого Сталин шутливо называл «мудрым ярославцем»,  на
мой взгляд, отличали обстоятельность и предусмотрительность в  хорошем
понимании этих слов.  Кирилл Афанасьевич предпочитал  свои решения  по
фронту предварительно согласовывать с Генеральным штабом,  обязательно
выяснял мнение  «высшей инстанции»  по  той или  иной  разрабатываемой
проблеме».
    Так  было  и  в  кампании  на  Дальнем  Востоке.  Обстоятельно   и
предусмотрительно готовил командующий фронтом  Мерецков свои войска  к
наступлению. Однако он хорошо понимал, что в таком сложном деле  всего
не предусмотришь, и  потому всегда находился  в готовности принять  то
или иное решение, внезапно продиктованное изменившейся обстановкой.
    Перед  самым   началом  наступления   его  внутренняя   готовность
подверглась суровому испытанию.  После ясного дня  8 августа  наступил
ветреный вечер. А ночь на  9 августа, когда до начала  заблаговременно
спланированной, продуманной во всех деталях артиллерийской  подготовки
остались считанные часы, обрушила на землю невиданной сплы тропическую
грозу. Чем ближе  стрелки часов приближались  к назначенному  времени,
тем сильнее и силье ливень,  превращающийся в настоящий потоп. Что  же
делать? Открывать огонь? А не пойдет ли все это впустую и не лучше  ли
отложить атаку?
    - Будем наступать без артподготовки, - приказал Мерецков  генералу
А. П. Белобородову, командующему 1-й Краснознаменной армией.
    Ей предстояло наступать на главном направлении, поэтому Мерецков и
прибыл на командный  пункт ее командарма.  Приняв это решение,  маршал
взял телефонную  трубку  и  отдал  распоряжение  о  переходе  в  атаку
остальным войскам.
    Вот оно,  проявление  истинного  мужества  полководца!  Не  просто
личная храбрость, готовность  пожертвовать жизнью для  общего дела,  а
нечто иное - решимость взять  на свои плечи все бремя  ответственности
за ход его, значит, и за конечный результат. Решение командующего  1-м
Дальневосточным  фронтом  начать  атаку  без  артподготовки   блестяще
оправдало себя.  По его  приказу  сквозь тьму  и ливень  пошли  вперед
передовые батальоны. Путь им указывали пограничники. Вот уже  осталась
позади  государственная  граница  -  и  полное  молчание  со   стороны
противника.  Атакующие   подошли   вплотную  к   укрепленной   полосе,
совершенно неожиданно  для  обороняющихся.  И  это  при  условии,  что
Советское правительство заранее  известило о вступлении  СССР в  войну
против империалистической Японии с 9 августа!
    Заслуги К. А. Мерецкова перед  Родиной получили общее признание  и
высокую оценку. Герой  Советского Coюза, Маршал  Советского Союза,  он
удостоен  высшего  военного  ордена  СССР  «Победа»,  награжден  семью
орденами Ленина, орденом  Октябрьской Революции,  4 орденами  Красного
Знамени, 2 орденами  Суворова I степени,  орденом Кутузова I  степени;
медалями и иностранными орденами.
    …Закончилась война. С победой возвращались советские воины  домой.
Маршал Советского Союза К. А. Мерецков остался в Приморье в  должности
командующего войсками Приморского  военного округа.  Затем он  занимал
этот  пост  в  Московском,  Беломорском,  Северном  военных   округах,
руководил курсами  «Выстрел»,  на  протяжении  почти  десятилетия  был
помощником министра обороны СССР по высшим военно-учебным  заведениям.
С апреля 1964 года и до последнего  дня жизни (К. А. Мерецков умер  30
декабря 1968 года), находясь  на посту генерального инспектора,  щедро
передавал свой  богатейший  опыт  идущему на  смену  новому  поколению
офицеров Советских Вооруженных Сил, вел большую  военно-патриотическую
работу среди  молодежи. В  1939–1956 годах  К. А.  Мерецков  избирался
кандидатом в  члены  Центрального  Комитета  КПСС,  в  1956–1961  годы
являлся членом Центральной  ревизионной комиссии  КПСС. Огонь  четырех
войн прошел  Мерецков -  солдат великой  революции. Он  честно  служил
своему народу и навсегда останется в памяти народной.
    Полковник
    А. КИСЕЛЕВ
    Маршал войск связи Иван ПЕРЕСЫПКИН
    Иван Терентьевич Пересыпкии  любил повторять  слова из  солдатской
песни старой русской армии:
    Связь всегда святое дело,
    А в бою еще важней…
    Одна из  его книг  о связи  в Великой  Отечественной войне  так  и
названа: «А в бою еще важней…»
    И действительно, трудно себе представить бой без связи командира с
подчиненными ему войсками. Но то бой. Управление же  крупномасштабными
боевыми  действиями  -  оперативными  и  стратегическими,  вооруженной
борьбой на фронте  в целом вообще  невозможно без связи.  И тут  нужна
связь особая - быстрая, надежная, способная быть устойчивой на больших
и малых расстояниях, на многих направлениях, при постоянно  меняющейся
боевой обстановке, в  разных природных условиях.  Такая связь  требует
огромных сил и средств - разнообразной техники, множества специалистов
различного профиля.  Поэтому  обеспечением ее  занимаются  специальные
войска связи.  Нетрудно представить,  какие требования  предъявляла  к
этим войскам  Великая Отечественная  война  - гигантская  по  размаху,
чрезвычайно   маневренная   по   характеру,   отличавшаяся   теснейшим
взаимодействием видов и родов Вооруженных Сил.
    В годы  Великой Отечественной  войны Иван  Терентьевич  Пересыпкин
возглавлял государственную и военную связь всей страны. Касаясь только
военных  обязанностей  Пересыпкина,  Маршал  Советского  Союза  А.  М.
Василевский назвал  их одними  из ответственных  в армии,  требовавших
«архитяжелой работы». Но  война -  это не  только вооруженная  борьба.
Усилия фронта  подпирались усилиями  тыла  - его  людскими  резервами,
экономическими        ресурсами,        производственной        мощью,
морально-политическим потенциалом.  И  в  превращении  тыла  страны  в
единый боевой лагерь связь играла такую же роль, что и на фронте.
    Весть о  нападении фашистской  Германии на  СССР Иван  Терентьевич
встретил на пути в Прибалтику, где он с группой сотрудников  наркомата
должен был проверить кадры местных органов связи. Выехали 21 июня 1941
года в специальном  вагоне, прицепленном  к поезду  Москва -  Вильнюс.
Спать легли  поздно и  проснулись  уже в  Орше,  когда в  вагон  вошел
местный связист с телеграммой на имя заместителя наркома связи СССР Г.
А. Омельченко.  Тот  взял  телеграмму, прочитал  и,  недоуменно  пожав
плечами, передал ее Пересыпкину.
    В телеграмме говорилось: «Связи  изменением обстановки не  сочтете
ли вы  нужным вернуться  в Москву».  Непонятный текст  имел еще  более
непонятную подпись: «Пересыпкин».
    - Что за  чертовщина?  - теперь  уже  недоумевал Пересыпкин.  -  И
почему подписана моей фамилией? Что за изменение обстановки? Может, вы
что-нибудь знаете? - спросил он доставившего телеграмму связиста.
    - А разве  вы  ничего не  знаете?  Началась война.  Сегодня  утром
Германия напала на СССР.
    Позже  выяснилось,  что  телеграмму  сочинил  первый  заместитель,
Пересыпкина К.  Я. Сергейчук,  справедливо  решивший, что  не  следует
открыто передавать о том,  что в поезде Москва  - Вильнюс едет  нарком
связи СССР.
    В Москву вернулись 23  июня, на рассвете.  Войдя в свою  квартиру,
Пересыпкин еще в прихожей услышал требовательный телефонный звонок. Из
приемной К.  Е.  Ворошилова,  который,  как  заместитель  Председателя
Совнаркома, курировал  Наркомат  связи,  сообщили:  быть  готовым  для
доклада правительству  о неотложных  и перспективных  мероприятиях  по
перестройке государственной связи на военный лад.
    24 июня  Пересыпкин  доложил  Сталину  намеченные  мероприятия.  В
дальнейшем  они  дополнялись  другими  и  вместе  с  ними   обеспечили
максимальную  мобилизацию  и  перестройку  государственной  связи  для
обеспечения нужд фронта и руководством тылом огромной среды.
    Перестройка оказалась  весьма существенной.  На штатский  Наркомат
связи СССР были возложены ответственные военные задачи по  обеспечению
нужд командования  советских войск.  Наиболее важной  из них  являлась
организация связи  Верховного  Главнокомандования, штабов  всех  видов
Вооруженных Сил и штабов фронтов. Для решения этих задач в первые  дни
войны в  наркомате  было  образовано  Центральное  управление  полевой
связи.  Задача  его  состояла  в  том,  чтобы  обеспечивать   наиболее
эффективное использование  местных  средств государственной  связи  по
заявкам  военного  командования.  При  штабах  фронтов  были   созданы
управления,  а  при  штабах   армий  -  инспектората  полевой   связи.
Руководство деятельностью  управлений  и  инспекторов  возлагалось  на
Центральное управление  полевой  связи.  Вместе с  тем  их  начальники
одновременно были назначены заместителями начальников связи фронтов  и
армий. Им подчинялись  развернутые наркоматом военно-оперативные  узлы
связи,  непосредственно  занимавшиеся  использованием  государственных
телеграфных и телефонных каналов командованием советских войск.
    Таким образом, с самого начала войны органы и учреждения Наркомата
связи были подчинены задачам  обеспечения управления войсками,  прежде
всего со стороны высших штабов Вооруженных Сил.
    Приспосабливались к нуждам фронта и тыловые линии связи.
    Сразу  же  был  усилен  контроль  за  состоянием  и  работой  всех
телеграфных и телефонных каналов,  переданных в распоряжение  военного
командования. На предприятиях связи прифронтовых районов были  созданы
аварийно-восстановительные   команды   и   бригады   для    ликвидации
последствий вражеских  бомбежек  и  диверсий.  В  Москве,  Ленинграде,
местных учреждениях наркомата  прифронтовых районов часть  руководящих
работников и специалистов была переведена на казарменное положение.
    Как  член   правительства,   Пересыпкин  получал   все   важнейшие
военно-политические документы и  видел, как  ухудшалась обстановка  на
фронтах. В директиве СНК и ЦК ВКП(б) от 29 июня откровенно  говорилось
о  смертельной  опасности,  нависшей  над  Родиной,  о   необходимости
неимоверного напряжения всех сил  народа, превращения страны в  единый
боевой лагерь.
    Будучи через несколько  дней в  ЦК ВКП(б),  Пересыпкин узнал,  что
состоялось заседание  Политбюро, принявшее  решение о  выступлении  по
радио Сталина.
    - Где можно организовать это выступление? - спросили у него.
    - В здании  Центрального телеграфа  на улице  Горького  прекрасная
студия. Это лучшее, что мы имеем.
    На том и порешили. Но через день Пересыпкина вновь пригласили в ЦК
и спросили:
    - Можно  ли  организовать  трансляцию  речи  товарища  Сталина  из
Кремля?
    - Можно. Но нужно провести некоторые работа.
    - Ночи хватит? Учтите: выступление состоится завтра утром.
    - Сделаем.
    Сказать «сделаем» сейчас  - это  было бы  обычным. Но  в то  время
связисты  не  располагали  такими  техническими  средствами,   которые
имеются в  распоряжении современного  радиовещания. Тогда  эта  задача
была  очень  трудной.  Нужно  было  оборудовать  специальную  комнату,
подвести туда кабели, установить микрофоны и многое другое, опробовать
стыковку  всего   этого   с  московской   радиотрансляционной   сетью,
обеспечить прием речи Сталина радиовещательными станциями всей страны.
И на все это были даны считанные часы.
    Всю ночь напряженно трудились связисты. Разумеется, и  Пересыпкину
было не  до сна:  «Как там?»  Большим усилием  воли он  заставил  себя
сосредоточиться на рассмотрении различных документов. В середине  ночи
послал в Кремль своего помощника. Вернувшись, тот доложил:
    - Все идет как надо.
    В пять часов утра Пересыпкин с диктором Левитаном были на месте.
    - Все смонтировано и опробовано, - доложил руководитель работ…
    Ровно в шесть утра в комнату вошел Сталин.
    - Ну как, готово? - спросил он, поздоровавшись.
    - Да, готово,  товарищ Сталин.  - Пересыпкин  указал на  небольшой
столик с микрофоном,  бутылкой боржоми и  стаканами. - Здесь,  товарищ
Сталин.
    Левитан  объявил  по  радио  о  предстоящем  выступлении  Сталина.
Неторопливо, но заметно волнуясь, Сталин начал свою речь.  Пересыпкин,
по сути, знал ее содержание: это были основные положения директивы СНК
и ЦК ВКП(б) от 29 июня. Но то, что он слушал выступление Сталина не по
радио,  а  непосредственно,  в  нескольких  шагах  от  него,  вызывало
огромное нервное напряжение, еще  более усиливало глубокую тревогу  за
судьбу Родины.
    Объем работы стремительно возрастал. И не только по военной линии.
Началась эвакуация промышленности из районов, находившихся под угрозой
вражеского вторжения. Только  за первые  три месяца  на восток  страны
переместилось 1300  крупных промышленных  предприятий. Их  нужно  было
связать со своими  главками, а  главки с  наркоматами, которые  вскоре
тоже были  эвакуированы и  находились в  новых местах.  В  последующие
месяцы  масштабы  обеспечения  тыла  страны  различными  видами  связи
возросли еще больше.
    Чрезвычайно сложным  делом  оказалась эвакуация  самих  учреждений
связи. Созданная  в  Наркомате  связи  эвакуационная  группа  получила
строгую инструкцию Пересыпкина:  учреждения связи  должны работать  до
последнего  момента  с  тем,   чтобы  обеспечивать  руководство   всем
процессом  эвакуации,   максимально  использовать   местную  связь   в
интересах  фронтовых   войск.  Поэтому   эвакуация  учреждений   связи
производилась поочередно: вначале вывозилось  то, без чего можно  было
временно обойтись: запасная аппаратура, незадействованное оборудование
телеграфов, телефонных станций  и радиотрансляционных  узлов, сами  же
учреждения  связи  эвакуировались,  как  правило,  вместе  с   отходом
советских войск.
    Необходимо было решать  сложные задачи,  связанные с  обеспечением
связи в прифронтовой  полосе, которая все  ближе подходила к  жизненно
важным центрам  страны. Разрушения  вражеской авиацией  узлов и  линий
связи  превзошли   самые   мрачные   предположения.   Как   эффективно
организовать  восстановительные   работы?   Ремонтно-восстановительные
бригады с этой задачей справиться не могли. К тому же из-за призыва  в
армию на  объектах  связи  становилось  все  меньше  квалифицированных
кадров.
    В сознании Пересыпкина  зрела, как он  ее назвал, «дерзкая»  идея:
создать специальные воинские  формирования -  военно-восстановительные
батальоны связи. «Дерзость» ее состояла  в том, что эти батальоны,  по
замыслу Пересыпкина, должны были подчиняться штатскому Наркомату связи
и им же комплектоваться. Последнее дало бы возможность сосредоточить в
батальонах и  использовать  по специальности  квалифицированные  кадры
связистов. Заместители  Пересыпкина  и  другие  руководящие  работники
наркомата горячо поддержали и во многом дополнили эту идею. Но для  ее
реализации необходимо было решение правительства.
    Безотлагательно требовалось решить и  другой замысел, связанный  с
обеспечением живучести  Московского узла  связи.  Это было  большое  и
сложное хозяйство:  Центральный  телеграф,  центральная  междугородная
телефонная станция, несколько радиоцентров и радиовещательных станций,
городские АТС, радиотрансляционные станции и многое другое. Словом,  в
Москве были сконцентрированы важнейшие узлы государственной и  военной
связи. И все они были весьма уязвимы с воздуха. После войны Пересыпкин
прочитал в военном дневнике  начальника генерального штаба  сухопутных
войск  фашистской   Германии  Ф.   Гальдера:  «Значение   Москвы   как
центрального  узла  русской  системы  связи.  Если  этот  узел   будет
парализован, вся русская сеть связи окажется нарушенной». Но и  тогда,
в июле 1941 года,  было ясно, что  противник хорошо понимает  значение
Московского узла связи и предпримет  все возможное, чтобы вывести  его
нз строя.
    В какой-то мере сложившееся положение мог облегчить запасной  узел
связи, строительство  которого было  начато еще  до войны.  Пересыпкин
всячески  форсировал  его  сооружение.  Но  он  мог  лишь   разгрузить
Московский узел, но не заменить его в случае необходимости  полностью.
А  такая  необходимость   становилась  все   более  очевидной.   Фронт
приближался  к  Москве,  а  это  многократно  увеличивало  возможность
вражеской авиации:  она  могла  производить  больше  самолето-вылетов,
привлекать  к   налетам  на   советскую  столицу   не  только   армады
бомбардировщиков  дальнего  действия,   но  и  фронтовые   авиационные
соединения.
    Было ясно,  что узлы  связи нужно  отдалить от  вероятных  районов
наиболее интенсивных налетов  вражеской авиации  и рассредоточить.  Но
как это сделать,  причем быстро? Вопрос  этот обсуждался  руководящими
работниками  наркомата  неоднократно.  И  выход  нашли:  соорудить   в
окрестностях Москвы кольцевую линию связи с вспомогательными узлами  -
Север, Восток, Юг, Запад. Если бы вражеской авиации удалось вывести из
строя Центральный телеграф, то эти узлы обеспечили бы связь столицы на
важнейших направлениях: и с фронтами, и с тыловыми районами страны.
    Были и  другие  вопросы, требовавшие  срочного  правительственного
решения. И Пересыпкин ежедневно звонил Поскребышеву, добиваясь  приема
у Сталина. В конце концов  это удалось. Сталин несколько минут  слушал
доклад Пересыпкина, затем спросил: «А  что требуется? - И,  пододвинув
стопку бумаги, сказал: - Пишите».
    Нужд было много, но Пересыпкин старался написать главное и кратко.
Прочитав записку, Сталин наложил резолюцию: «Согласен».
    Вскоре  было  принято  правительственное  решение  очисле   других
мероприятий в  нем имелся  пункт,  согласно которому  Наркомату  связи
разрешалось  сформировать  три  ремонтно-восстановительных  батальона.
Численность каждого из  них была установлена  в 500 человек.  Наркомат
связи должен  был укомплектовать  их специалистами,  а весь  остальной
личный состав, автотранспорт и другое имущество выделялись  Наркоматом
обороны. Батальоны зачислялись на все виды довольствия Красной Армии.
    Три батальона  -  это  менее  чем  скромно.  Но  эффективность  их
деятельности сразу же оказалась столь высокой и очевидной, что  вскоре
были созданы такие же батальоны в Ленинграде, затем в других  городах.
К концу 1941 года Наркомат связи располагал уже «собственным  войском»
-   прибавилось   еще   10   батальонов,   укомплектованных    лучшими
специалистами предприятий связи. Более чем наполовину они состояли  из
инженерно-технического состава.
    В дальнейшем количество  восстановительных частей и  подразделений
Наркомата связи  намного увеличилось.  Расширялась  и их  задача.  Они
строили и восстанавливали разрушенные противником узлы и магистральные
линии, несли эксплуатационную службу на линиях связи, использовавшихся
Генеральным штабом, обслуживали трансляционные и усилительные узлы.
    Еще до  того  как  вражеская авиация  стала  совершать  налеты  на
Москву, было  завершено строительство  запасного узла  связи.  Надежно
защищенный от бомбежек, он во многом дублировал Центральный  телеграф,
междугородную и городские автоматические  телефонные станции. Затем  в
кратчайший срок  была  проложена кольцевая  линия  с  вспомогательными
узлами -  Север,  Восток,  Юг, Запад.  Теперь  Московский  узел  связи
практически был  неуязвим  для  вражеской авиации.  Это  было  большим
успехом Наркомата связи.
    В ночь  на  22  июля в  разгар  совещания  руководящих  работников
наркомата неожиданно  была  объявлена  воздушная тревога  -  первая  в
Москве и потому особенно запомнившаяся. Участники совещания спустились
в бомбоубежище, оборудованное в подвале здания наркомата, и продолжали
работать. Но  первый налет  вражеской авиации  взволновал.  Пересыпкин
приказал помощнику выяснить обстановку  на предприятиях связи  Москвы.
Уже под  утро сообщили,  что  на территорию  Октябрьского  передающего
радиоцентра  упало  большое   количество  зажигательных  и   несколько
фугасных бомб.  Загорелось  одно из  зданий  центра. Больше  всего  на
Октябрьском радиоцентре  пострадали  антенные  устройства.  Повалилась
одна мачта, перепутались провода.
    Целый день  Иван  Терентьевич  вместе со  своими  заместителями  и
другими ответственными  работниками  наркомата был  занят  разработкой
дополнительных мероприятий по обеспечению живучести важнейших объектов
связи Москвы  на случай  дальнейших налетов  вражеской авиации.  Тогда
впервые встал вопрос  о судьбе  московских радиостанций.  Вывод их  из
строя грозил серьезно нарушить радиовещание в стране.
    В эти сутки Пересыпкину так и не удалось поспать; накурившись,  он
отказался от обеда, а когда  поздно вечером решил наконец  перекусить,
позвонили из  приемной Сталина.  Ему  надлежало явиться  к  Верховному
немедленно. В приемной  Сталина находился  начальник Управления  связи
Красной Армии генерал-майор войск связи Н. И. Гапич. Пересыпкин хорошо
знал  его,  уважал  как  высокоэрудированного,  опытного  организатора
армейской связи. Гапич выглядел грустным, подавленным.
    - Что случилось? - спросил его Пересыпкин.
    - Не знаю,  -  как-то вяло  ответил  он. -  Наверное,  мне  сейчас
попадет. По телефону это уже было.
    Когда они оба  оказались в  кабинете Сталина,  тот строго  спросил
Гапича:
    - Почему у нас так плохо со связью?
    Волнуясь,  но  все  же  приводя  веские  доводы,  Гапич   объяснил
сложившуюся  обстановку.   Однако  гневное   выражение  лица   Сталина
говорило, что доводы Гапича его не убеждают. Пересыпкину было искренне
жаль заслуженного  генерала. Дела  со связью  в войсках  действительно
обстояли плохо. Но  это было следствием  общей крайне  неблагоприятной
обстановки на фронтах, больших людских и материальных потерь,  которые
несли войска связи. Были  и другие причины,  не зависевшие от  Гапича.
Тем не менее Сталин рассудил сурово - отстранил Гапича от должности.
    Когда Гапич вышел, Сталин,  подойдя почти вплотную к  Пересыпкину,
объявил, что он назначается заместителем наркома обороны и начальником
Управления связи  Красной Армии  с сохранением  за ним  поста  наркома
связи.
    «Нет необходимости подробно останавливаться  на том, как это  меня
ошеломило, - писал в своих мемуарах Иван Терентьевич. - Война  намного
прибавила работы и внесла немало дополнительных трудностей. Как  может
один человек исполнять  две такие  высокоответственные должности?  Это
невозможно было себе  представить. Но  мне ничего  не оставалось,  как
сказать «слушаюсь» и приняться за порученную работу».
    Сталин приказал  этой же  ночью  подготовить приказ  об  улучшении
связи в Красной Армии. Пересыпкин сразу направился в Наркомат обороны.
Все руководящие работники  Управления связи оказались  на месте, но  в
бомбоубежище - была объявлена воздушная тревога. Среди них  Пересыпкин
увидел Гапича и подошел к нему.
    - После отбоя сдам дела, - хмуро сказал тот.
    - Не я  вас снял,  а мое  отношение к  вам, Николай  Иванович,  вы
знаете, - мягко ответил Пересыпкин.
    - Обидно же. Не  хуже меня  знаете, каково положение  со связью  в
войсках.
    - Дела сдадите позже. Я прошу вас помочь мне.
    Пересыпкин рассказал о задании Сталина подготовить проект  приказа
об  улучшении  связи  в   Красной  Армии.  Глаза  Гапича   загорелись.
Оказалось, что он  многое продумал  и в Управлении  связи есть  весьма
полезные предложения.
    После отбоя Гапич собрал  в своем кабинете руководящих  работников
управления, представил им нового начальника. Затем Пересыпкинс Гапичем
обсудили наиболее важное, что должно было войти в проект приказа.
    Оставшись один,  Пересыпкин  принялся за  работу.  Проект  приказа
«рождался» легко.  И до  войны, и  особенно с  ее началом,  Пересыпкин
многие мероприятия  по  линии  государственной  связи  согласовывал  с
Генеральным штабом, часто встречался по делам с Гапичем. Да и сам он в
недавнем прошлом был военным связистом. И конечно же, прав был  Гапич,
говоря, что Пересыпкин не хуже его знал положение со связью в войсках.
Поэтому то,  что  излагал  Пересыпкин в  проекте  приказа,  было,  как
говорится, выстрадано им.
    Большое внимание  Пересыпкин уделил  положениям о  радиосвязи,  ее
значении в управлении войсками в подвижных формах боевых действий. Они
составили  основу   проекта  приказа.   В  нем   подчеркивалось,   что
устойчивость управления  войсками в  первую очередь  зависит от  того,
насколько широко и  правильно применяется радиосвязь.  В проекте  были
определены  задачи  в   области  проводной   связи,  в   использовании
телеграфных аппаратов Бодо.
    Специальные  положения  проекта  были  посвящены   ответственности
командиров и штабов  за организацию связи.  Формулируя их,  Пересыпкин
досадовал: «Со скамьи училища каждый это знает!» Однако фактов,  когда
организация связи перекладывалась целиком на связистов, было немало, и
Пересыпкин не  без оснований  видел в  этом одну  из серьезных  причин
недостатков в организации связи в войсках.
    На следующий день, 23 июля 1941 года, приказ был подписан Сталиным
и сразу же передан по телеграфу в штабы фронтов.
    Домой удалось  вырваться  к  полуночи.  Ужиная,  Иван  Терентьевич
рассказал жене о своих новых должностях.
    - За  последние  годы  моя  жизнь  -  сплошь  крутые  повороты,  -
посетовал он. - Как только поспевать!
    Действительно,   окончив   в   1937   году   командный   факультет
электротехнической академии Красной Армии  и получив звание  капитана,
Пересыпкин был назначен  военным комиссаром  научно-исследовательского
института связи Красной Армии.  Не успел он  как следует освоиться  на
этой  работе,  как  получил  новое  назначение  -  военным  комиссаром
Управления связи Красной  Армии. Тогда  же ему  было присвоено  звание
полковника.
    В феврале  1938 года,  будучи по  делам у  наркома обороны  К.  Е.
Ворошилова, Пересыпкин получил неожиданное  предложение - занять  пост
начальника  Управления  связи   Красной  Армии.  Ворошилов   пригласил
начальника  Генштаба   Б.  М.   Шапошникова,  и   тот  поддержал   его
предложение. Пересыпкин был уверен, что  не сможет справиться сразу  с
таким объемом работы. Он так  прямо и сказал, но Ворошилов  настаивал.
Тогда  Пересыпкин  предложил  назначить  его  заместителем  начальника
Управления связи, чтобы освоить столь широкие масштабы деятельности.
    В  конце  концов  Ворошилов  внял  доводам  Пересыпкина,  и  через
несколько дней  он  был назначен  заместителем  начальника  Управления
связи Красной  Армии.  Прежде  чем приступить  к  новым  обязанностям,
Пересыпкин решил  взять  отпуск  и  отдохнуть.  Уже  были  приобретены
путевка в санаторий  и железнодорожный билет,  когда Иван  Терентьевич
неожиданно был вызван в ЦК ВКП(б).
    В ЦК беседовали долго и о  многом: о состоянии войск связи, об  их
обеспеченности техническими средствами, организации боевой подготовки.
Пересыпкин так и не понял причины его вызова и цели беседы. Спрашивать
же не стал - решил, что это нескромно. В конце беседы его попросили  в
отпуск не уезжать и из Москвы  не отлучаться. Это вконец озадачило.  И
как  Пересыпкин   ни   ломал  голову,   сколько-нибудь   убедительного
объяснения всему происшедшему найти не мог. Оставалось одно - ждать.
    10 мая  1939  года  Пересыпкин  был вызван  в  Кремль  к  Сталину.
Дальнейшее лучше передать через рассказ самого Ивана Терентьевича:
    «Поздоровавшись  и  внимательно  посмотрев  мне  в  лицо,   Сталин
неожиданно для меня сказал:
    - Мы решили  назначить вас  народным комиссаром  связи. Как  вы  к
этому относитесь?
    Трудно передать состояние,  в котором  я находился  в тот  момент.
Все, что  угодно,  я ожидал  от  этой  встречи, но  только  не  этого.
Волнуясь, я  ответил  примерно  следующее:  я  не  так  давно  окончил
академию  и  работаю  менее  двух  лет.  До  поступления  в   академию
командовал всего лишь эскадроном связи дивизии. Я совершенно не знаком
с предлагаемой мне работой  и не в силах  справиться с таким  огромным
масштабом.
    - Не справлюсь с этой должностью, товарищ Сталин, - сказал я, -  и
потому прошу не назначать меня на этот высокоответственный пост…
    - Что касается масштаба работы, который вас пугает, то это ничего.
Мы вам поможем.
    Я пытался что-то сказать, шел за ним следом, но Сталин снял трубку
телефона и, набрав  номер, сказал кому-то:  «Наркомом связи  назначаем
Пересыпкина. Завтра опубликовать в печати». Он повернулся ко мне.
    - Поезжайте сейчас же в ЦК, там подготовьте предложения о  составе
коллегии Народного  комиссариата  связи.  Если хотите  взять  с  собой
кого-либо из военных, хорошо  знающих связь, включайте  и их в  проект
решения».
    В  ЦК  проработали  почти  всю  ночь  -  подготовили   необходимые
документы, подробно проинформировали о Наркомате связи, состоянии  его
работы. Прощаясь, кто-то из работников ЦК сказал:
    - В наркомат в форме не ходите. Там привыкли иметь дело с военными
более высоких званий.
    Сказано было  в шутку,  а Пересыпкин  всерьез обеспокоился.  Начав
военную службу с  самых ранних  лет, он никогда  не носил  гражданской
одежды, и у него ее попросту не было.
    Вернулся домой  поздно.  Жена не  спала,  хоть и  привыкла  к  его
вечерней, подчас  за  полночь, работе.  Он  рассказал ей  о  необычном
назначении и без какой-либо надежды спросил:
    - Штатского у меня  ничего нет?  Костюмчик какой-нибудь…  Впрочем,
знаю - нет. Как же быть?
    - Эх  ты.  Связью  всей  страны  собираешься  руководить,  а   тут
растерялся. Сейчас я  из тебя  такого наркома сделаю  - заглядение!  -
ответила жена, которая, впрочем, тоже  не сразу догадалась, что  нужно
сделать.
    Она спорола  с гимнастерки  петлицы,  загладила их  следы  утюгом.
Получилась распространенная в то время «наркомовка».
    - Ну вот, теперь  я и член  правительства! - воскликнул  довольный
нашедшимся выходом  Иван Терентьевич.  - А  костюм все  же  приобрести
надо.
    - Приобретем. Только не представляю тебя штатским.
    - Я тоже. Нужно как-то отметить это дело.
    - От первомайских праздников осталось шампанское.
    Выпили  по  бокалу  шампанского,  поговорили,  дождались  утренних
газет.  На  последней  полосе   «Правды»  в  разделе  «Хроника»   было
напечатано:  «Президиум  Верховного  Совета  Союза  ССР  назначил   т.
Пересыпкина И. Т. народным комиссаром связи СССР».
    Крутым оказался поворот. Теперь вот опять.
    Взволнованный происшедшим, Иван Терентьевич уснул не сразу и  спал
недолго. Когда проснулся, было раннее утро. Он вызвал машину.
    - В наркомат? - спросил водитель.
    - В другой. В Наркомат обороны.
    Так отныне и повелось: то в  один наркомат, то в другой.  Впрочем,
чаще в «другой» - в Наркомат обороны.
    По представлению  Пересыпкина  было  принято  решение  о  создании
вместо управления более мощного  аппарата - Главного управления  связи
Красной Армии.  В  начале  августа  Иван  Терентьевич  доложил  проект
положения  о  новом  главке   начальнику  Генерального  штаба  Б.   М.
Шапошникову.
    Внося поправки и дополнения,  Шапошников подробно мотивировал  их.
Он продолжал говорить  и после  того, как  завизировал проект.  Теперь
речь  уже  шла  о  роли  связи  в  современной  войне.  Пересыпкин   с
удовлетворением отмечал, что его взгляды совпадают с тем, что  говорил
Шапошников. Но  тот  шел дальше  -  увязывал задачи  связи  с  высшими
ступенями военного искусства, со стратегией войны в целом. А это  было
для  Пересыпкина   во   многом  откровением.   Вопросы   стратегии   в
электротехнической академии с такой глубиной  не изучались. К тому  же
Шапошников связывал свои  рассуждения с  конкретными условиями  шедшей
войны. «С таким рядом  работать, что в  академии Генштаба учиться»,  -
думал Пересыпкин. Он чувствовал, что  обычно вежливый, но не  очень-то
многословный Шапошников  избрал такую  тактичную форму,  чтобы  именно
поучить его - помочь ему  освоить то, без чего невозможно  эффективно,
творчески организовывать  связь в  войсках в  тех масштабах,  в  каких
предстояло это делать ему, Пересыпкину.
    Свои рассуждения Шапошников закончил неожиданным вопросом:
    - Вы завидно молоды. Сколько вам лет?
    - Тридцать семь, - ответил Пересыпкин, почему-то смутившись.
    - Это  же  замечательно,  голубчик  вы  мой!  Сколько  же  вы  еще
сделать-то сможете!.. А ноша на ваши плечи легла тяжелейшая. Вся связь
страны теперь в ваших руках. Впрочем,  в этом есть свои резоны. И  то,
что вы замнаркома обороны, тоже резонно: с командиров любого ранга  за
организацию связи спросить можете.
    Шапошников подробно разобрал  суть резонов и  опять же  неожиданно
спросил:
    - А почему вы не в форме?
    Пересыпкин  рассказал,  как   в  свое  время   спорол  петлицы   с
гимнастерки, чтобы явиться в Наркомат связи.
    - И у вас прежнее звание?
    - Да, я полковник.
    - Нонсенс! Невероятнейший нонсенс!  Замнаркома обороны,  начальник
связи Вооруженных  Сил -  и  полковник! Ну  ничего, голубчик  вы  мой,
когда-нибудь  это  будет  казаться  вам  забавным  эпизодом  в   вашей
биографии.
    Прощаясь, Шапошников сказал:
    - Двери в Генштаб для  вас всегда открыты.  Заходите чаще. Это  не
только пожелание. Связь - кровное дело Генштаба.
    С Шапошниковым в дальнейшем  Пересыпкин встречался часто и  всегда
уходил от  него обогащенным.  Выдающийся теоретик  и практик  военного
дела,  Борис  Михайлович  умел  репликой,  двумя-тремя  фразами   дать
глубокое обоснование тому или иному мероприятию, показать его место  и
назначение в цепи происходящих событий.
    После беседы с  Шапошниковым Пересыпкин уже  не повторял себе  то,
что подумал у  Сталина: «Как  может один человек  исполнять две  такие
высокоответственные  должности!»  В  его  мемуарах  можно   прочитать:
«…объединение и централизация руководства военной и гражданской связью
было подсказано самой  жизнью. Во время  войны пришлось решать  многие
сложные задачи бесперебойной связи как на фронте, так и в тылу,  нужно
было ликвидировать пресловутые ведомственные барьеры, мобилизовать все
имевшиеся в  стране  силы  и  материально-технические  ресурсы  связи,
которых, к  слову говоря,  было не  так уж  много». И  далее:  «Многие
задания   правительства   и   Верховного   Главнокомандования   носили
сверхсрочный характер. Как правило, их можно было осуществлять  только
совместными  усилиями  частей  связи   Красной  Армии  и   предприятий
Народного комиссариата связи».
    5 августа  Главное управление  связи  Красной Армии  (ГУСКА)  было
сформировано. На него  было возложено  руководство всей  деятельностью
войск  связи,  снабжение  их  специальным  имуществом,  подготовка   и
пополнение  частей  командными   кадрами,  организация  связи   Ставки
Верховного Главнокомандования.  Последняя  задача  осуществлялась  при
активном участии Наркомата связи.
    Состояние войск связи в это время было крайне тяжелым. Они понесли
большие  потери.  Призванные  же  из  запаса  воины,  в  том  числе  и
командиры, не обладали достаточными  знаниями и опытом.  Формировались
новые части связи, а они в основном состояли из призывников.
    Довольно распространенным явлением на  фронте в начале войны  была
радиобоязнь. Многие командиры,  особенно общевойсковые,  недооценивали
радиосвязь, отдавали явное предпочтение  телефону. Большинство из  них
попросту боялось пользоваться радиосвязью, считая, что противник может
подслушать радиопереговоры или запеленговать рации и определить  место
нахождения   пунктов   управления   войсками.   Были   случаи,   когда
радиостанции  располагались  вдали  от   штабов,  что  само  по   себе
затрудняло пользование ими,  да и,  чего греха таить,  в этих  случаях
вообще старались  не пользоваться  рациями. Отдельные  командиры  даже
запрещали автомобильным радиостанциям находиться в общих колоннах  при
передвижении штабов.
    Преодолению этих недостатков положил начало приказ наркома обороны
«Об улучшении связи в Красной Армии». Пересыпкин строго следил за  его
выполнением, требовал этого и от начальников связи фронтов и армий.
    Чрезвычайно трудной  задачей  явилось  обеспечение  действующих  и
формируемых  соединений  средствами  связи.  Большинство  предприятий,
производивших радиостанции, телеграфные и телефонные аппараты, полевой
кабель,  эвакуировались.  Пересыпкин   с  работниками  ГУСКА   считал,
пересчитывал - итог оказался  удручающим: по существовавшим  табельным
нормам можно было обеспечить средствами  связи лишь около пятой  части
потребности войск. Оставалось одно - резко сократить нормы.
    - Да, тяжелейшее время  переживаем, -  вздохнул Шапошников,  когда
Пересыпкип доложил ему сложившееся положение и проект сокращенных норм
отпуска войскам средств связи. - Снаряды чуть ли не поштучно  считаем.
Теперь вот связь… Что ж, иного выхода нет. Придется вводить  «голодный
паек».
    «Паек» действительно был весьма  скудным - в  3–5 раз меньше,  чем
предусматривалось табелями. Так, стрелковой дивизии вместо  положенных
по  табелю  327  телефонных  аппаратов  отпускалось  100,  вместо   54
телефонных коммутаторов - 4, вместо 1556 километров полевого кабеля  -
300 километров,  в  том  числе 150  километров  голого  эмалированного
провода, пригодного для одноразового использования. Резко был сокращен
отпуск радиоимущества: вместо положенных стрелковой дивизии по  табелю
63 радиостанций отпускалось 10–12.
    Это  была  вынужденная  мера.  Она  позволяла,  хоть  и  в  крайне
недостаточной мере,  все  же  обеспечивать  войска  средствами  связи,
равномерно,  но  с  учетом  специфики  распределять  их  по  частям  и
соединениям. Но новые нормы также не всегда соблюдались. И Пересыпкин,
что говорится, под  метлу забирал  средства связи в  тыловых частях  и
военно-учебных заведениях, на  предприятиях Наркомата связи,  оставляя
там самое  необходимое. На  местах был  организован сбор  неисправного
имущества связи, различных  деталей. Все это  приводилось в порядок  и
направлялось на фронт.
    Широкая работа по сбережению имущества  была развернута в армии  и
на  флоте.  ГУСКА  подготовил  материалы  для  Главного  политического
управления,     которое      разослало     в      войска      «Памятку
красноармейцу-связисту». Она требовала от каждого связиста беречь  как
зеницу  ока  технику,  всегда  держать  аппаратуру  в  полной   боевой
готовности, добиваться, чтобы ни на секунду не выходили из строя линии
связи.
    Обеспечение войск имуществом связи еще длительное время было делом
очень трудным. «Я считаю эту проблему, - писал после войны Пересыпкин,
- одной из наиболее трудных  проблем, которые пришлось решать  войскам
связи в годы Великой Отечественной воины».
    Из множества  задач, которые  в  первые месяцы  войны  приходилось
одновременно решать  Пересыпкину,  трудно было  выделить  главную.  Но
всегда  в   центре  его   внимания   была  связь   Ставки   Верховного
Главнокомандования, Генштаба, штабов видов Вооруженных Сил с  фронтами
и флотами.
    Прежде всего нужно было обеспечить абсолютно надежную связь  между
высшими штабами военного руководства. Для решения этой задачи  особняк
в Кремле, где работал Сталин,  узлы связи Генштаба в здании  Наркомата
обороны и  на  станции метро  «Кировская»,  штабы ВВС  и  ПВО  страны,
главный  штаб  ВМФ  и   Центральный  телеграф  были  связаны   мощными
соединительными  кабельными  линиями.  Связь  между  высшими  органами
военного  руководства  практически  приобрела  абсолютную  надежность.
Кроме  того,  соединительные   линии  давали   возможность  в   случае
необходимости маневрировать  телеграфными  и  телефонными  каналами  в
интересах того или иного штаба.
    Гораздо  труднее  было  обеспечить  бесперебойность  связи  высших
органов военного руководства с фронтами. Уже действовал запасной  узел
связи, в боевой готовности было  кольцо связи вокруг Москвы. Но  война
есть война  - всякое  могло  случиться. Поэтому  Пересыпкин  стремился
максимально перестраховать связь Ставки с  фронтами. В августе по  его
указанию  Наркомат  связи   оборудовал  подвижной   запасной  узел   в
железнодорожном  поезде.   Он  был   оснащен  лучшей   аппаратурой   и
укомплектован   высококвалифицированными   специалистами.   В   случае
необходимости с  помощью  этого  поезда  можно  было  иметь  радио-  и
телеграфную связь со штабами фронтов. Несколько позже был  смонтирован
мощный  узел  связи  на  автомашинах.  Непосредственно  Ставке  он  не
потребовался, но успешно использовался ее представителями, выезжавшими
на фронт.
    Словом, сделано было  все возможное и  необходимое, чтобы  Ставка,
Генштаб,  штабы   видов   Вооруженных   Сил   могли   беспрепятственно
связываться с фронтами и флотами. Иначе дело обстояло на другом  конце
этой связи - в  штабах фронтов. Слабым звеном  здесь была связь:  штаб
фронта - штаб армии. Она нередко прерывалась, и штабы фронтов не могли
своевременно дать нужную информацию Генштабу. Бывало и так: необходимы
срочные переговоры  с  командующим  войсками фронта,  а  он  выехал  в
какую-нибудь подчиненную армию.
    Но это была  одна сторона дела.  Другая состояла в  том, что  сама
схема связи: Генштаб  - штаб фронта  - штаб армии  - не  удовлетворяла
потребностей руководства боевыми действиями со стороны Ставки. Нередко
возникала  необходимость  непосредственных  переговоров  Генштаба   со
штабами армий.
    Этот вопрос не  раз затрагивался  на совещаниях  у Шапошникова,  и
однажды  Пересыпкин   пришел  к   нему  с   предложением:   установить
непосредственную связь Генштаба со штабами армий.
    - А аппаратура? Вы же докладывали, что аппаратов Бодо не хватает.
    - Занял сам у себя - начальник ГУСКА у наркома связи.
    - С собой вы, полагаю, поладите, - улыбнулся Шапошников. - А  идея
превосходна. Готовьте представление.
    «Самому  с  собой  поладить»  Пересышшну  было  совсем  не  легко.
Наркомат связи немало потрудился,  чтобы без существенного ущерба  для
дела выделить необходимое количество аппаратов Бодо.
    6 сентября по  представлению Пересыпкина был  издан приказ  Ставки
Верховного Главнокомандования «Об установлении непосредственной  связи
ГШ КА со штабами  армий». Но это был  лишь первый шаг в  осуществлении
принципа организации связи в войсках, названного впоследствии  «связью
на ступень ниже». В дальнейшем  по мере увеличения средств связи  этот
принцип распространялся  все  шире -  вплоть  до дивизий  и  отдельных
полков.
    Впрочем,  в  дальнейшем  было  много  нового,  в  том  числе  и  в
организации связи в  высшем звене военного  руководства. В  частности,
основным средством связи
    Ставки   с   командующими   войсками   фронтов   и   армий   стала
высокочастотная телефонная связь -  ВЧ-связь. Маршал Советского  Союза
И. С. Конев писал после войны: «Надо вообще сказать, что эта связь ВЧ,
как говорится,  нам была  богом послана.  Она так  выручала нас,  была
настолько устойчива в самых сложных условиях, что надо воздать должное
и нашей  технике, и  нашим  связистам, специально  обеспечивавшим  эту
связь ВЧ и в  любой обстановке буквально  по пятам сопровождавшим  при
передвижениях всех, кому было положено пользоваться этой связью».
    Но то  было  потом.  Тогда  же,  в  грозном  1941  году,  основным
средством связи  Ставки со  штабами  фронтов и  армий был  телеграф  с
использованием аппаратов Бодо. Громоздкие, сложные в эксплуатации, эти
аппараты доставляли  немало  хлопот при  перемещениях  штабов.  Однако
Сталин категорически требовал, чтобы  для прямых переговоров в  высшем
звене военного руководства использовались главным образом  телеграфные
аппараты Бодо. Иван 'Терентьевич писал по этому поводу: «И. В.  Сталин
очень верил в  аппарат Бодо  и в невозможность  перехвата его  работы.
Возможно,  кто-то   из  специалистов   убедил  его   в  этом.   Работу
буквопечатающих аппаратов Бодо перехватывать было значительно труднее,
чем простейших аппаратов Морзе, но  возможно. Это было доказано еще  в
период первой мировой  войны, во время  специальной проверки,  которая
была организована русским морским генеральным штабом».
    Были случаи, когда  категорическое требование пользоваться  только
аппаратом Бодо приносило большие хлопоты связистам. Один из них на всю
жизнь запомнился Пересыпкину.
    Произошло это  в  начале октября.  Ночью  на узел  связи  Генштаба
пришел Шапошников и попросил связать его с Г. К. Жуковым, находившимся
в Ленинграде. Все довоенные  линии связи к  городу были уже  перекрыты
противником. С большим трудом связисты проложили через Ладожское озеро
телефонные кабели, но они быстро промокали и выходили из строя. Тем не
менее связь  по  аппаратам  Морзе проходила,  а  как  только  связисты
переключались на аппараты Бодо,  для которых требовался более  сильный
ток, она прекращалась.  Так длилось несколько  часов. Несмотря на  шум
работавших аппаратов, Шапошников уснул. Через несколько часов позвонил
Сталин и, узнав, что разговор с Ленинградом еще не состоялся,  отругал
Пересыпкина и пригрозил привлечь  его к строгой ответственности,  если
Шапошников не свяжется с Жуковым.
    Наконец разговор состоялся. Занял он не более двух-трех минут.  Но
какого нервного  напряжения он  стоил связистам  и Пересыпкину!  Да  и
обидно было: содержание и продолжительность разговора были такими, что
его свободно, не  опасаясь перехвата,  можно было  передать по  радио.
Однако, уходя, Шапошников сказал  Пересыпкину, что Сталин  предупредил
его, чтобы переговоры состоялись только по Бодо.
    Под впечатлепием  разговора со  Сталиным остаток  ночи  Пересыпкин
провел без сна. Утром позвонил Сталин и спокойным голосом спросил:
    - Вам сегодня попало?
    - Так точно.
    - Вам кто-то мешает. Разберитесь.
    Никто Пересыпкину,  разумеется,  не  мешал. Но  гнев  Сталина  был
понятен:  связь  с  Ленинградом  должна  быть  устойчивой.  Пересыпкпн
поручил ленинградским  связистам -  войсковым  и гражданским  -  найти
специальный подводный  кабель.  Именно  «найти», так  как  в  учтенном
имуществе его не было. В Ленинграде до войны такой кабель производился
и не  мог  быть  весь  израсходован.  Действительно,  в  конце  концов
связисты нашли  необходимое количество  подводного кабеля  в  торговом
порту.
    Потребовался бы специальный рассказ, чтобы описать, как и в  каких
невероятно тяжелых условиях готовился и транспортировался кабель,  как
29 октября при  шторме в  8–9 баллов и  непрерывных налетах  вражеской
авиации за 8 часов он был проложен по дну Ладожского озера. Длина  его
составила 40 километров. Вскоре на обоих концах кабеля - на западном и
восточном  берегах  Ладоги  вступили   в  строй  мощные  узлы   связи.
Надежность  связи   Ставки   со  штабами   Ленинградского   фронта   и
Краснознаменного Балтийского флота многократно повысилась.
    Дела военные перемежались  с делами гражданскими.  Систематические
налеты   авиации   противника   поставили   под   угрозу    разрушения
радиовещательные станции Москвы. Кроме  того, вражеские летчики  могли
использовать работу длинноволновых станций  в качестве радиомаяков.  В
связи  с  этим  по  представлению  Пересыпкина  правительство  приняло
решение об эвакуации всех мощных московских радиовещательных  станций,
В исключительно  короткие  сроки они  были  смонтированы и  введены  в
действие в тыловых районах.
    Радиовещание в Москве было переведено на короткие и средние волны,
а в ночное время только  на короткие. Но коротковолновых  передатчиков
не хватало.  И  тут  впервые послужил  москвичам  еще  неизвестный  им
телевизор. Накануне войны в  Москве был сооружен телевизионный  центр,
имевший около  двухсот  небольших  приемников. По  ночам  и  во  время
налетов  вражеской   авиации   программа   Центрального   радиовещания
передавалась в эфир  ультракоротковолновым передатчиком телецентра,  а
принималась   установленными   на   узлах   радиотрансляционной   сети
телевизионными  приемниками.   Качество  передач   не  ухудшилось,   а
возможность использования противником  работы московских  радиостанций
для наведения своих самолетов полностью исключалась.
    На все же это не решало проблемы - в Москве действовало около  630
тысяч радиоточек. Тогда  было решено  организовать трансляцию  передач
Центрального  радио   через  эвакуированные   радиостанции.  И   когда
известные всей  стране станции  имени Коминтерна,  имени ВЦСПС,  РВ-96
начинали свои  передачи словами  «Внимание, говорит  Москва…», то  это
вполне соответствовало  действительности. Дело  в том,  что  программы
Центрального  радиовещания   из   Москвы  передавались   по   проводам
междугородной телефонной связи на эвакуированные радиостанции и оттуда
шли в  эфир.  В Москве  их  принимали радиоприемники  и  передавали  в
трансляционную сеть.  Москвичи  даже не  подозревали,  что  ежедневные
передачи Центрального радио проходили такой сложный путь.
    Между  тем   обстановка   под  Москвой   становилась   все   более
напряженной. В начале октября  Пересыпкин побывал в войсках  Западного
фронта. От здания Центрального телеграфа  на улице Горького до  райоиа
Перхушково, где располагался  штаб фронта,  машина домчала  его за  45
минут.
    - Так близко! - почему-то шепотом отметил шофер.
    Не по себе было и Пересыпкину:  одно дело знать, что враг у  ворот
столицы, и другое - так вот непосредственно ощутить это.
    Организацией связи  на  Западном  фронте Пересыпкин  в  целом  был
удовлетворен. Возглавлял ее однокашник Ивана Терентьевича по академии,
опытный и  волевой  генерал Н.  Д.  Псурцев.  Он сумел  на  базе  того
минимума средств  связи, которым  располагал фронт,  создать  довольно
мобильную и устойчивую систему управления войсками.
    Псурцев  привел  примеры   изумительной  находчивости   связистов,
которые,  как   он  выразился,   «каждый   кусок  проволоки   к   делу
пристраивают». Понравилось Пересыпкину и отношение командиров и штабов
некоторых соединений  к  связи.  Однако в  ответ  на  похвалу  Псурцев
сказал:
    - Не везде так. Приходится и суровые меры принимать. Иной командир
жалуется: нет связи. А у него целехонькая рация. Ему же подавай только
проводную связь. Живуча эта радиобоязнь! Бывает и так: все  рассчитают
- потребное количество войск, боеприпасов, транспорта, а связистам два
слова: «Обеспечить  связь!» На  такие случаи  Жуков крут.  И я  не  из
ласковых. Пробьемся, как говорят бойцы.
    То,  что  увидел  Пересыпкин  на  Западном  фронте  и  услышал  от
Псурцева, лишь  подтвердило доклады  с  других фронтов.  Положение  со
связью в  войсках  улучшалось.  Слабым  звеном  продолжала  оставаться
радиосвязь.   Но   что-нибудь   новое,   эффективное   для   ускорения
наметившегося перелома  Пересыпкин пока  сделать  не мог.  Не  хватало
главного -  средств связи.  Оставалось одно  - настойчивее  добиваться
безусловного выполнения командирами  и штабами  приказа «Об  улучшении
связи в Красной Армии».
    На обратном пути, взволнованный  столь ощутимой близостью  фронта,
Иван  Терентьевич   по-особому  смотрел   на  построенные   москвичами
баррикады, противотанковые заграждения  и доты,  заложенные мешками  с
песком  витрины  магазинов.  Сознанием  его  с  еще  большей  остротой
овладела тревожившая за  последние недели мысль:  фронт может  подойти
вплотную к важнейшим объектам связи. Как быть со связью Ставки в таком
вполне вероятном случае?
    По  указанию  Пересыпкина  Наркомат  связи  и  ГУСКА   оборудовали
несколько узлов восточнее Волги. Но нужен был стационарный, отвечающий
всем требованиям войны узел.  Для его сооружения требовалось  согласие
Верховного  Главнокомандующего.  И  Пересыпкин  мучился:  как   вообще
воспримет Сталин само  такое предложение?  Но медлить  было нельзя,  и
Пересыпкин отважился. Добившись  приема у Сталина,  он без  каких-либо
предисловий сразу сказал:
    - Прибыл для доклада о запасном узле связи.
    Вопреки ожиданиям Сталин, как о само собой разумеющемся, спросил:
    - Где вы предполагаете его расположить?
    Он отверг несколько предложений Пересыпкина и, долго  рассматривая
разложенную  на  столе  карту,   наконец  показал  пальцем   небольшой
населенный пункт:
    - Давайте здесь.
    Пересыпкин ужаснулся: указанное Сталиным место находилось вдали от
магистральных линий связи. Предстояли большие работы, чтобы  соединить
будущий узел с этими линиями.
    Возвратившись к себе,  Пересыпкин сразу  же принялся  за дело.  По
телефону он  перехватил в  пути эвакуированные  на восток  два  поезда
связи, смонтированные военными и  гражданскими связистами, и  направил
их в район будущей стройки,  дал указание в спешном порядке  отгрузить
туда  же   из  Москвы   и  соседних   областей   телеграфно-телефонное
оборудование,  радиостанции,   монтажные  и   линейные  материалы,   о
выделении для  строительно-монтажных работ  ремонтно-восстановительных
подразделений.
    Руководителем сооружения  узла решено  было назначить  заместителя
наркома связи Г.  А. Омельченко. Однако  вечером Пересыпкину  позвонил
Сталин  и  приказал  лично  возглавить  строительство.  И  хотя   Иван
Терентьевич  несколько   часов   назад  сам   докладывал   Сталину   о
необходимости  сооружения  запасного  узла  связи,  приказ  неприятным
холодком отозвался на сердце: «Неужели так плохо обстоят дела?»
    Работы велись круглосуточно, с невероятным напряжением сил, и  уже
через пять суток Пересыпкин  доложил прибывшему на место  Шапошникову,
что запасной узел  связи Ставки, получивший  позывной «Виктория»,  что
значит «победа», в основном смонтирован. После войны Маршал Советского
Союза А. М.  Василевский отмечал,  что для этого  в обычное  фронтовое
(опять   же   фронтовое!)   время    потребовалось   бы   не    меньше
пятнадцати-двадцати суток. «На связистов, в  том числе и на самого  И.
Т. Пересыпкина, -  писал А.  М. Василевский,  - налагалась  величайшая
ответственность за судьбу управления  страной и Вооруженными Силами  в
самый критический  момент  истории. Во  имя  этой задачи  нельзя  было
жалеть ни себя, ни других. Так и поступали связисты».
    В  начале  ноября  состоялось   решение  о  проведении  в   Москве
традиционного торжественного  собрания,  посвященного  24-й  годовщине
Великой Октябрьской социалистической революции,  и выступлении на  нем
Сталина.  Наркомату  связи  было  поручено  радиофицировать  вестибюль
станции метро «Маяковская»,  где должно было  состояться заседание,  и
организовать его трансляцию всеми радиостанциями страны.
    После  окончания  монтажных   работ  была   проведена  проба:   из
установленных на  станции  громкоговорителей послышались  свист,  гул,
голос диктора едва различался. Пересыпкин приказал остановить пробу  и
оборудовать все так, как должно быть во время торжественного собрания.
Установили трибуну с микрофонами, кресла, в которых разместили солдат,
вдоль платформ поставили вагоны.
    Дальнейшая отладка звучания, теперь уже в условиях, приближенных к
действительным, также не сразу удалась.  Наконец хрипы, свист и гул  в
репродукторах были устранены.
    Вечером 6 ноября выступление Сталина на торжественном совещании  и
праздничный концерт слушала вся страна - фронт и тыл. А утром 7 ноября
Москва транслировала передачу о традиционном военном параде на Красной
площади и речь Сталина на нем.
    После парада Пересыпкин почувствовал себя настолько расслабленным,
что, как ни противился, уснул прямо в кресле за рабочим столом.  Позже
он признался близким друзьям:
    - Шестого и седьмого я жил на одних нервах. Все думал: вдруг  сбой
какой-нибудь, что-то откажет.
    Впрочем, в то время Пересыпкин  вообще работал, что говорится,  на
втором дыхании. Советские войска вели ожесточенные оборонительные бои.
Враг  еще  остервенело  наседал.  А  Ставка  развернула  подготовку  к
широкому контрнаступлению под Москвой. Перед связью встали  неимоверно
сложные задачи.  Позже  Пересыпкин  сформулировал их  в  одной  скупой
фразе:  «Нельзя  не  отметить,   что  подготовка  контрнаступления   в
отношении связи  проходила  в  сложной  обстановке,  при  ограниченных
средствах связи и в труднейших условиях суровой зимы».
    Ну а если раскрыть эту фразу? Как, например, применительно к связи
понять слова «в трудных условиях  суровой зимы»? Это вовсе не  значит,
что связистам было нелегко работать  при лютых морозах, что,  впрочем,
тоже нельзя  сбрасывать  со счета.  «Холодно»  было и  технике:  из-за
сильных  холодов   рвались   провода  постоянной   телефонной   связи,
отказывали в работе микрофонные капсулы, замерзали элементы телефонных
аппаратов. А  снежные заносы?  Машины  с радиостанциями  и  имуществом
связи нередко буксовали или вообще  не могли продвигаться по  глубокой
снежной целине.
    Много трудностей таилось и за словами «в сложной обстановке». Ведь
нужно было одновременно поддерживать связь с войсками, сражавшимися на
фронте, где обстановка непрерывно менялась, с войсками, производившими
перегруппировки, и прибывавшими  в исходные  районы резервами  Ставки,
наконец, готовить  связь для  ее  бесперебойной работы  в  предстоящем
контрнаступлении.
    Слова  «при  ограниченных  средствах  связи»,  как  говорится,   в
комментариях не нуждаются:  даже «голодный паек»  в обеспечении  войск
средствами связи не всегда соблюдался.
    Все это рождало ежедневно множество сложнейших проблем, разрешение
которых так или иначе производилось с участием Пересыпкина,  требовало
от него огромного напряжения.
    На первом плане,  разумеется, было  обеспечение мобильности  связи
Ставки со  штабами  фронтов  и  армий.  Пересыпкин  установил  строгий
контроль за  работами по  выполнению  приказа об  установлении  прямой
связи  Генштаба  со  штабом  армий  и  вскоре  с  удовлетворением  мог
отметить, что в  высшем звене руководства  войсками принцип «связь  на
ступень ниже» реализован. Для предстоящих наступательных действий  это
было очень важно.
    Улучшалось  дело  со  связью  и  в  войсках.  Выезжая  в  короткие
командировки на Западный фронт, Пересыпкин подчас с изумлением отмечал
то, что  потом  он  называл  «уметь  создавать  устойчивую  связь  при
ограниченных средствах». И каждый раз  он испытывал нечто вроде  укора
совести - будто  от него  зависела такая  низкая обеспеченность  войск
средствами  связи.  Но  это  была  подспудные  ощущения.  Реально   же
Пересыпкина беспокоило  другое: в  условиях контрнаступления  связь  в
войсках должна  быть еще  более  мобильной и  устойчивой. Он  еще  раз
внимательно   изучил   возможности    государственных   линий    связи
Подмосковья. Все  линии Наркомата  связи давно  уже обслуживали  нужды
войск.  Но   были   другие   линии   самой   различной   ведомственной
принадлежности: Наркомата путей сообщения, Аэрофлота, Речфлота и  даже
метрополитена.  «Нужен  один  хозяин»,   -  подытожил  свои   раздумья
Пересыпкин. 15  октября  по  его представлению  был  издан  совместный
приказ Наркомата обороны и  Наркомата связи о назначении  специального
уполномоченного, которому  подчинялись  все  линии  гражданской  связи
Подмосковья. Он был ответствен за немедленное выделение каналов  связи
для нужд военного командования.
    В  результате  сражавшиеся  под  Москвой  войска  получили  весьма
солидную базу  для организации  разветвленной связи  на всех  уровнях.
Особенно  эффективно  использовал  это  нововведение  начальник  связи
Западного фронта Псурцев.  После войны Маршал  Советского Союза Г.  К.
Жуков   писал:   «Близость    столицы,   использование   всех    линий
правительственной и  гражданской сети  связи позволило  нам  благодаря
неутомимости начальника связи фронта Н. Д. Псурцева и его  подчиненных
иметь надежную связь со Ставкой, Генеральным штабом и всеми входившими
во фронт армиями.  При необходимости штаб  или командный пункт  фронта
мог непосредственно связаться с той или иной дивизией».
    ГУСКА и Наркомат связи, штабы фронтов и армий разработали и многие
другие  меры,   которые   в  совокупности   должны   были   обеспечить
непрерывность связи войск в предстоящем наступлении. Конечно, меры эти
могли бы быть совсем иными, более эффективными: всеограничивал  острый
недостаток средств связи. «Дыры латаем!» - досадовал Пересыпкин. Но  в
то тяжелое время «латать дыры»  было тоже искусством - подчас  нудным,
выматывающим силы и нервы, но крайне необходимым делом.
    В начале  декабря Пересыпкину  позвонил Сталин  и приказал  срочно
выехать в штаб 1-й ударной армии для оказания ей помощи в  организации
связи. Запасного  аппарата  Бодо не  было.  Пришлось снять  аппарат  с
источниками питания с действующей линии на Центральном телеграфе.  Для
его обслуживания выехала на фронт группа девушек из дежурной смены.
    Связь с Генштабом была установлена почти сразу. Труднее  оказалось
связать штаб армии  с ее  соединениями. Связисты  работали быстро,  но
Пересыпкин торопил их. Он знал то,  чего они не знали: через день  1-я
ударная  армия   опрокинула   противостоящего  противника   и   начала
наступление на запад.
    В  контрнаступление  перешли  войска  Западного,  Калининского   и
Юго-Западного фронтов. И вскоре  Центральное радио передало  сообщение
Совинформбюро  о  первом  крупном  поражении  вермахта  -  о  разгроме
немецко-фашистских войск под Москвой.
    А наступление продолжалось. Положение  со связью повсеместно  было
крайне напряженным, в том числе и в высшем звене руководства войсками.
Штабы фронтов, армий перемещались  на запад. Продление  к ним новых  и
ремонт поврежденных линий связи из-за ограниченного запаса проводов  и
другого имущества было делом сложным.  К тому же, отступая,  противник
минировал линии связи  и подходы  к ним.  Пришлось и  в войсках  связи
завести своих  минеров: в  каждой занятой  ремонтом poтe  выделить  по
нескольку бойцов  и  обучить  их  обнаружению  и  обезвреживанию  мин.
Противник подвергал авиационным бомбежкам известные ему линии связи. В
ряде случаев из-за этого приходилось прокладывать новые линии в других
местах.  Трудности  эти   были  предусмотрены,  и   связисты  в   меру
возможностей к ним подготовились. Но вдруг произошло непредвиденное  -
резкое усиление мороза вызвало массовый разрыв проводов. А это грозило
повсеместными перерывами  телеграфной  и телефонной  связи,  в  первую
очередь связи Ставки  со штабами фронтов  и армий -  здесь связь  была
только проводной.
    ГУСКА,  фронтовое  и   армейское  командование  сосредоточили   на
строительстве новых и ремонте поврежденных линий огромные силы:  части
фронтовых и армейских связистов, военно-восстановительные батальоны  и
подразделения, рабочие колонны, бригады работников линейно-технических
служб Наркомата связи. И линии  проводной связи в большинстве  случаев
не отставали от наступавших войск.
    Положение было выправлено,  но Пересыпкин  был озабочен:  возможны
ведь и другие непредвиденные обстоятельства. И вообще нужен был  такой
порядок восстановления и эксплуатации линий проводной связи, чтобы она
функционировала при любых  обстоятельствах. Происшедший вскоре  случай
подтолкнул  Пересышшна   к   принятию  важного   решения   в   области
обслуживания  проводной  связи.  На  пять  суток  задержался  ввод   в
эксплуатацию постоянной линии Солнечногорск - Клин. Причина  оказалась
простой: начальник  связи  Западного  фронта  и  начальник  областного
управления  связи,  понадеявшись  друг   на  друга,  не   организовали
своевременное восстановление этой важной магистрали.
    Пересыпкин, не без оснований, винил  в происшедшем самого себя.  А
свои ошибки  он  переживал  тяжело.  «Нечетко  определил  функции!  Не
разграничил ответственность!» - многое он наговорил себе мысленно в то
время. Успокоившись, он вызвал  необходимых работников ГУСКА,  изложил
им свои соображения  и приказал  срочно оформить их  в виде  директивы
главка.
    27 декабря, занятый редактированием проекта директивы и различными
срочными телефонными разговорами, Пересыпкин  не сразу уловил  веселую
нотку в голосе позвонившего ему управляющего делами СНК Я. Е. Чадаева:
    - Чем заняты, Иван Терентьевич?
    - Да вот верчусь, как грешник на вертеле.
    - Остановитесь на  минутку.  Верховный велел  передать.  Запишите:
постановление СНК  СССР от  двадцать  седьмого декабря  сорок  первого
года.
    - Записал.
    - Так   вот    этим    постановлением   вам    присвоено    звание
генерал-лейтенанта войск связи. Поздравляю.
    - Спасибо.
    - Не слышу энтузиазма.
    - Рад, конечно, - рассмеялся  Пересыпкин. - Только, признаться,  я
разноса ждал.
    Приятно возбужденный,  Пересыпкин еще  раз перечитал  директиву  и
подписал ее. В  этот же день  она была передана  по телеграфу в  штабы
фронтов и армий, в соответствующие учреждения Наркомата связи.
    В директиве  четко определялась  ответственность каждой  инстанции
связи - военной  и общегосударственной  - за  состояние телеграфных  и
телефонных линий  на всем  их протяжении:  от передовой  до  Генштаба.
Впоследствии Пересыпкин писал,  что эта  директива «являлась  основным
руководящим документом  о порядке  восстановления и  эксплуатационного
обслуживания постоянных  линий в  течение всей  Великой  Отечественной
войны».
    В  ходе   первого  общего   наступления  Красной   Армии   гораздо
эффективнее  стала  использоваться   радиосвязь,  широкое   применение
получили и подвижные средства: донесения и распоряжения доставлялись с
помощью  пеших  и  конных   посыльных,  лыжников,  мотоциклистов,   на
автомашинах и самолетах связи.
    Пересыпкин  неоднократно  выезжал   на  фронт   и  возвращался   с
противоречивыми чувствами. Его восхищало мастерство организации  связи
некоторыми штабами, героизм воинов-связистов. Вызывало  удовлетворение
и то,  что  в целом  все  же обеспечивалась  непрерывность  управления
наступавшими  войсками.   В  то   же   время  он   острее   чувствовал
необходимость реальной помощи  фронтовым связистам.  Слова Псурцева  о
связистах, которые «каждый  кусок проволоки к  делу пристраивают»,  он
запомнил надолго. Однако промышленность пока еще мало что могла  дать.
И Пересыпкин все чаще мысленно возвращался к возникшей у него однажды,
как он  выразился,  «задумке».  После разгрома  фашистских  войск  под
Москвой эта «задумка» казалась ему весьма реальной.
    Чаще  всего  своими  мыслями  Пересыпкин  делился  с  Василевским,
который, став  заместителем  начальника Генштаба,  детально  занимался
вопросами связи. И на этот раз Пересыпкин пришел со своей «задумкой» к
Василевскому.  Суть  ее  состояла  в  том,  чтобы  на  базе   корпусов
эвакуированного предприятия создать  «собственный», то есть  Наркомата
обороны,  завод   по   производству  средств   связи.   По   расчетам,
произведенным работниками ГУСКА, такой завод стал бы давать  продукцию
быстрее, чем заводы, которые были переправлены в тыл страны и пока еще
монтировались там.
    - Все, что можно было взять в Наркомате связи, я взял. Он тоже  на
«голодном пайке», - обосновал свое предложения Пересыпкин.
    - Что требуется  от Генштаба?  - спросил  Василевский,  убежденный
доводами Пересыпкина.
    - Обращение в ГКО.
    - Готовьте документы. Поддержим.
    21 января 1942 года  постановление ГКО состоялось. ГУСКА  проявило
исключительную находчивость  и оперативность:  организовало  воздушный
мост  Москва  -   Ленинград.  Из  блокадного   города  были   вывезены
специалисты завода «Красная заря», их семьи и станочное  оборудование.
Все эти крайне истощенные люди смогли приступить к работе только после
того, как их подлечили в  военных госпиталях. Часть специалистов  была
отозвана с фронта.
    Вскоре был пущен  и второй  завод, производивший  радиоаппаратуру.
Пересыпкин считал себя «шефом» этих заводов и часто бывал там,  обычно
по ночам.  На  радиозаводе в  основном  работали подростки.  У  многих
станков были  установлены подставки  для низкорослых  ребят и  девчат.
«Нельзя было смотреть без слез на все это, - писал Иван Терентьевич. -
Но ни на какую жалость  нельзя было и намекать. Почувствовав  жалость,
ребята приняли бы  это за оскорбление.  Они, эти маленькие  труженики,
гордились тем, что  работают на  заводе, изготавливающем  радиостанции
для Красной Армии, дорожили честью рабочего».
    Оба  завода  вполне  оправдали  надежды  Пересыпкина.  Они  начали
выпускать продукцию  раньше эвакуированных  предприятий и  в  довольно
большом количестве.  Первый  завод  за 1942  год  выпустил  130  тысяч
телефонных аппаратов, более  200 коммутаторов  и 20  весьма сложных  в
изготовлении аппаратов  Бодо,  второй  -  более  20  тысяч  переносных
радиостанций.
    Поездки Пересыпкина  и  работников  ГУСКА на  фронт  давали  очень
многое для улучшения организации  связи на местах, позволяли  выявлять
положительный опыт и  отрицательные явления.  Еще в  период битвы  под
Москвой Пересыпкин  решил  расширить  этот  опыт,  организовать  более
широкое изучение практической деятельности начальников и частей  связи
в боевой обстановке. По его  указанию было создано несколько групп  из
работников ГУСКА, Военной электротехнической академии, военных  училищ
и Научно-исследовательского  института связи  Красной Армии.  Группами
был собран богатейший материал. Он был изучен, глубоко проанализирован
и в виде инструкций  и директив распространен  в войсках. Кроме  того,
ГУСКА разработало и  направило в войска  и в военно-учебные  заведения
обобщающий труд об опыте войск  связи за первые девять месяцев  войны.
Эта практика была  сохранена и  расширена в последующем,  в том  числе
изучались сильные и слабые  стороны техники связи, что  способствовало
непрерывному улучшению ее, созданию новых технических устройств.
    При анализе опыта организации  связи на фронте Пересыпкин  большое
внимание  уделял  изучению  причин  отрицательных  явлений.   Наиболее
типичными  из   них  продолжали   оставаться  недостаточное   внимание
некоторых командиров и  их штабов к  организации связи и  радиобоязнь.
Правда, приказ «Об улучшении связи  в Красной Армии» делал свое  дело.
Его  выполнение  строго   контролировалось.  И  не   только  ГУСКА   и
начальниками связи фронтов и армий. Большое внимание организации связи
уделяли  Генштаб,   штабы  фронтов   и  армий.   Командиров,   которые
перекладывали организацию связи на одних связистов, стало  значительно
меньше.
    Гораздо  сложнее   обстояло  дело   с  преодолением   радиобоязни.
Начальники связи  всех  степеней  продолжали  с  тревогой  докладывать
Пересыпкину о  фактах  пренебрежения  радиосвязью,  приводили  примеры
того, как это пагубно сказывается на управлении войсками. Работники же
ГУСКА сталкивались  со  скрытыми проявлениями  недооценки  радиосвязи:
некоторые командиры  пользовались  ею  в редких  случаях,  подчас  под
нажимом сверху.
    Недооценку радиосвязи и  переоценку проводной  связи Пересыпкин  в
своих послевоенных научных трудах  называл «детской болезнью»  первого
периода  войны.  Правда,  этой  «болезнью»  не  страдали  ВВС,  ВМФ  и
бронетанковые войска. Там  радиосвязь с самого  начала была главным  и
весьма эффективным средством управления войсками.
    Некоторые основания  «бояться»  радиосвязи, конечно,  были.  Штабы
противника в течение всей войны вели активную радиоразведку. Но это не
значило,  что  следовало  сужать  сферу  радиосвязи.  Да  это  было  и
невозможно.  Напротив,   в  условиях   маневренной  войны   радиосвязь
становилась  важнейшим  средством  управления  войсками,  особенно   в
наступательных операциях.  Поэтому  нужно было  не  только  преодолеть
радиобоязнь, но и привить в войсках любовь к радиосвязи.
    Пересыпкин,  разумеется,   понимал,   что   одними   приказами   и
инструкциями этого не достичь. К тому же радиоразведка противника была
в то  время  довольно грозным  врагом.  И это  оказывало  определенное
влияние на некоторых командиров, в том числе и на недостаточно опытных
командиров-связистов,  призванных  из   запаса.  Словом,   преодоление
радиобоязни было делом весьма сложным.
    Прежде всего  Пересыпкин требовал  от  связистов знать  как  можно
больше о  вражеской  радиоразведке.  Он  и  сам  постоянно  изучал  ее
структуру,  методы   и   приемы   ее   деятельности,   искал   способы
противодействия ей.
    Дело это  было  поставлено  у противника  весьма  обстоятельно.  В
Берлине  при   штабе   верховного  главнокомандования   имелся   центр
радиоподслушивания -  высший  орган,  ведавший  радиоразведкой.  Этому
центру  подчинялось   8   радиополков,   6  из   них   находились   на
советско-германском  фронте.   Полки   делились   на   соответствующие
подразделения, были  укомплектованы  опытными  специалистами  и  имели
разнообразную и совершенную для своего времени технику.
    В  зависимости  от  задач  радиоразведка  противника  делилась  на
дальнюю и ближнюю. Подразделения дальней разведки прослушивали  работу
советских радиостанций от  полка и выше.  Они осуществляли перехват  и
пеленгацию радиотелеграфных станций, записывали на ленты или пластинки
наиболее интересные передачи  широковещательных станций. Как  правило,
за каждым  участком фронта  следил  один и  тот же  работник,  знавший
наизусть применяемые советскими связистами ключи, позывные, псевдонимы
и фамилии командного состава советских соединений.
    Личный состав подразделений обработки получаемых данных должен был
знать,  и   тоже  наизусть,   позывные  и   ключи  радиостанций   всех
противостоящих соединений советских войск  и их группировки вплоть  до
отдельного батальона. Подразделения  ближней радиоразведки  занимались
перехватом незашифрованных  передач  радиостанций  советских  войск  и
подслушиванием радиоразговоров в передовой полосе фронта.
    Таким образом,  выражаясь  языком  противника,  его  радиоразведка
имела  тотальный   размах.   Она  намного   превосходила   возможности
радиосвязи Красной Армии, как, впрочем, и во всех других видах связи.
    Однако, зная ее возможности, способы  и методы ее действий,  штабы
советских войск могли принимать меры для затруднения радиоперехвата  и
в соответствии с обстановкой применять  радиосвязь. Это и имел в  виду
Пересыпкин, требуя от войсковых  связистов изучения связи  противника,
его радиоразведки в частности.
    В большинстве  случаев  так  и  было.  Причем  одно  лишь  строгое
соблюдение   обязательных   правил   радиообмена   и   радиодисциплины
значительно  затрудняло  действия  вражеской  радиоразведки.   Большое
значение имело также  профессиональное мастерство  радистов. Взятый  в
плен обервахмистер 4-го радиоразведывателыюго полка противника показал
на допросе: «Работа  русских радистов во  многом отличалась от  работы
англичан. Русские  часто  меняли  радиоданные,  применяли  специальные
пароли, работали  на больших  скоростях. Все  это затрудняло  перехват
радиопередач и подслушивание русских радиостанций».
    Многие штабы советских  войск все чаще  и успешнее  организовывали
мероприятия для  введения  радиоразведки противника  в  заблуждение  -
проводились радиопередачи с дезинформационными сведениями, создавались
ложные радиосети, вдали от расположения советских войск  имитировалась
работа  радиостанций   крупных   штабов.  Пересыпкин   был   подлинным
энтузиастом такого рода мероприятий,  нередко сам был их  инициатором,
участвовал в разработке  их планов.  Он с нетерпением  ждал то  время,
когда наличие радиосредств позволит развернуть широкую  наступательную
войну в эфире.
    Подавление вражеской радиоразведки  являлось важной задачей  войск
связи. Вместе  с  тем  оно  во  многом  способствовало  и  преодолению
радиобоязни. Однако сокрушительный удар  по недооценке радиосвязи  был
нанесен другим, тщательно продуманным мероприятием. Оно также не  было
специально направлено против радиобоязии, а диктовалось  потребностями
войны, необходимостью повышения устойчивости и мобильности  управления
войсками.
    Суть этого мероприятия  состояла в введении  штатных, или, как  их
потом  стали  называть,  личных,  радиостанций  командующих   войсками
фронтов и  армий.  Обсуждая  этот  вопрос  с  Василевским,  Пересыпкин
подчеркивал:
    - Правило должно быть железным  без каких-либо исключений: где  бы
ни был командующий -  радиостанция должна быть с  ним. Это подтянет  и
нижестоящие штабы: им тоже придется держать радиостанции рядом.
    Василевский с  большим  одобрением  ознакомился  с  подготовленным
Пересыпкиным проектом приказа  Ставки Верховного Главнокомандования  о
штатных радиостанциях.  Вместе  с  тем в  проекте  ставился  вопрос  о
пересмотре общевойсковыми командирами своего отношения к радиосвязи.
    - Это только  начало, -  пояснял Пересыпкин.  - Как  только у  нас
станет больше радиостанций, то штатные радиостанции нужно будет ввести
и ниже.
    Потребность и  способность заглядывать  в будущее  при  проведении
того или  иного мероприятия  вообще были  характерны для  деятельности
Пересыпкина. Добившись введения  принципа «связь на  ступень ниже»  во
фронтовом звене,  он  по  мере  возможности внедрял  его  в  армиях  и
соединениях. Организуя противодействие вражеской радиоразведке, он уже
обдумывал планы  перехода в  наступление в  эфире. И  теперь  введение
штатных радиостанций  командующих войсками  фронтов и  армий  являлось
лишь первым шагом в  осуществлении задуманного им плана  всестороннего
внедрения радиосвязи в войсках.
    В мае  1942  года Ставка  Верховного  Главнокомандования  одобрила
предложения Пересыпкина.  Забегая вперед,  заметим, что  в  дальнейшем
штатные  радиостанции  получили  командиры   корпусов  и  дивизий.   И
радиосвязь,  отпугивавшая   в   начале  войны   многих   общевойсковых
командиров, по мере  приобретения опыта  ее использования  становилась
основным, а нередко и единственным средством управления войсками.
    Летом и осенью 1942 года основные военные события переместились на
южное  крыло  советско-германского  фронта:  враг  рвался  на  Кавказ,
стремился  овладеть  Сталинградом.  Перед  связистами  -  военными   и
гражданскими - встали чрезвычайно сложные  задачи. До войны по  левому
берегу Волги проходила единственная магистральная линия связи  Саратов
- Астрахань.  События первых  месяцев  войны побудили  Наркомат  связи
несколько  выправить  положение.  Были  построены  линии  Астрахань  -
Гурьев, Уральск - Гурьев, Саратов - Астрахань.
    Особенно в  тяжелом положении  оказалась  связь Москвы  со  штабом
Закавказского фронта,  располагавшимся в  районе Тбилиси.  Телеграфные
переговоры с ним  велись по далекому  обходному пути: через  Куйбышев,
Оренбург, Ташкент, Ашхабад, Красноводск, по специальному кабелю  через
Каспийское море, Баку и Тбилиси.  Телефонной связи Москвы с Тбилиси  в
то время  вообще  не  было. Таким  образом,  связь  Ставки  Верховного
Главнокомандования  с   войсками  Закавказского   фронта  была   очень
ненадежной. К осени же, когда  разгорелась битва за Кавказ,  положение
со связью  Москвы со  штабом  Закавказского фронта  стало  нетерпимым.
Пересыпкин  был  вынужден  поставить   вопрос  перед  ГКО  о   срочном
сооружении вдоль южного  побережья Каспийского  моря постоянной  линии
связи протяженностью 1315  километров. Работы  велись в  исключительно
быстрых темпах. А ведь все необходимое для строительства завозилось за
сотни и тысячи километров. Одних только столбов было доставлено  через
Астрахань  по  Каспийскому  морю  15   тысяч  штук.  Через  28   суток
стационарная   телеграфно-телефонная   магистраль    была   сдана    в
эксплуатацию.  Она  обеспечила  устойчивую  связь  Ставки   Верховного
Главнокомандования   с    Закавказским   фронтом    и   с    войсками,
дислоцировавшимися в Иране.
    Пересыпкин принимал энергичные меры по поддержанию связи Москвы  с
войсками, сражавшимися в районе  Сталинграда. Он направил туда  лучших
работников Наркомата  связи и  ГУСКА. И  на месте,  непосредственно  в
районе развернувшегося  гигантского  сражения, военные  и  гражданские
связисты  трудились   рука  об   руку.  Они   вместе   восстанавливали
поврежденные линии, строили новые, оборудовали  узлы связи в городе  и
на левом берегу Волги.
    Особенно тяжело  было обеспечивать  связь  со штабом  62-й  армии,
находившимся  в   самом  городе.   Связисты  непрерывно   прокладывали
кабельные линии через Волгу. Но они часто разрывались артиллерийским и
минометным обстрелом,  повреждались  проходившими судами.  К  тому  же
кабели были  полевого типа.  Промокая, они  теряли изоляцию,  и  связь
нарушалась. Такие  кабели могли  служить не  более трех  суток.  Затем
нужно было устанавливать новые. Только с  11 по 13 ноября не  работали
все кабели, по которым штаб Сталинградского фронта поддерживал связь с
входившими в него армиями.
    Нужен был специальный подводный кабель. Пересыпкин, что говорится,
поднял на  ноги все  учреждения  связи, и  в конце  концов  подходящий
кабель нашли в Москве. Сразу же вместе с кабельщиками он был направлен
самолетами в район  Сталинграда. Прокладка  его по дну  через Волгу  -
образец и высокого мастерства,  и самоотверженности связистов.  Работы
велись в  ледяной воде  под  непрерывным артиллерийским  обстрелом.  В
дальнейшем -  в  ходе  боев  в районе  Сталинграда  и  при  ликвидации
окруженной там вражеской группировки - этот кабель сыграл важную  рель
в управлении войсками.
    В разгар кровопролитных боев на Волге Верховное Главнокомандование
начало  разработку   плана   операции   по   разгрому   сталинградской
группировки противника. Пересыпкина пригласил  Г. К. Жуков и  подробно
рассказал  о  замысле  предстоящей  операции,  примерных  ее   сроках,
войсках, которым предстояло ее  осуществлять. В заключение он  сказал:
«Операция очень  важная,  она будет  иметь  огромный  пространственный
размах, в  ней будет  участвовать  большое количество  войск.  Поэтому
ничего не  жалейте  для обеспечения  всем  необходимым  Юго-Западного,
Донского и Сталинградского фронтов».
    От Жукова Пересыпкин  вышел в  необычайно приподнятом  настроении.
Ведь каких-то  полчаса  назад  он знал  другое:  враг  снова  обладает
превосходством,  вновь  наступает,  нависшая  над  Родиной   опасность
усилилась. Так, собственно, и было. Но что перелом так близок, что  он
уже   обрел   реальные   черты   в   конкретных   планах    Верховного
Главнокомандования - зто было для него неожиданной радостью.
    Восхищали  замысел,  размах  и  предполагаемые  итоги  предстоящей
операции.  Пересыпкин  был  признателен  Жукову  за   заблаговременную
информацию и  потому,  что  она позволила  оперативно,  но  без  суеты
пополнить  войска  связи  участвовавших  в  операции  фронтов   личным
составом, командирами и специалистами.
    Сложнее  было  со  средствами   связи.  «Ничего  не  жалеть»   для
Пересыпкина и  тогда было  еще трудно.  Но промышленность  уже  начала
давать продукцию, и, конечно же, значительную часть ее ГУСКА направлял
тем трем  фронтам,  которым предстояло  вновь  повернуть ход  войны  в
пользу Красной Армии.  Кроме того,  по указанию  Пересыпкина по  линии
Наркомата  связи   в   распоряжение   этих   фронтов   были   выделены
дополнительные провода, приняты меры  по повышению устойчивости  связи
на  направлениях   к  войскам,   которым  предстояло   участвовать   в
контрнаступлении.
    Оборонительный этап  Сталинградской  битвы с  особой  очевидностью
выявил жизненность  принципов  организации связи  в  войсках,  которые
вырабатывались и  внедрялись  в  практику  при  активном  инициативном
участии Пересыпкина. Многие  недостатки, отмечавшиеся в  свое время  в
приказе  «Об  улучшении  связи  в   Красной  Армии»,  уже  больше   не
проявлялись. По сути,  покончено было и  с радиобоязнью. Напротив,  на
постоянно  бомбардируемой  и  обстреливаемой  артиллерией   территории
проводная связь  непрерывно  выходила  из строя.  И  бывало  так,  что
управление войсками осуществлялось только с помощью радиосвязи.  Позже
командующий войсками 62-й армии В. И, Чуйков рассказывал Пересыпкину:
    - Незаменимой была радиосвязь. Очень часто только с помощью  радио
можно было получать информацию об обстановке со всех участков фронта и
отдавать распоряжения  частям и  соединениям,  часть из  которых  была
отрезана противником от командного пункта армии.
    В контрнаступлении роль радиосвязи должна была возрасти еще более.
Поэтому численность радиостанций в  войсках Юго-Западного, Донского  и
Сталинградского фронтов была доведена до 9 тысяч.
    Чрезвычайно ответственным делом  являлась организация связи  войск
Юго-Западного   и   Сталинградского   фронтов   при   окружении    ими
сталинградской группировки противника. Наступая навстречу друг  другу,
эти войска должны были  встретиться на поле боя  и могли принять  свои
передовые части за вражеские,
    Под руководством Пересыпкина в  ГУСКА был разработан  оригинальный
способ взаимной радиосвязи  по так называемой  «волне встречи».  Чтобы
вести  переговоры  по  такой  радиосети,  ГУСКА  направило  в   войска
подробную  инструкцию  и  специальную  таблицу  радиосигналов.  Штабам
Юго-Западного и Сталинградского фронтов  были даны и другие  отправные
документы для организации радиосети встречного взаимодействия.
    И в  центре  и  в  штабах фронтов  делалось  все  необходимое,  но
Пересыпкин волновался:  столь  грандиозной  по  масштабам  организации
связи встречного взаимодействия  войск в условиях  боевых действий  не
решала еще ни одна современная  армия. В своем сознании он  рассмотрел
различные  неожиданности,  которые  могли  возникнуть  при  проведении
операции, продумал  различные подстраховочные  мероприятия. Эти  мысли
поглощали почти  все небольшое  время, которое  удавалось урывать  для
отдыха.
    Самое большое,  чего он  хотел тогда,  - это  быть там,  на  месте
предстоящих  событий.  Вскоре  так   и  произошло.  В  начале   ноября
Пересыпкин был  командирован Ставкой  Верховного Главнокомандования  в
район Сталинграда  с задачей  помочь штабам  фронтов в  организации  и
обеспечении связи при проведении наступательной операции по  окружению
группировки вражеских войск.
    Тяжело было  лететь на  неприспособленном к  перевозке  пассажиров
скоростном бомбардировщике. Зато через несколько часов после вылета из
Москвы Пересыпкин с группой руководящих работников ГУСКА был на месте.
Встречавшие его генералы-связисты прямо на полевом аэродроме  подробно
доложили  обстановку.  Обрадовали  разработанные  управлениями   связи
фронтов  конкретные  детали  и  уже  проведенные  ими  мероприятия  по
созданию радиосети встречного взаимодействия.
    С аэродрома Пересыпкин поехал к  А. М. Василевскому, который,  как
представитель    Ставки,    координировал    действия    Донского    и
Сталинградского фронтов. В состав его оперативной группы и был включен
Пересыпкин.
    Александр Михайлович встретил его благодарностью:
    - Спасибо! Теперь совсем другое дело. Прямо-таки руки развязали!
    Заметив недоумение Пересыпкина, он пояснил:
    - Я об узле связи.
    Дело в том,  что обычно представители  Ставки пользовались  связью
штабов фронтов  и  армий.  Это  создавало  некоторые  неудобства.  Под
Сталинград же  для  обслуживания оперативной  группы  Василевского  по
указанию Пересыпкина  был направлен  отдельный батальон  связи. В  его
составе  была   разнообразная   телеграфно-телефонная   аппаратура   и
автомобильные радиостанции. Укомплектованный  высококвалифицированными
специалистами, призванными из  московских предприятий связи,  батальон
мог обеспечивать  связь  представителя  Ставки  с  Генштабом,  штабами
фронтов и армий.
    Василевский проинформировал о ходе  подготовки операции в целом  и
выразил озабоченность состоянием согласования связи между фронтами.
    - Вопросов тут  много,  и  решать их  нужно  кому-то  одному,  вам
конкретно, Иван Терентьевич.
    Действительно, Пересыпкин  прибыл как  раз вовремя.  Проверив  все
сделанное, он внес некоторые уточнения  и сосредоточился на решении  и
согласовании с начальниками  связи фронтов  множества самых  различных
вопросов, возникавших на последней стадии подготовки операции.
    Накануне   начала    наступательной    операции    Пересыпкин    с
удовлетворением отметил, что все необходимое сделано. Доложив обо всем
Василевскому, он заметил:
    - И все-таки тревожно.
    - Да, -  вздохнул  Василевский.  - Бывает  ведь:  все  рассчитано,
подготовлено, а жизнь такое коленце вытворит…
    Оба они волновались, понимая, что ничего больше уже сделать нельзя
и им остается лишь корректировать события и ждать их исхода.
    19-20 ноября наступление советских войск началось. И хотя уже было
ясно, что  оно  развивается успешно  и  столь же  успешно  завершится,
связисты продолжали  волноваться. Их  днем  радости стало  23  ноября,
когда  вражеская   группировка  была   полностью  окружена.   Взаимное
опознавание и установление связи  между наступавшими частями во  время
их встречи повсеместно  прошли четко и  организованно. Это был  триумф
радиосвязи.
    Широкомасштабное использование  способа связи  по «волне  встречи»
явилось важным вкладом в  военное искусство, большой заслугой  военных
связистов. Этот способ был «взят на вооружение» и широко использовался
в последующих операциях Красной Армии.
    Еще в  Москве Пересыпкин  много занимался  подготовкой к  усилению
борьбы  в  эфире.  Промышленность  стала  выпускать  во  все   большем
количестве  радиостанции  различной   мощности  и  назначения.   Перед
отъездом на фронт
    Пересыпкин подготовил необходимые документы и представил в  Ставку
проект приказа о  создании специальных частей  радиопомех. Приказ  еще
подписан не  был,  но Пересыпкин  считал,  что не  только  специальные
части,  но  и  все  радиостанции  войск  должны  по  мере  возможности
проводить  активные   мероприятия   по  радиоразведке   и   подавлению
радиосвязи противника. Дело это принимало в войсках все более  широкий
размах.
    И  теперь,   после  окружения   вражеской  группировки,   связисты
Сталинградского  фронта  при   непосредственном  участии   Пересыпкина
«окружили» ее и в эфире. Была создана специальная группа подразделений
связи для  радиоподавления.  Выделенные в  ее  распоряжение  несколько
мощных радиостанций настраивались на  волны радиостанций противника  в
момент их  работы и  срывали  ее путем  «бессмысленных»  радиопередач.
Радиостанция большой мощности была  задействована на работу  позывными
радиостанции  группы   армий   Манштейна,  пытавшейся   прорваться   к
окруженной группировке. Эта радиостанция передавала командованию  этой
группы дезинформацию и приняла от него 86 особо важных радиограмм.
    17  декабря  1942   года  был  издан   приказ  Ставки   Верховного
Главнокомандования   о   создании   специальных   частей   радиопомех.
Пересыпкин тут же позвонил в ГУСКА и дал указание о формировании  этих
частей и направлении в штабы  фронтов обзора об опыте радиоразведки  и
радиоподавления. И здесь, бывая в войсках Сталинградского, Донского  и
Юго-Западного фронтов, он подробно инструктировал связистов,  побуждал
их продумывать  различные варианты  войны в  эфире. А  варианты эти  -
сложные и простые -  рождались самой действительностью: стоило  только
подумать. Например,  для  усиления войск,  отражавших  попытки  группы
Манштейна   прорваться   к   окруженной   группировке,   было   решено
использовать  4-й   механизированный   корпус.   Пересыпкин   приказал
автомобильным радиостанциям  корпуса  оставаться на  месте  и  активно
работать на  передачу. Это  ввело в  заблуждение противника,  и он  не
заметил передвижения корпуса в новый район боевых действий.
    И  на  войне  бывают  мирные  радости.  Василевского,   Федоренко,
Пересыпкина и некоторых других прибывших из Москвы генералов пригласил
на встречу нового,  1943 года  командующий войсками 57-й  армии Ф.  И.
Толбухин. Выехали днем и по  пути заехали в Котельниково.  Василевский
вместе с  другими  генералами  направился  в  штаб  7-го  гвардейского
корпуса, а Пересыпкин - в штаб 2-й гвардейской армии, где не  ладилось
со связью. Под вечер ему позвонил  Василевский и сказал, что ждет  его
на квартире командира корпуса П. А. Ротмистрова.
    «Почему на квартире?»  - недоумевал Пересыпкин,  но, войдя в  дом,
понял: в комнате стоял празднично накрытый стол и даже каким-то  чудом
добытая в  степи  маленькая  украшенная елка.  За  столом  сидели  сам
хозяин, А. М.  Василевский, Р. Я.  Малиновский, С. С.  Бирюзов, Я.  Н.
Федоренко и другие генералы.  Выпили за победу,  за Новый год.  Однако
нужно было спешить к Толбухину.
    Выехали в темноте, за окнами машин бушевала вьюга, метель заметала
дороги. Несколько раз останавливались, уточняли путь. Наконец вроде бы
нашли правильную дорогу, но вдруг  опять остановка. Всех пригласили  к
машине Василевского. «Опять заблудились!» - подумал Пересыпкин, нехотя
вылезая из машины.
    Когда все собрались, Василевский сказал:
    - Без трех минут  двенадцать! Прошу!  Александр Михайлович  достал
бутылку коньяка и небольшой стаканчик.
    - За новый, сорок третий  год! Начался он  хорошо! Пусть он  будет
победоносным!
    В иной раз  такая встреча  Нового года  вызвала бы  досаду. А  эта
взволновала,  усилила  радостные  чувства:   что  степь,  что   вьюга!
Советские  войска   одержали  грандиозную   победу!  Отборные   войска
противника окружены  под  Сталинградом,  и все  собравшиеся  у  машины
Василевского знали, что значит это для дальнейшего хода войны.
    К Толбухину добрались  лишь в  четыре утра  1 января  1943 года  -
усталые, замерзшие. Гостеприимный хозяин все же усадил всех за стол. В
это время к нему подошел начальник штаба и что-то шепнул на ухо.  Лицо
Толбухина омрачилось. Он доложил Василевскому, что получено  донесение
о прорыве противником  на участке  одного из  полков 15-й  гвардейской
дивизии. Усталость со всех как рукой сняло.
    Толбухин не поверил донесению, хотя малочисленная 15-я гвардейская
дивизия имела широкий фронт - там всякое могло случиться. Он  приказал
срочно перепроверить донесение.
    Выяснилось, что командир одного из батальонов полка решил  нанести
врагу удар, рассчитывая, что  под Новый год он  менее бдителен. Так  и
получилось. Но  перепуганный противник  открыл по  позициям  советских
войск огонь  из  всех  видов  оружия.  Это  и  послужило  поводом  для
донесения о вражеском прорыве.
    Получив это сообщение, Василевский рассмеялся:
    - Вот уж поистине: на  войне как на войне.  Со вчерашнего дня  все
никак толком не встретим Новый год.
    Уезжая в район Сталинграда, Пересыпкин не предполагал, что  отныне
он почти постоянно будет  работать на различных  фронтах. Еще не  была
завершена  ликвидация   сталинградской   группировки   противника,   а
Василевский получил указание  выехать на Воронежский  фронт. Вместе  с
ним приказано было  выехать и  Пересыпкину. По  пути Иван  Терентьевич
вновь побывал на  Юго-Западном фронте,  где нужно  было решить  важные
вопросы по перестановке кадров в руководстве войсками связи, и  прибыл
на Воронежский фронт, когда там  завершалась подготовка к ряду  важных
операций. Учитывая  их сложность,  Ставка и  направила на  Воронежский
фронт своего представителя Василевского с его оперативной группой.
    Особенность этих операций заключалась в высоких темпах продвижения
и  крупных  перегруппировках  войск  в  условиях  зимнего  бездорожья.
Планировались, а в  ходе операций  варьировались различные  комбинации
взаимодействия родов войск. В этих условиях роль связи на всех уровнях
была  исключительно   высока.  К   тому  же   нужно  было   обеспечить
непрерывность связи Ставки не только со штабом фронта, но и со штабами
армий.
    Состояние  связи  на   Воронежском  фронте  вполне   удовлетворило
Пересыпкина. Однако ближайшие события  показали, что опыт  организации
связи в наступательной операции под Сталинградом оказался здесь крайне
необходимым.   С   13   по    27   января   войска   фронта    провели
Острогожско-Россошанскую  наступательную  операцию,  в  ходе   которой
продвинулись на 140  километров, окружили  группировку противника  (13
дивизий) и расчленили ее на  две части - острогожскую и  россошанскую,
которые затем были пленены и частично уничтожены.
    Не успела закончиться эта операция, как войска Воронежского фронта
во  взаимодействии  с  войсками  Брянского  фронта  24  января  начали
операцию,  названную  Воронежско-Касторненской.  Они  разгромили   2-ю
немецкую армию,  окружили 9  ее  дивизий, освободили  Воронеж,  Курск,
Льгов, Харьков.
    Обстановка    стремительно    менялась.    Противник    предпринял
контрнаступление. Утомленные  непрерывными боями  войска  Воронежского
фронта оставили  Харьков  и  Белгород.  В  конце  концов  совместно  с
войсками   Юго-Западного   фронта   они   отразили    контрнаступление
противника.
    Менялась   обстановка,   возникали    острые   ситуации,    быстро
перемещались войска  и штабы  -  все это  предъявило к  связи  большие
требования. И она справилась со своими задачами.
    Координируя  связь   между  фронтами,   Пересыпкин   организовывал
взаимное опознавание  войск  при окружении  вражеских  группировок.  В
каждом случае они осуществлялись по-разному - охватами с двух сторон и
концентрированными ударами  с разных  направлений. Использовались  все
средства  связи,  но  во  многих  случаях  наиболее  эффективной  была
радиосвязь.  Причем   на   всех  этапах   операций   велась   активная
радиоразведка, осуществлялись мероприятия по дезинформации  противника
и подавлению его радиосвязи.
    После перехода  войск Воронежского  и  смежных фронтов  к  обороне
Василевский  получил  указание  Ставки  вместе  со  своей  оперативной
группой   побывать   на   Центральном   фронте   -   бывшем   Донском,
передислоцированном на центральное  направление. Его  войска вместе  с
войсками Воронежского  фронта  заняли оборону  вдоль  так  называемого
курского выступа.  Оперативная  группа  Василевского,  хорошо  знавшая
положение дел  на  Воронежском  фронте,  должна  была  теперь  изучить
обстановку на Центральном фронте.
    Пересыпкин остался доволен организацией связи на фронте - она была
готова к обеспечению управления войсками и в обороне, и в наступлении.
Как только Василевский закончил свои  дела, Пересыпкин вместе с ним  в
начале марта вернулся в Москву.
    Одним из  вопросов, которым  он сразу  же занялся  в Москве,  была
организация борьбы в эфире. В  ГУСКА был обобщен накопленный  войсками
связи большой опыт,  свидетельствовавший о том,  что эту борьбу  можно
значительно усилить. К  тому же  завершилось формирование  специальных
частей радиопомех. Да и радиостанций на фронте становилось все больше,
и Пересыпкин  считал,  что и  они  должны быть  использованы  по  мере
возможности для борьбы в эфире.
    - В  первом  периоде  войны   мы  оборонялись,  под   Сталинградом
контратаковали, - говорил он на  совещании работников ГУСКА. -  Теперь
есть все для постоянного и непрерывного наступления. Нужно создавать в
эфире нетерпимую  обстановку  для  противника. Теперь  мы  должны  его
довести до радиобоязни.
    Развернутые ГУСКА  и  управлениями связи  фронтов  мероприятия  по
борьбе в  эфире при  всем их  разнообразии преследовали  три  основные
задачи: радио- и радиотехническую разведку, дезинформацию противника и
подавление работы его радиостанций. Специальные части радиопомех  были
нацелены на подавление радиосвязи противника в звене армия - корпус  -
дивизия. С 1943 года это делалось систематически на всех фронтах.  Все
искуснее велась радиоразведка. И вскоре уже противник стал  испытывать
нечто вроде  радиобоязни. «Следует  особо подчеркнуть,  - писал  после
войны Пересыпкин, - что  штабы немецко-фашистских войск относились  со
всей серьезностью к советской  радиоразведке, откровенно боялись ее  и
принимали всевозможные меры по  борьбе с ней».  Но применять эти  меры
противнику было  все труднее.  Советские  войска связи  крепли,  росли
численно, оснащались новой техникой. В  начале войны они составляли  5
процентов, а  в ходе  ее уже  10 процентов  общей численности  Красной
Армии. Постепенно  отменялись  ограничения  в  снабжении  войск  связи
необходимым  имуществом  и   техникой.  Вражеские   же  войска   связи
претерпевали  обратный  процесс:  из-за  больших  потерь  слабли,   их
техническая оснащенность становилась все хуже.
    Между тем в  Генштабе велась  напряженная работа  по подготовке  к
летней кампании 1943 года. Особое  внимание при этом уделялось  боевым
действиям в районе  Курского выступа.  И хотя  еще не  было ясно,  что
конкретно предпримет здесь противник, угроза его попытки срезать  этот
выступ  и  окружить   войска  Центрального   и  Воронежского   фронтов
представлялась вполне реальной.
    Пересыпкин ежедневно  звонил  начальникам  управлений  связи  этих
фронтов и каждый раз получал ответ:
    - Зловещая тишина.
    31   марта    Ивану    Терентьевичу    было    присвоено    звание
генерал-полковника войск  связи. Поздравить  к нему  в кабинет  пришел
Василевский, сказал  приличествующие  случаю  теплые  слова  и  быстро
перешел к  деловым  вопросам. Интересовался  возможностями  увеличения
резервов  войск  связи  и  запасов  необходимых  для  их  деятельности
материально-технических  средств.  Он   попросил  Ивана   Терентьевича
сконцентрировать ГУСКА именно на этих вопросах. Уходя, сказал:
    - Тревожная обстановка на Центральном и Воронежском фронтах.
    - Там тишина…
    - Она и  озадачивает, не  простая та  тишина… Поступают  кое-какие
сведения, но еще неясные.
    В апреле обстановка  прояснилась. Стало  очевидным, что  противник
намерен осуществить в районе Курского выступа, или, как его  называли,
Курской дуги,  крупные наступательные  операции. Определился  в  общих
чертах и  замысел советского  военного руководства  по ведению  боевых
действий в этом  районе. Уже 8  апреля Г. К.  Жуков направил в  Ставку
Верховного  Главнокомандования  доклад  с  предложением  не   начинать
первыми наступление в районе Курской дуги, а измотать силы  противника
на заранее подготовленных  оборонительных рубежах  и затем  разгромить
его   в   ходе   контрнаступления.   12   апреля   Ставка   Верховного
Главнокомандования  приняла  решение  на  преднамеренную  оборону  под
Курском.
    Пересыпкин теперь имел четкую  ориентировку и мобилизовал ГУСКА  и
Наркомат  связи  па  концентрацию   сил  и  средств  для   обеспечения
руководства войсками  в  будущем грандиозном  сражении.  Сам же  он  в
середине апреля  был командирован  для оказания  помощи в  организации
связи в Степной военный округ.
    Перед отъездом  Пересыпкина пригласил  Василевский. Он  разъяснил,
что Степной  военный  округ  -  это будущим  фронт.  Пока  его  задача
состояла в  подготовке  в  тылу Центрального  и  Воронежского  фронтов
глубокоэшелонированной  обороны.   В  дальнейшем   же,  при   переходе
советских войск в контрнаступление, он предназначался для  решительных
наступательных действий.
    - На месте  встретимся, -  заключил разговор  Василевский. -  Дела
предстоят большие.
    Дела оказались  действительно большими,  причем с  самого  начала.
Прежде всего нужно  было организовать  связь штаба  округа со  штабами
прибывавших на  его  территорию  армий  и  корпусов.  В  ближайшей  же
перспективе вырисовывалась  грандиозная задача:  установление связи  с
Генштабом и между собой штабов Брянского, Центрального,  Воронежского,
Юго-Западного фронтов, Степного военного  округа и располагавшихся  на
его территории крупных резервов Ставки Верховного  Главнокомандования.
Причем во всех  случаях Генштаб должен  был иметь связь  и со  штабами
армий. Непосредственно  через  Москву такую  связь  поддерживать  было
почти не возможно, к тому же следовало ожидать, что с началом активных
военных действий  напряженность  работы всех  этих  направлений  связи
значительно возрастет.
    Пересыпкин не  раз обсуждал  эту задачу  с  командирами-связистами
Степного военного округа и прибывшими с ним работниками ГУСКА. Однажды
кто-то предложил создать где-нибудь в центре расположения войск округа
узел  связи.  С  его  помощью  было  бы  легче  поддерживать  связь  с
непрерывно   прибывавшими   сюда   соединениями.   Предложение   сразу
понравилось,  но  Пересыпкин  развил  его  дальше  -  применительно  к
указанным перспективным задачам. В  результате был создан мощный  узел
связи. Назвали его  узел связи  особого назначения -  УСОН. Он  сыграл
большую роль в подготовке  к Курской битве  и ее осуществлении.  Такой
узел был создан и использован впервые за все время существования войск
связи  Красной  Армии.  В  дальнейшем  УСОНы  стали  важным  средством
организации связи Генштаба при проведении стратегических операций. Они
создавались  всегда,  когда  в  той  или  иной  операции   участвовали
несколько фронтов.
    Невиданными до этого были масштабы и сложность организации сзязи в
самих войсках. Армии Центрального  и Воронежского фронтов  оборудовали
три  полосы  обороны,  было   подготовлено  также  по  три   фронтовых
оборонительных  рубежа.   Общая   глубина   инженерного   оборудования
составила 250 километров.  Отдельный оборонительный рубеж  подготовили
войска Степного военного округа, а по левому берегу Дона строился  еще
один рубеж. И все это было  нужно обеспечить связью. Только в  полосах
Центрального и Воронежского  фронтов было построено  9333 командных  и
наблюдательных пункта, 48  075 артиллерийских и  минометных окопов.  И
каждый такой пункт,  каждая артиллерийская и  минометная позиция  были
связаны с подразделениями и вышестоящими штабами. Данных и цифр такого
рода можно привести множество. И каждый раз за ними следовали бы сотни
и сотни километров кабеля, тысячи телефонных аппаратов,  коммутаторов,
радиостанций, телеграфных устройств и т. д. и т. д.
    Объем работы  войск  связи значительно  осложнялся  большой  сетью
вспомогательных пунктов управления: в  полках создавалось по два,  для
штабов дивизий, армий и фронтов по нескольку таких пунктов.  Например,
войска Воронежского фронта могли управляться из 6 пунктов.
    Одновременно на  всех  уровнях  велась  огромная  по  масштабам  и
сложности подготовка связи к контрнаступлению. Положение осложнялось и
тем, что и  тогда еще  не была полностью  преодолена нехватка  средств
связи. Войска  связи  фронтов,  участвовавших в  Курской  битве,  были
укомплектованы личным составом и техникой лишь на 75–80 процентов.
    Пересыпкин  дневал  и  ночевал  в  войсках,  организуя  вместе  со
связистами фронтов, армий  и соединений  наиболее оптимальные  системы
связи  в   расчете   на  оба   периода   битвы  -   оборонительный   и
наступательный.
    К прибытию в район предстоящих боевых  действий Г. К. Жукова и  А.
М. Василевского  для  них  были  развернуты  специальные  узлы  связи.
Соединенные с узлом связи особого назначения, они надежно обеспечивали
связь представителей Ставки с Москвой, штабами фронтов и армий.
    Битва под Курском началась  5 июля 1943 года.  На обоих ее  этапах
Пересыпкин координировал  связь между  фронтами.  А что  ото  означало
практически? Это и  помощь фронтам  силами и  средствами, и  различные
меры по повышению устойчивости связи, перестройке ее в соответствии  с
менявшейся обстановкой, и многое другое.
    Наиболее сложным для  связистов был второй  - наступательный  этап
битвы. Достаточно  сказать, что  штабы  фронтов перемещались  на  этом
этапе трижды со скачками в 100–150 километров, а штабы армий 5–7  раз.
Управление же войсками  этих фронтов и  армий оставалось  непрерывным.
Это было достигнуто многими заранее предусмотренными мероприятиями.  В
частности,  командные  пункты  и  вспомогательные  пупкты   управления
перемещались  в  разное  время.  Это  давало  возможность   командирам
руководить  войсками  с  действующих  пунктов,  а  затем  -  с   вновь
развернутых.   Так   повторялось    несколько   раз,   пока    длилось
контрнаступление.
    Уже на  первом  этапе  битвы Пересыпкин  уделял  большое  внимание
обеспечению надежной связи взаимодействия между родами войск. Здесь на
первый  план  выдвигалась  радиосвязь.  Она  же  нередко   становилась
основным  видом  связи,   когда  темпы  контрнаступления   повысились.
Например, на участке прорыва 11-й гвардейской армии протяженностью  14
километров  по  фронту   и  на   10–15  километров   в  глубину   было
сосредоточено около 5 тысяч  радиостанций. В среднем получалось  около
360 радиостанций на километр прорыва фронта. Примерно так же  обстояло
дело и в других наступавших армиях.
    Вроде бы Пересыпкину радоваться надо было. Ведь совсем недавно  он
настойчиво  боролся  с  радиобоязныо,  усиленно  насаждал  радиосвязь.
Однако в радиостанциях того времени количество частот было невелико. И
получалось, что нередко одни и те же частоты назначались для различных
радиосетей по нескольку раз.
    Довольный общим ходом контрнаступления, Пересыпкин шутил:
    - Вот  уж  никогда  не   думал,  что  мне  придется   ограничивать
применение радиосвязи.
    А ограничивать ее было нужно. Работа различных радиосетей на одних
и тех же частотах вела к взаимным помехам. Поэтому, например, во время
артиллерийских  подготовок  разрешалась  работа  на  передачу   только
радиостанциям  соответствующих  командиров-артиллеристов.  Запрещалось
использование радиосредств на тех  направлениях, на которых  устойчиво
работала проводная связь.
    В  целом  же  связь  во   время  Курской  битвы  вполне   отвечала
поставленным перед  нею задачам.  Пересыпкин с  полным основанием  мог
написать в своих  мемуарах: «В успешном  завершении грандиозной  битвы
под Курском  большую и  важную роль  сыграло хорошо  организованное  и
четкое управление войсками, а также бесперебойно действовавшая  связь.
Связисты, как и  все воины  других родов  войск, героически  выполняли
задания  командования  и  тем   самым  способствовали  успеху   боевых
действий».
    В августе  -  сентябре 1943  года  войска Юго-Западного  и  Южного
фронтов вели  упорные  наступательные бои  за  освобождение  Донбасса.
Вместе с  оперативной  группой Василевского,  которому  было  поручено
координировать  действия  этих  фронтов,  на  Южный  фронт  прибыл   и
Пересыпкин. Так уж повелось: почти всю войну Иван Терентьевич  работал
с А.  М.  Василевским, вместе  с  ним  бывал на  многих  фронтах.  При
подготовке и проведении операций,  в которых участвовало по  нескольку
фронтов, Иван  Терентьевич,  помимо  других  задач,  выступал  в  роли
своеобразного  начальника   связи   представителя   Ставки.   И   если
Василевский координировал действия фронтов, то Пересыпкин  осуществлял
координацию  связи  в  высшем  звене  управления  войсками:  занимался
организацией и  обеспечением  устойчивой  связи  Генштаба  со  штабами
фронтов и между фронтами, представителя Ставки с Москвой, с фронтами и
армиями.
    В связи с этим  А. М. Василевский  писал: «Не хочу  идеализировать
наших отношений с  Иваном Терентьевичем,  но они  всегда строились  на
едином понимании задач, решавшихся войсками, на понимании возможностей
и трудностей управления ими». О  многом говорят эти слова  выдающегося
полководца   Великой   Отечественной    войны.   Видимо,   не    будет
преувеличением сказать,  что  никто после  командира  и его  штаба  не
должен так хорошо знать замысел боя или операцнн, предвидеть их ход  и
исход, как начальник связи. Слова «управление войсками» и «организация
связи» в  военных документах  и научных  работах о  военном  искусстве
всегда стоят рядом.  Зависимость тут прямая,  неразрывная: нет  связи,
нет  и  руководства  войсками.  И  тут  многое  зависит  от  кругозора
начальника связи в области военного  искусства. Чем он лучше  понимает
особенности данного  боя  или  операции,  тем  эффективнее  организует
использование имеющихся  сил и  средств связи  в интересах  управления
войсками. Поэтому  слова  Василевского  о том,  что  его  отношения  с
Пересыпкиным «всегда строились на  едином понимании задач,  решавшихся
войсками, на понимании возможностей и трудностей управления ими» - это
характеристика  широкого  оперативно-стратегического  кругозора  Ивана
Терентьевича, его незаурядных способностей как крупного военачальника.
    Наступательные бои  в Донбассе  велись  на большой  территории,  в
быстром темпе, отличались широким взаимодействием войск. Роль связи  в
этих условиях  была  весьма  ответственной.  Но  войска  связи  теперь
способны  были  решать  любые  сложные  задачи.  Воодушевляло  и  само
наступление.
    У  Ивана   Терентьевича   были   и  свои,   личные   причины   для
воодушевления. Донбасс - его родной край. Встречая по пути близкие его
сердцу поселки  шахтеров с  терриконами, он  с волнением  вспомпнал  о
детстве и  юности.  К середине  сентября  Донбасс был  освобожден,  и,
выбрав время, Иван Терентьевич  посетил ртутный рудник близ  Горловки.
«Дрогнуло сердце, - писал он в  своих воспоминаниях, - когда я  увидел
механическую мастерскую, где  когда-то работал.  Остановился у  школы,
где учился, а потом поехал к бывшей своей хате. Последний раз я был на
руднике  летом  1935  года,  когда  приезжал,  чтобы  забрать  мать  в
Ленинград. Наша хата оказалась  почти полностью разрушенной, крыши  не
было. Стены, сложенные  из известняка,  наполовину обвалились.  Вместо
окон зияли черные прямоугольники. Родное гнездовье!»
    Здесь  18  ноября  1904  года  в  семье  шахтера  и  родился  Иван
Терентьевич. Через  несколько дней  после родов  мать с  младенцем  на
время уехала к родным в деревню Протасово ныне Орловской области.  Там
она  крестила  сына.   Поэтому  юридически  местом   рождения  И.   Т.
Пересыпкина считается Протасово.
    Детство и  юность Ивана  Терентьевича  прошли в  ртутном  поселке.
Впрочем, что отнести к его юности, если с 13 лет он пошел работать  на
шахту отгребщиком - труд и для взрослого парня не из легких? Но  иного
выхода  по  было.   Отравленный  ртутными   испарениями,  отец   Ивана
Терентьевича умер, когда сыну было полтора года. Мать некоторое  время
вместе  с  ребенком   прожила  у  брата-бедняка   в  деревне,   затем,
наскитавшись на  поденных работах,  вернулась  на рудник.  Ей  удалось
устроиться  прислугой  в  семью   главного  бухгалтера  рудника.   Это
считалось  «везеньем»  -  женщин,  имевших  детей,  в  прислуги  брали
неохотно. За  проявленную  «милость»  хозяева  требовали  от  прислуги
много, а платили мало. И когда  сын подрос, заработка матери стало  не
хватать.
    Великий Октябрь вселил великие надежды в сердца трудящихся. Но  за
них нужно было драться. А в Донбассе хозяйничали белогвардейцы. В 1919
году, когда в  Горловку пришла Красная  Армия, Пересыпкин  добровольно
вступил в ее ряды.  Удалось это не сразу.  «Слишком малы», -  объявили
Пересыпкину и его друзьям-подросткам. Пошли  во второй раз и  добились
своего. Обучаться воинскому ремеслу пришлось в боях. И вдруг болезнь -
сыпной тиф, за ним - возвратный. По выздоровлении получил отпуск. Пока
добирался до  дому,  снова  заболел  -  крупозное  воспаление  легких.
Медицинская комиссия продлила отпуск. А через несколько времени «из-за
несовершеннолетия» Пересыпкин  был  демобилизован  из  армии  и  снова
вернулся работать на рудник.
    В комсомол его приняли сразу: свой же, проверенный парень! В  свои
16 лет он  имел осознанную  жизненную позицию, знал,  что новую  жизнь
нужно создавать  тяжелым трудом  и отстаивать  с оружием  в руках.  Он
делал  и  то   и  другое.  Работал   и  участвовал  в   организованной
комсомольцами  помощи  милиции  -  патрулировании  поселка,  отражении
нападений орудовавших в Донбассе мелких махновских банд.
    И все это  время его тянуло  в армию. Стремление  ото было уже  не
романтическим - он знал будни армейской жизни. В начале мая 1923  года
мечта сбылась:  комсомольское бюро  получило путевку  для  направления
лучшего комсомольца в военную школу. Желающих было много. Решено  было
послать Пересыпкина, как имевшего уже боевой опыт.
    В военкомате  предложили выбор:  Военно-теоретическую  авиационную
школу в Петрограде либо Военно-политическую школу в Киеве.  Пересыпкин
выбрал  первую.  Однако  медицинская  комиссия  в  эту  школу  его  не
пропустила: обнаружились ярко  выраженные признаки отравления  ртутью.
Под  угрозой  стало   и  направление   в  Военно-политическую   школу.
Настойчивые просьбы Пересыпкина сломили сомнения медиков.
    Учился упорно и через год окончил  школу с отличием. А это  давало
право выбора места службы.  Выбрал 1-ю Запорожскую дивизию  червонного
казачества. Назначен был политбойцом. А это не должность. Политбоец  -
это рядовой.  Его  обязанность состояла  в  том, чтобы  во  всем  быть
образцом, примером  для  красноармейцев. Сначала  был  сапером,  затем
перевели в кавалерийское подразделение. А как там быть примером,  если
Пересыпкин до этого лишь только видел лошадей?
    Тяжело было. Но  что такое  легко, Пересыпкин не  знал с  детства.
Было и радостно: окружали его такие же, как и он, товарищи, не умевшие
пасовать  перед  трудностями,  учившиеся   преодолевать  их.  И   всех
объединяли  замечательные  традиции   червонного  казачества,   боевое
братство, беспредельная преданность партии и народу, жгучая  ненависть
к классовым врагам.
    Вскоре в  судьбе Пересыпкина  произошли  важные события,  по  сути
определившие  его  жизнь.  В   1925  году  он   был  принят  в   члены
Коммунистической партии, а в октябре этого же года назначен политруком
эскадрона.  Оба  эти  события  означали  признание  его   политической
зрелости и активности, а второе к тому же определило и жизненный  путь
- Иван Терентьевич стал профессиональным военным.
    Став политработником, Пересыпкин твердо  усвоил для себя  правило:
политработник должен уметь делать  все, что делает  боец, и знать  то,
что знает командир. А в кавалерии было так - хоть семь пядей у тебя во
лбу, но  если ты  плохо сидишь  на коне,  не умеешь  владеть шашкой  и
пикой, отлично стрелять из  всех видов оружия, то  и цена тебе  малая:
умей делать то,  к чему  призываешь на собраниях  и митингах,  словом,
будь человеком  слова  и  дела.  Тогда и  авторитет  будет.  Вскоре  о
Пересыпкине заговорили как об отличном кавалеристе. Но через некоторое
время пришлось осваивать новое дело - Пересыпкин был назначен  военным
комиссаром отдельного эскадрона связи.
    Однажды летом 1930 года Пересыпкина вызвал исполняющий обязанности
командира дивизии  П.  К.  Потапенко  и объявил,  что  он  назначен  и
командиром этого же отдельного дивизиона.
    - И вот что, - Потапенко оглядел Пересыпкина, - учиться тебе надо,
хлопец… Ты на  нас, таких, как  я, не смотри…  Знаю: уважаете меня,  а
многие и подражают…  А в чем  подражать? Ну конем  владею! Ну в  атаку
бойцов повести! Пожалуй, сейчас и  дивизией командовать смогу. Так  то
сейчас, а  через пять,  десять лет?..  Все мы  такие вот,  как я,  или
честно должны уйти, или  тормозом станем. Я ведь  и матерюсь иной  раз
почему? Слов не хватает. А должно хватать…
    Разговор запал в душу. Пересыпкин засел за книги. Учился упорно  и
много. И  служил. Служба  тоже  многое брала.  Вот тогда-то  и  начали
вырабатываться у  него качества,  которые отличали  его потом  всегда:
сосредоточенность, требовательность к  себе, даже суровость.  Конечно,
многое, что «полагалось» ему по возрасту, прошло мимо. Но как все-таки
он должен был напряженно учиться и какими обладать способностями, если
через два года успешно сдал  предварительные, а затем и  вступительные
экзамены  и  в   октябре  1932   года  поступил   учиться  в   Военную
электротехническую академию Красной Армии!
    С дивизией  прощался  с  грустью. Позже  Иван  Терентьевич  писал:
«Можно сказать,  что в  первой  дивизии я  получил путевку  в  большую
жизнь.  Там  был  принят  в   члены  ВКП(б).  Там  сформировался   как
политработник, командир, самостоятельный человек».
    Как дальше складывалась судьба Ивана Терентьевича, читатель знает.
    1944 год был  чрезвычайно напряженным  для советских  войск. Но  и
радостным: Красная Армия повсеместно вела наступательные операции.
    Наступление! Слово  это  на  войне  всегда  волнующее,  вызывающее
огромный подъем душевных сил.  А за ним ратного  труда, в том числе  и
для связистов, порой  больше, чем в  обороне. Наступательные  операции
следовали одна за другой, каждая обширнее, сложнее, все они отличались
высокой  мобильностью,  искусными  комбинациями  взаимодействия  родов
войск.
    Все это предъявляло к связи  чрезвычайные требования. Но многое  и
облегчало выполнение  этих требований.  Войска  связи были  теперь  во
всеоружии опыта  и  техники. Они  умели  искусно  «взаимодействовать»,
сочетая все виды связи - проводную, подвижную и радиосвязь.
    От былой радиобоязни осталось лишь воспоминание. Подобно тому, как
в  небе  происходили   сражения  авиации,   а  на   земле  -   танков,
артиллерийские дуэли, напряженнейшая борьба велась  и в эфире. И  если
эту борьбу можно назвать войной в эфире, то и здесь противник  утратил
«стратегическую инициативу», она перешла к советским связистам.
    Возросшая  сложность   боевых   действий,   а   следовательно,   и
организации связи  по-прежнему  требовала от  Пересыпкина  напряженной
работы в  войсках  -  там, где  готовились  и  осуществлялись  крупные
операции. Правда,  характер  этой  работы во  многом  изменился.  Если
раньше  значительное  внимание  ему  приходилось  уделять   устранению
недостатков, временами  и  опекать  отдельных  начальников  связи,  то
теперь  он  мог   еще  больше  сосредоточиваться   на  организации   и
руководстве  связью,  обеспечивавшей  координацию  действий   фронтов,
участвовавших в той или иной оперативно-стратегической операции.
    20 февраля  по указанию  Ставки  Пересыпкин с  группой  работников
ГУСКА выехал  в район  Коростеня.  Там находилось  полевое  управление
Северо-Западного  фронта,  на  базе  которого  создавался  штаб   2-го
Белорусского фронта.  Нужно было  помочь  штабу фронта  в  организации
связи. Из-за  плохой погоды  воспользоваться самолетом  не  разрешили.
Выехали на автомобилях.  Через два  дня почти  не отдыхавшие  водители
взмолились -  устали. На  ночлег  остановились в  какой-то  деревушке,
спать легли  на пышной  соломе, разостланной  прямо на  земляном  полу
хаты.
    Рано утром  23  февраля  в  хату чуть  ли  не  вбежал  заместитель
Пересыпкина генерал-лейтенант  войск  связи  И. А.  Найденов.  Он  был
послан  в  Коростеиь   раньше.  И  теперь   каким-то  чудом   разыскал
Пересыпкина и его спутников. Услышав шум в сенях, те вскочили и  стали
одеваться.
    - Здравствуйте, Иван Андреевич, -  успел сказать Пересыпкин и  тут
же оказался сжатым объятием Найденова.
    - Поздравляю! Поздравляю,  Иван  Терентьевич! Вы  -  маршал  войск
связи!
    Найденов рассказал,  что утром  по радио  передай Указ  Президиума
Верховного Совета СССР о  присвоении Пересыпкину звания маршала  войск
связи. Что  ж, войска  связи стали  такими, что  могли иметь  и  своих
маршалов. И первым из них по праву стал Иван Терентьевич Пересыпкин.
    Из  Коростеня   Пересыпкин  вернулся   в  Москву.   А  здесь   уже
разрабатывался   план   Белорусской   стратегической    наступательной
операции,  намечались  мероприятия   по  ее   материально-техническому
обеспечению. Включившись в эту работу, Иван Терентьевич впервые за всю
войну не был  стеснен наличием  средств связи. Их  было теперь  вполне
достаточно, чтобы  обеспечить  все  войска по  потребности,  причем  с
учетом предполагавшихся  быстрых  темпов  наступления.  Для  сравнения
заметим, что если под  Сталинградом было задействовано  9 тысяч, то  в
Белорусской наступательной операции  более 27  тысяч радиостанций.  По
своим техническим  данным  средства  связи  в  1944  году  значительно
превосходили те, с которыми советским войскам пришлось начинать войну.
    22-23 мая в Ставке под председательством И. В. Сталина  состоялось
совещание командующих и членов Военных советов 1, 2, 3-го  Белорусских
и 1-го  Прибалтийского  фронтов,  руководящих  работников  Генштаба  и
других учреждений Наркомата  обороны. План Белорусской  наступательной
операции был обсужден  во всех подробностях.  Пересыпкина, как и  всех
участников   совещания,   поразила   грандиозность   операции.   Общая
численность трех Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов  составляла
около полутора  миллионов человек.  Войска этих  фронтов готовились  к
наступлению от Западной Двины до Ковеля, на Украине.
    Сразу же  после совещания  Ставка  направила Пересыпкина  в  район
предстоящей операции. Вместе с группой генералов и офицеров ГУСКЛ  ему
надлежало организовать связь между  всеми четырьмя фронтами и  каждого
из них с Москвой. Нужно было также помочь штабам фронтов  организовать
связь с армиями и соединениями.
    Помощь была нужна  везде, хотя на  всех уровнях связь  возглавляли
опытные генералы и  офицеры. Пересыпкин неоднократно  побывал на  всех
четырех фронтах,  во многих  входивших в  них армиях.  Всюду  связисты
напряженно готовились  к предстоящим  боям. Пересыпкин  подправлял  их
указаниями и советами, а где надо было, выделял дополнительные силы  и
средства.
    Большой работы потребовало обеспечение устойчивой проводной  связи
фронтов с Генштабом. С этой целью в Великих Луках, Смоленске и  Гомеле
были  развернуты  узлы  связи   особого  назначения.  Из-за   большого
расстояния   оказалась   недостаточной   и   мощность    автомобильных
радиостанций штабов  фронтов  и  армий, предназначенных  для  связи  с
Москвой. Поэтому в районах  расположения узлов связи были  установлены
мощные радиопередатчики, которые ретранслировали передачи фронтовых  и
армейских радиостанций или принимали  от них радиограммы и  передавали
их на узел связи Генштаба.
    Планом операции  предусматривалось расчленение  вражеских войск  и
окружение их  крупных группировок.  И  Пересыпкину, как  когда-то  под
Сталинградом, пришлось  вместе с  фронтовыми и  армейскими  связистами
немало поработать, чтобы организовать связь встречного  взаимодействия
частей и  соединений различных  фронтов. Были  продуманы и  технически
обеспечены радиоблокады окруженных группировок.
    Огромный  пространственный   размах   предстоящей   операции,   ее
маневренный характер могли привести ко всяким перебоям связи. Все, что
можно было  предположить, было  учтено на  подготовительном этапе.  Но
могли быть и  неожиданные ситуации.  И Пересыпкин на  этот раз  создал
резерв сил  и средств,  гораздо  больший, чем  в других  операциях,  -
теперь было возможно и это.
    В ходе самой операции было много сложных ситуаций, требовавших  от
связистов, в том  числе и от  Пересыпкина, немедленной реакции,  новых
решений, искусного маневрирования резервами сил и средств.  Достаточно
сказать, что  штабы 3-го  Белорусского и  1-го Прибалтийского  фронтов
переместились три раза,  штабы армий  в первые 15  дней меняли  пункты
своего расположения через один-три дня, а некоторые из них по 7–8 раз.
В связи с  этим по  указанию Пересыпкина  широкое применение  получили
смонтированные на  автомашинах  подвижные  узлы связи.  С  их  помощью
обеспечивалась непрерывность  руководства  войсками  при  перемещениях
штабов фронтов и армий. Немало корректив потребовала организация связи
встречного взаимодействия при окружении витебской, бобруйской, минской
и других крупных группировок противника.
    В целом связь  в ходе Белорусской  наступательной операции  хорошо
справилась  со  своими  задачами.  Вместе  с  тем  сама  операция,   -
Пересыпкин  хорошо  видел  это,  -  по  стремительным  темпам,  частым
перегруппировкам войск, взаимодействию их родов, сложности и  быстроте
маневров  силами  и  средствами,  большой  насыщенности  разнообразной
техникой и т. д. создавала общее представление о том, какими будут  по
своему характеру боевые  действия Красной Армии  на завершающем  этапе
войны. Поэтому  Пересыпкин  приказал как  в  центре, так  и  в  штабах
фронтов обобщить  и  тщательно  изучить опыт  частей  связи  во  время
наступления советских войск в Белоруссии. Вскоре ГУСКА подвело итоги с
основательными выводами о  деятельности войск  связи в  наступательных
операциях всего 1944 года.
    В июле 1944 года Пересыпкин был освобожден от поста наркома  связи
СССР. Со  смешанным  чувством облегчения  и  грусти воспринял  он  это
решение.  Конечно,  теперь   он  мог   полностью  сосредоточиться   на
организации  связи  в  войсках.   Но  расставаться  с   замечательными
коллективами гражданских связистов  было жаль, очень  жаль. В  тяжелую
пору он сроднился с ними, руководил их деятельностью, опирался на  них
в организации военной связи. А такие  узы - самые прочные. Теперь  же,
когда военные действия  вот-вот должны были  целиком переместиться  за
границы Родины, совмещение в одном лице руководства государственной  и
военной связью было уже нецелесообразным.
    Советские войска  на  всех фронтах  стремительно  продвигались  на
запад по  территориям сопредельных  стран,  все дальше  отдалялись  от
Москвы  штабы  фронтов  и  армий.  Поддержание  с  ними  связи   резко
осложнилось. Пересыпкин установил строгий  контроль за ее  состоянием.
Перерыв связи Генштаба с тем или иным фронтом более 30 минут  считался
чрезвычайным происшествием.
    Но нужно было какое-то кардинальное решение. Штабы фронтов и армий
не только удалялись  от Москвы,  но и  располагались вдоль  огромного,
тысячекилометрового фронта. Причем непрерывно перемещались.  Опасность
сбоев связи в высшем звене управления войсками возрастала.
    Обдумывая сложившееся положение, Пересыпкин как-то раз начертил на
карте  линии  от  Москвы  до  штабев  фронтов.  От  линий  он   сделал
ответвления к штабам  армий. Получилась  интересная схема  направлений
связи. В ней -  Иван Терентьевич чувствовал это  - таилось решение.  И
оно наконец  определилось.  По предложению  Пересыпкина  были  введены
должности  начальников   оперативных   направлений   связи.   На   них
назначались наиболее  опытные  генералы  из  числа  начальников  связи
франтов и армий.  Обязанности их  состояли в  том, чтобы  обеспечивать
устойчивость связи на  каждом данном направлении  от Москвы до  штабов
фронтов. Направления  обслуживались узлами  связи особого  назначения,
частями войск  связи  и ремонтно-восстановительными  батальонами.  Как
показал опыт,  нововведение  вполне  оправдало себя:  связь  Москвы  с
действующими  войсками  до  конца   войны  была  устойчивой  на   всех
направлениях.
    В середине октября  Ставка командировала Пересыпкина  в штаб  1-го
Прибалтийского фронта, где уже находился Василевский. Через  некоторое
время они вместе  побывали на 2-м  Прибалтийском фронте, а  Пересыпкин
выезжал и  на  3-й Прибалтийский  фронт.  Состоянием связи  на  каждом
фронте он остался доволен, хотя, конечно, во многом и помог  фронтовым
связистам.
    Затем вместе с Василевским он выехал на 3-й Белорусский фронт.
    - Там предстоят интересные дела, - объяснил Василевский.
    Дела   на   3-м   Белорусском   фронте   действительно   оказались
интересными. Взломав  вражескую  оборону, войска  фронта  вступили  на
территорию Восточной Пруссии. С  волнением Иван Терентьевич постоял  у
небольшого столбика с прибитым  к нему куском фанеры.  На нем от  руки
было написано:  «Воин Красной  Армии! Перед  тобой логово  фашистского
зверя!»
    В конце декабря Пересыпкина вызвал  Сталин. Он сказал, что  Ставка
намерена переехать в район Минска и там необходимо оборудовать для нее
узел связи. Руководить работами  Сталин приказал самому Пересыпкину  и
предупредил, что все должно делаться в строго секретном порядке.
    Уже 3 января 1945 года Пересыпкин  доложил в Москву по телефону  с
нового  узла  связи  о  его  полной  готовности.  Какой  труд,   какие
инженерные решения были нужны, чтобы в столь короткий срок (чуть более
недели) построить  сложный  и  мощный узел,  связать  его  с  Москвой,
фронтами и армиями,  - об этом  знали лишь те,  кому довелось все  это
делать. Через два часа Пересыпкин получил ответ: «Ставка переезжать не
будет. Возвращайтесь в Москву», Однако труд строителей и связистов  не
пропал даром - новый  узел играл важную роль  в системе связи  Красной
Армии на завершающем этапе войны.
    Победные месяцы зимы и  весны 1945 года!  Каждый день на  телеграф
узла связи  Генерального штаба  поступали радостные  вести с  фронтов.
Наступательные операции  Красной Армии  следовали  одна за  другой,  а
нередко и одновременно.
    Каждая из  них  имела  свои особенности,  но  все  они  отличались
высокими    темпами    наступления,    маневренностью    и    крупными
перегруппировками войск, сложными комбинациями их взаимодействия.
    Все  это  предъявляло  чрезвычайно  высокие  требования  к  связи.
Положение усугублялось тем, что проводная связь не всегда успевала  за
войсками,  а   нередко   нарушалась   остатками   разбитых   вражеских
соединений. Фронтовым  и армейским  частям связи  нередко  приходилось
одновременно заниматься  прокладкой  и восстановлением  телеграфных  и
телефонных линий и  вести бои  с противником. В  этих условиях  особое
значение приобретала радиосвязь, в том числе и в звене Генштаб - штабы
фронтов и армий.
    По распоряжению  Пересыпкина при  узлах связи  особого  назначения
были   установлены    промежуточные   радиостанции.    С   них    либо
ретранслировали радиокорреспонденцию в звене Генштаб - штабы фронтов и
армий, либо принимали ее и  передавали по назначению. Это  мероприятие
практически свело  на  нет перерывы  связи  в этом  звене  руководства
войсками. Были приняты меры по  упорядочению и улучшению радиосвязи  в
самих войсках,  в частности  по устранению  взаимных помех  работающих
радиостанций.
    Пересыпкин активно  поддерживал,  в  том  числе  и  выделением  из
резервов радиостанций,  дальнейшее  развитие борьбы  в  эфире.  Особое
внимание он уделял радиоблокадам окруженных группировок противника.  И
нередко связисты  непосредственно  разделяли успехи  побед  с  другими
родами   войск.   Командующий   войсками   кенигсбергского   гарнизона
генерал-полковник Ляш  на  допросе показал:  «В  результате  ужасающей
артиллерийской подготовки проводная связь в крепости была выведена  из
строя. Я надеялся на работу радиосвязи по линии связи с Курляндией,  с
Земландской группой и с Центральной Германией. Но эффективные действия
забивочных радиосредств  русских  не давали  возможности  использовать
радиосредства  для  передачи  радиограмм,  и  мои  действия  не  могли
координироваться ставкой верховного командования. Это послужило  одной
из причин моей капитуляции».
    Вместе с тем  на основных направлениях  всемерно поддерживалась  и
проводная связь. Она широко использовалась  и в заключительных боях  в
Берлине. Об окончании этих  боев, о нашей  великой Победе сообщение  в
Москву поступило и по проводам и по радио.
    * * *
    Когда вдумываешься  в жизненный  путь  Ивана Терентьевича,  в  его
многогранную деятельность  в годы  Великой Отечественной  войны, то  и
поражаешься, и пытаешься ответить  на множество возникающих  вопросов.
Ну  разве  не  поразителен  сам  взлет  от  полуграмотного  рудничного
паренька-чернорабочего  до  крупнейшего  специалиста  и   организатора
общегосударственной и военной связи в такой огромной стране, как наша,
да еще в военное  время! Уже в 35  лет Иван Терентьевич стал  наркомом
связи СССР, а через четыре года одновременно был поставлен и во  главе
военной связи  в  тяжелейший начальный  период  Великой  Отечественной
войны.
    Советские Вооруженные  Силы  одержали величайшую  победу  в  самой
тяжелой войне из всех, какие знала история. Заслуга в этом связистов -
военных и гражданских - неоценима. И здесь Иван Терентьевич  предстает
как выдающийся организатор военной связи и как крупный военачальник  с
широким оперативно-стратегическим  кругозором. Организация  управления
войсками в крупнейших операциях и битвах Великой Отечественной  войны,
где  связь   непосредственно   координировал   Иван   Терентьевич,   -
непревзойденные образцы военного искусства.
    Советский  Союз  одержал   и  экономическую   победу  над   блоком
фашистских государств. А связь - это ведь целая отрасль экономики,  да
еще такая, без которой невозможна  работа всех других отраслей. И  она
тоже пpeтерпела все перипетии войны: эвакуацию, перестройку на военный
лад, и не только  успешно функционировала, но  и бурно развивалась.  В
годы войны  было  построено  много новых  линий  связи,  радиостанций.
Восстанавливалась связь в освобождавшихся от врага районах. И все  это
делалось при руководящем  участии Ивана Терентьевича,  а нередко и  по
его инициативе.
    Но как  соединялось все  это -  руководство общегосударственной  и
военной связью  и  почти непрерывное  пребывание  на фронтах?  А  Иван
Терентьевич намного больше других  наркомов находился на фронтах.  Сам
он  по  этому  поводу  писал   так:  «Может  возникнуть  вопрос:   как
осуществлялось  руководство   работой  Наркомата   связи  и   Главного
управления связи Красной Армии, которые  я возглавлял во время  войны,
когда мне  приходилось длительное  время находиться  на том  или  ином
фронте?
    У меня были хорошие заместители. В Наркомате связи  самоотверженно
работал энергичный и инициативный А. Л. Конюхов. В Главном  управлении
связи меня обычно замещал опытный генерал А. М. Стрелков. Ежедневно, а
иногда и по нескольку  раз в сутки они  докладывали мне по телефону  о
наиболее важных  вопросах, которые  оперативно решались.  Все  текущие
дела рассматривались на месте, в Москве.
    На фронт, где я находился,  ежедневно прилетали самолеты связи  из
авиадивизии,  которая  находилась   в  моем  подчинении.   Фельдъегеря
привозили постановления Совета Народных Комиссаров и  Государственного
Комитета  Обороны,  важные   документы  из  других   правительственных
учреждений и наркоматов, а также проекты приказов и директив Наркомата
связи и  Главного управления  связи  для подписи.  После  рассмотрения
документы  этими  же  самолетами  отправлялись  в  Москву.  По  делам,
требовавшим личных докладов, на самолетах связи прилетали на фронт мои
заместители или  другие ответственные  работники. Иногда  на  короткое
время  вылетать   в  Москву   приходилось  и   мне,  например,   чтобы
присутствовать на заседаниях Совнаркома».
    Эта пространная выдержка из мемуаров Ивана Терентьевича в какой-то
мере  раскрывает  секрет  его  «творческой  лаборатории».  Но  лишь  в
какой-то мере.  Ведь  во  многих  случаях  важные  вопросы  не  только
решались с его руководящим участием. Нередко он был их инициатором,  а
это требовало прежде всего его собственных исканий. К тому же фронт не
был  просто  местопребыванием  Пересыпкина.  Там  он  выполнял  важные
задания Ставки.  И это  при объеме  той ежедневной  работы, о  которой
говорится в приведенной выше выдержке из мемуаров Ивана Терентьевича!
    Из этой выдержки видна чрезвычайно важная особенность стиля работы
Ивана Терентьевича.  Ведь  что  значат  слова  «у  меня  были  хорошие
заместители»? Они не  являются семи. Одна  из наиболее сильных  сторон
организаторского дарования  Ивана Терентьевича  как раз  и состояла  в
умении подбирать, расставлять,  ценить и растить  кадры, доверять  им,
заражать их своими идеями, побуждать работать инициативно,  творчески.
Естественно поэтому, что долгие годы после окончания войны руководящие
посты в Министерстве связи и в войсках связи Советской Армии  занимали
те, кто  вместе с  Пересыпкиным, под  его руководством  самоотверженно
трудился по обеспечению государственной и военной связи в суровую пору
борьбы с фашистскими агрессорами.
    В этой  связи  нужно  отмстить и  другое:  Иван  Терентьевич  умел
решение  встававших  задач   организовывать  как  коллективное   дело,
разумеется,   с    персональной    ответственностью    соответствующих
работников. Свой же  труд он  рассматривал как  составную часть  этого
дела. И  что  характерно:  читая  мемуары  или  научные  работы  Ивана
Терентьевича о минувшей войне, трудно  вычленить в них собственно  его
деятельность. Всюду  речь идет  о коллективах,  генералах, офицерах  и
солдатах - связистах,  руководителях и  рядовых работниках  учреждений
связи.
    Иван Терентьевич был весьма одаренной личностью. А когда речь идет
об одаренности, то перечислить все ее слагаемые невозможно. Но  всегда
можно определить  ту  силу,  которая приводит  в  движение  дарование,
является могучим ускорителем его развития.
    Для Ивана  Терентьевича, как  и для  всех людей  его судьбы,  этой
силой являлась беззаветпая преданность  делу и идеям  Коммунистической
партии, социалистической Родине, советскому народу. В служении партии,
народу Иван Терентьевич видел смысл и  цель своей жизни. Такая цель  и
могла всесторонне раскрыть его незаурядные способности, определить его
выдающуюся роль  в вооруженной  защите  и строительстве  социализма  в
нашей стране.
    Иван Терентьевич внес огромный вклад в послевоенное  строительство
Советских Вооруженных Сил. В течение 10 лет - с 1946 по 1956 год -  он
был начальником войск  связи Сухопутных войск  Советской Армии. И  все
эти годы - непрерывный поиск  и внедрение лучших форм их  организации,
боевой подготовки, напряженный  труд по  развитию и  совершенствованию
новых  средств  связи,  по  освоению   и  внедрению  их  в  частях   и
соединениях.
    С 1957  года  Пересыпкин  - научный  консультант  при  заместителе
министра  обороны  СССР,  с  1958  года  -  военный  советник   Группы
генеральных инспекторов Министерства  обороны СССР. Одновременно  Иван
Терентьевич вел большую  военно-историческую работу. Он  - автор  ряда
трудов, посвященных истории  развития войск связи,  их деятельности  в
годы Великой Отечественной войны и в послевоенное время.
    За заслуги  перед  Родиной  Иван  Терентьевич  награжден  четырьмя
орденами  Ленина,  орденом   Октябрьской  Революции,  двумя   орденами
Красного Знамени, орденом  Кутузова 1-й степени,  Красной Звезды,  «За
службу  Родине  в  Вооруженных  Силах  СССР»  3-й  степени,  медалями,
иностранными орденами.
    12  октября  1978  года   маршал  войск  связи  Иван   Терентьевич
Пересыпкин ушел из жизни. Но осталось то, что он сделал, его  огромный
вклад в достижение Победы в Великой Отечественной войне, в  укрепление
экономического и оборонного могущества нашей Родины.
    Полковник в отставке
    В. БЫСТРОВ
    Главный маршал авиации Константин ВЕРШИНИН
    О телеграмме  из Москвы  полковнику Вершинину,  начальнику  Высших
авиационных курсов  усовершенствования  летного  состава,  сообщили  в
разгар очередного летного  дня. Было это  в двадцатых числах  сентября
1941 года. Собственно, назвать тот день очередным летным можно лишь  с
известной натяжкой. Два  летних месяца того  лета и начавшийся  первый
месяц осени вполне  можно было принять  за один бесконечно  тянувшийся
летный день:  инструкторы и  руководящий состав  курсов, казалось,  не
уходили  с  аэродрома,  все  это  время,  от  зари  до  зари  потрясал
окрестность рев моторов бомбардировщиков.  Одни взлетали и уходили  на
исходный  пункт   маршрута   и   дальше  на   отработку   задания   по
самолетовождению, затем на полигон для учебного бомбометания,  другие,
выполнив заданные упражнения, возвращались в зону аэродрома,  вставали
в круг и заходили на посадку.
    С началом  Великой Отечественной  войны  на курсы  была  возложена
задача подготовки  бомбардировочных  полков для  фронта.  Центр  через
своих   представителей-инспекторов,    членов   различных    комиссий,
наезжавших для проверки хода и качества комплектования и  переучивания
частей, выдвигал только  одно требование: быстрее!  Как можно  быстрее
формировать, обучать и отправлять на фронт новые авиационные части!
    Большую часть самолетов,  которыми вооружались формируемые  полки,
составляли СБ  -  скоростные бомбардировщики,  значительно  меньшую  -
Пе-2,   фронтовые   пикирующие    бомбардировщики   самой    последней
конструкции.  Предпочтительнее,  конечно,   было  бы  иметь   обратную
пропорцию,  ибо  СБ  прекрасная  для  своего  времени  боевая  машина,
созданная группой авиаконструкторов во главе  с А. А. Архангельским  и
превосходящая    лучшие    отечественные    и    зарубежные    образцы
бомбардировщиков. К 1941 году, несмотря на модернизацию, она устарела.
К тому же многие  самолеты и моторы  уже выработали установленный  для
них ресурс,  а  заменять  их  было  нечем,  приходилось  ремонтировать
отдельные детали  и агрегаты  своими  силами, что  называется,  латать
дыры. Случались поломки и  отказы. В авиации  за всякую аварию  строго
спрашивают, ну а в условиях начавшейся войны, когда каждый самолет  на
вес золота, тем более…
    Прочитав на  бланке  телеграммы: «Немедленно  прибыть  в  Москву»,
Вершинин встревожился. Вызывать в  такое напряженное время  начальника
курсов без основательных причин не будут. Какие же могут быть причины?
Поломки самолетов,  случившиеся в  последние месяцы  при  переучивании
молодых летчиков? - эта мысль возникла сразу же.
    В Москве, в штабе ВВС, Вершинин доложил о своем прибытии  генералу
Н.  А.  Соколову-Соколенку.  Генерал  работал  в  главном   управлении
обучения, формирования и боевой подготовки. Вершинин знал его давно  и
поэтому, не  вытерпев,  спросил,  не  знает  ли  он,  по  какому  делу
вызывали.
    - Может, снимут…
    В ответ Соколов-Соколенок развел руками и предложил:
    - Давай-ка,  Константин  Андреевич,  доложим  начальству  о  твоем
прибытии и пока чайку попьем. Что  замыслило о тебе начальство - я  не
знаю. А снять? Так ведь для этого в Москву вызывать необязательно.
    Доложили  П.  Ф.  Жигареву,  бывшему  однокурснику  Вершинина   по
академии, возглавлявшему  теперь  Военно-Воздушные  Силы.  Последующие
часы тянулись невыносимо долго. Ответный звонок раздался к вечеру.
    - Вершинин? -  прозвучал  в  трубке  голос  Жигарева.  -  Решением
Политбюро  и   Ставки  Верховного   Главнокомандования  вы   назначены
командующим ВВС Южного фронта.
    …Напутствий, которые затем были  высказаны, Вершинин не  запомнил.
Соколов-Соколенок жал  руку,  желал ни  пуха  ни пера…  Теперь,  когда
кончилось томительное ожидание,  напряжение спало, Вершинин  остановил
взгляд на стоявшем рядом небольшом чемодане, который прихватил с собой
в  Москву.  Вспомнил,  как  собирала  его  в  дорогу  жена,  Валентина
Александровна,  как   волновалась,  предполагая,   что  всякое   может
случиться. По  ее  мнению,  основания для  такого  рода  предположений
имелись:
    - Однажды тебя вызывали в Москву… Не забыл, наверное?
    То, что она имела в виду, Вершинин, конечно же, помнил.  Произошла
эта история в  последний предвоенный год.  Пришел приказ, гласивший  о
том, чтобы  к  перелету  в Москву  была  подготовлена  большая  группа
самолетов для участия в предстоящих авиационных учениях.
    В назначенный для перелета день погода позволяла выпустить экипажи
в воздух. Начальник метеослужбы дал сводку, из которой следовало,  что
на маршруте ухудшения условий не  ожидается. Полковник Вершинин, в  то
время помощник  по  летной подготовке  начальника  высших  авиационных
курсов усовершенствования, дал «добро» на взлет. Летчиков предупредил:
при ухудшении погоды и  понижении высоты облачности  до 800 метров  не
лезть на рожон, вернуться на свой аэродром.
    Только самолеты ушли  на маршрут,  начался дождь.  Можно было  еще
передать команду ведущему группы о возвращении экипажей, но  начальник
курсов не  разрешил этого,  тем более  что метеослужба  прогнозировала
летную погоду в районе Москвы.  Кончилось все тем, что пять  самолетов
не вернулись на аэродром посадки.  Правда, два экипажа, как  установил
вылетевший на поиски Вершинин, ночью приземлились вполне благополучно,
но три  потерпели аварию…  Прибывший  из Москвы  следователь  возбудил
против Вершинина судебное дело. Окружной военный трибунал,  рассмотрев
обстоятельства  происшествия,   не  признал   за   ним  вины.   Но   в
дисциплинарном порядке Вершинин  все же понес  тяжелое наказание:  его
освободили от  занимаемой должности,  понизили  в звании  и  направили
заместителем командира авиадивизии. Спустя  четыре месяца, уже в  1941
году, его опять вызвали в Москву, где ознакомили с другим приказом,  в
котором  было  сказано  о  назначении  Вершинина  начальником  тех  же
авиационных курсов.
    Вспомнив сейчас  волнения Валентины  Александровны и  усмехнувшись
про себя, Вершинин с теплотой подумал о ней. Почти полтора десятка лет
вместе прожили,  всякое  довелось  повидать за  эти  годы…  Константин
Андреевич заторопился с возвращением, чтобы выкроить часок-другой  для
прощания с родными, с товарищами по службе перед отправкой на фронт.
    Утром следующего дня на самолете Ли-2 Вершинин вернулся домой.  На
прощание с семьей действительно удалось выкроить не больше часа.  Надо
же было еще и  сдать дела. Вскоре на  том же самолете командующий  ВВС
Южного фронта отправился к месту назначения.
    За плечами  Вершинина к  этому времени  было уже  22 года  военной
службы, причем разделилась  она на две  равные половины -  одиннадцать
лет в пехоте и столько же в авиации. Первая вырастила из крестьянского
парня образованного общевойскового командира, вторая - авиационного. И
то и другое стало неразрывным целым в формировании военачальника.
    Военная служба Константина Андреевича началась в июне 1919 года  в
запасном пехотном полку  в Симбирске. Но  не только солдатскую  азбуку
осваивал там  Вершинин. Его  сразу же  включили в  работу с  людьми  -
поручили быть агитатором.
    - Член партии, к тому же начальное образование имеешь. У нас таких
немного, - объяснил комиссар.
    Вершинин читал  красноармейцам газеты,  проводил беседы  у  карты,
разъяснял решения партийной ячейки.
    Ближе к осени маршевые роты  из запасного полка начали  отправлять
на фронт.  С волнением  ожидал  этого и  Вершинип. Но  комиссар  полка
предложил ему отправиться не на фронт, а на курсы красных командиров.
    Вершинин растерялся. Стать кадровым военным?  Нет, он не думал  об
этом. Считал,  что и  образование имеет  недостаточное, чтобы  избрать
этот путь. Да и фронт,  куда стремился побыстрее попасть,  отодвинется
на время, необходимое для учебы.
    Комиссар предложил подумать, но на другой день снова пригласил его
на беседу.
    - Ты, Вершинин, коммунист,  - сказал он,  - проявил способности  в
изучении   военного   дела,   активно   помогал   мне   в   воспитании
красноармейцев. Кого же, как не тебя, посылать на курсы? Красной Армии
сейчас   нужны    свои,    советские   командиры    -    выходцы    из
рабоче-крестьянской среды.
    Сомнения развеялись.  Вершинин  принял предложение.  Через  девять
месяцев, к лету  двадцатого года, окончил  Симбирские пехотные  курсы.
Получил назначение командиром маршевой роты в запасном полку,  который
дислоцировался в районе Дорогобужа. В роте насчитывалось около трехсот
красноармейцев. Молодой красном организовал  занятия примерно по  тому
же принципу, который позже определялся  в армии словами: «В  условиях,
максимально приближенных к боевым».
    В начале октября 1920 года во главе своей роты Вершинин прибыл  на
Западный фронт.  Военные  действия против  белопанской  Польши  вскоре
прекратились. Однако еще длительное время пришлось вестп борьбу против
банд Булак-Балаховича. Разгромив его к концу ноябри, части дивизии,  в
которую входила и рота Вершинина, вели сторожевое охранение на  берегу
Березины и одновременно занимались боевой учебой.
    В  январе   1921  года   Вершинину  было   доверено   командование
батальоном.  Весной  дивизия  передислоцировалась  в  Орел.  Благодаря
тщательной  подготовке   к  дальнему   походу   (из  Лепеля   в   Орел
передвигались пешим  порядком) и  люди, и  оружие, и  все  батальонное
имущество прибыли на новое место в полном порядке. Сам Вершинин,  хотя
по штатному  расписанию в  его  распоряжении имелась  лошадь,  большую
часть пути прошагал со своими красноармейцами. Ежедневно  преодолевали
километров по тридцать,  а на привалах  командир строго следил,  чтобы
чинили обувь,  одежду, чистили  оружие. Он  и ого  помощники  находили
время и для бесед с бойцами.
    Вскоре Вершинину было приказано  взять под командование  усиленный
батальон и  отправиться  в Тамбовскую  губернию  для борьбы  с  бандой
Колесникова,  которая,   опираясь   на   кулачье,   бесчинствовала   в
Острогожском, Павловском и Бутурлиновском уездах. В этом деле Вершинин
проявил  себя  не   только  умелым,  решительным   командиром,  но   и
дальновидным политиком. Он написал  листовку, в которой  разоблачались
истинные  цели  кулацко-эсеровских  вожаков   банды,  их  клевета   на
Советскую власть. Всем добровольно сдавшимся давалась гарантия в  том,
что они не подвергнутся наказанию. Через несколько дней вышли из  леса
и сдались первые  трое. За ними  - еще несколько.  А потом, видя,  что
обещание  командира  Красной  Армии  соблюдается,  члены  банды  стали
сдаваться группами.
    В конце июля Вершинина отозвали из батальона и направили на  учебу
в Высшую  стрелковую школу  командного состава  «Выстрел». Спустя  два
года,  в  августе  1923-го,  окончив  школу,  получил  назначение  для
дальнейшего прохождения службы в Одессу. Но тут встретился ему Лютов -
добрый учитель  и  наставник,  бывший  начальник  Симбирских  пехотных
курсов, на которых  учился Вершинин. Этот  в прошлом царский  генерал,
воспринявший Октябрьскую революцию как рождение новой России, а потому
на  совесть  ставший  служить  Советской  власти,  хорошо   запомнился
Вершинину. Был он человеком высокообразованным, хорошим  организатором
и педагогом высокой профессиональной культуры. Не по возрасту  строен,
всегда аккуратно  одетый, подтянутый,  корректный, он  завоевал  среди
командиров и  курсантов высокий  авторитет. Видно,  и Лютову,  в  свою
очередь, запомнился его прежний курсант.
    - Краском Вершинин? Какими  судьбами в  столице? -  спросил он  и,
услышав в ответ рассказ Вершинина о своей службе и учебе, одобрительно
улыбнулся. -  Значит,  наука,  полученная в  Симбирске,  пошла  впрок,
окрепла военная косточка. И растете быстро: рота, батальон,  усиленный
батальон.  Теперь  вот  «Выстрел»  окончили…  Поедемте-ка  со  мной  в
Симбирск.
    - Зачем?
    - Вы вот выучились. Надо и другим помогать.
    Лютов возглавлял  теперь 12-ю  Краснознаменную школу  Приволжского
военного округа.  Туда  он  и оформил  новое  назначение  Вершинину  -
командиром учебной роты.
    Следующие  пять  лет  военной  службы  Вершинина  прошли  в   12-й
Краснознаменной пехотной школе. Не одну сотню командиров, выходцев  из
народа, получила  наша армия.  Сам же  Вершинин за  эти годы  приобрел
твердые   командирские   навыки,   овладел   методикой   воинского   и
политического воспитания. Это была пора возмужания.
    В ноябре  1928 года  Вершинин  был назначен  командиром  батальона
Казанской дивизии, которая  дислоцировалась тогда в  том же городе.  К
этому времени  Вершинин  стал  не только  зрелым  командиром.  Он  вел
активную общественную  работу  -  был избран  членом  райкома  партии,
депутатом городского Совета.
    Служба шла  успешно.  Старшие  начальники,  проверявшие  состояние
батальона, отмечали хорошую  организацию в нем  боевой и  политической
подготовки.  Сам  же  комбат  не  был  доволен  собой.  Он  все   чаще
задумывался над  своим будущим:  понимал  - нужно  продолжить  военное
образование. На  очную учебу  проситься счел  неудобным -  дважды  уже
учился на курсах. Поступил на заочное отделение Военной академии имени
М. В. Фрунзе. Окончил первый, самый  сложный ее курс. К этому  времени
прошло уже десятилетие военной службы в пехоте. Все вроде бы сложилось
хорошо: службу любил, учился увлеченно.
    Жизнь, однако, распорядилась по-своему. Короткий, но  убедительный
разговор в управлении кадров  Наркомата обороны круто повернул  судьбу
Вершинина. С осени тридцатого года он продолжал учебу очно, но  теперь
уже в академии другого профиля  - в Военно-воздушной имени  профессора
II. Е. Жуковского!
    Многим краскомам  в то  время неожиданно  для них  пришлось  стать
авиаторами.  Партия  исходила   из  положения,   которое  в   основном
руководящем  документе  для  Вооруженных   Сил  -  Полевом  уставе   -
формулировалось словами: «Авиация - новое могущественное оружие войны.
Оно быстро  прогрессирует технически,  расширяя  базу и  форму  своего
боевого употребления». Соответственно этому и принимались  необходимые
меры для создания н быстрого развития, как говорилось в  постановлении
ЦК ВКЩб)  «О  состоянии  обороны  СССР»,  Красной  авиации.  Одной  из
важнейших среди этих мер партия считала улучшение социального  состава
авиационных кадров.  Вот  почему  многих командиров,  в  том  числе  и
Вершинина, направили  в  авиацию  вопреки  солидному  стажу  службы  в
пехоте.
    Вершинин стал  слушателем командного  факультета  Военно-воздушной
академии, не имея до этого ни единого полета на самолете. Сейчас такое
и представить себе  невозможно: в академию  приходят офицеры,  имеющие
теоретическую подготовку,  практический  опыт летной  работы.  Но  для
поколения Вершинина такое  не казалось необычным:  многое тогда  нужно
было начинать, как говорится, с нуля.
    И вот  пришли  слушатели, с  которыми  учился Вершишш,  на  первую
лекцию но курсу  аэродинамики. Курс читал  П. С. Пышнов,  впоследствии
геперал-лейтенант-инженер, заслуженный деятель науки и техники. Прежде
чем начать  лекцию,  Владимир Сергеевич  порекомендовал  слушателям  в
качестве пособия  одну  из своих  работ.  Заглянули в  нее  слушатели,
полистали. На  лицах  почти  у  всех  явное  замешательство:  в  книге
сплошные чертежи и формулы - ничего не поняли.
    Пышнов наперед знал, что реакция будет именно такой.
    - Ничего, товарищи, - сказал он. - Постепенно одолеете эту  науку…
Правда, без настойчивости и упорства дело не пойдет.
    По 10–12 часов  работали слушатели в  аудиториях, а вечерами  тоже
занятия -  самостоятельная подготовка  к очередному  учебному дню.  На
Центральном аэродроме или на полевой площадке, неподалеку от Серпухова
проходили летную практику - осваивали стрельбу по наземным и воздушным
целям, учились  вести воздушную  разведку, корректировать  с  самолета
огонь артиллерии. Академический  курс обучения предусматривал,  помимо
командирской   подготовки,    получение   слушателями    специальности
летчика-наблюдателя.
    В академии  не  хватало  тогда учебных  кабинетов  и  лабораторий,
учебников и учебных пособий. Да и уровень общего образования далеко не
у всех был  одинаков, а  многим слушателям  просто недоставало  нужных
знаний.
    Вначале Вершинин  был  недоволен  переводом в  авиацию.  Свыкся  с
пехотой, справедливо считал, что  многое уже освоил как  общевойсковой
командир и в этом именно  направлении ему нужно совершенствоваться.  А
вскоре почувствовал - увлекла его авиация, хотя и страшила: нужно было
изучать науки,  о которых  он раньше  даже не  слышал. Учился  упорно,
настойчиво и неожиданно для себя полюбил именно то, что его страшило.
    Наставники и учителя,  видя, с каким  успехом овладевает  Вершинин
теоретическими дисциплинами, прочили ему путь в науку. Поначалу так  и
получилось. По окончании академии  Вершинин и был назначен  помощником
начальника тактического отдела в Научно-исследовательский институт ВВС
РККА. Он пробыл  на этойдолжности немногим  более полугода, начиная  с
июня 1932  года,  и  так вспоминал  об  этом:  «Ученые,  конструкторы,
инженеры  и  техники,  летчики-испытатели,  окружавшие  меня  и   моих
товарищей, были опытными, высокообразованными  людьми. Общение с  ними
доставляло  не  только  моральное  удовлетворение,  но  и  повседневно
расширяло мой кругозор, позволяло идти в ногу с развитием  авиационной
науки и техники, даже заглядывать в завтрашний день».
    Однако,   как   ни   заманчивы    были   перспективы   работы    в
научно-исследовательском институте, Вершинин рвался в войска,  правда,
теперь уже в другие - на аэродром. Почему? «Трудно ответить почему,  -
объяснял он сам.  - Вероятнее  всего, потому, что  хотелось не  только
посмотреть, как несут службу  авиаторы в строевой  части, но и  самому
познать ее секреты, пройти эту ступень».
    Военная авиация  росла.  Командиров-авиаторов  требовалось  много.
Поэтому в  конце концов  просьба Вершинина  о переводе  в войска  была
удовлетворена.  В  январе  1933  года  он  был  назначен   начальником
оперативного отдела  штаба  авиационной  бригады  в  Киевский  военный
округ. Но это была еще не строевая работа. В свободное от службы время
Вершинин часто бывал на аэродроме - учился руководить полетами. Вскоре
произошел  случай,  который  ускорил  переход  Вершинина  на  строевую
работу.
    В авиабригаде  ожидали  прилета  командующего  ВВС  округа  Ф.  А.
Инганиуса, который хотел сам проверить  выполнение приказа о борьбе  с
аварийностью.   Среди   авиаторов    Феликс   Антонович    пользовался
непререкаемым авторитетом.  В  гражданскую войну  он  прославился  как
летчик в  боях  против  белогвардейцев  под  Казанью,  в  сражениях  с
авиацией Врангеля  в Таврии,  за что  был награжден  орденом  Красного
Знамени. В 1930  году он с  группой летчиков выполнил  один из  первых
дальних перелетов по  маршруту Москва  - Анкара  - Кабул  - Ташкент  -
Москва.
    Как военачальник Инганиус  был строг до  придирчивости: в  авиации
все важно, мелочей  она не знает.  К прибытию командующего  готовились
тщательно. Предполагалось, что Инганиус сообщит о дне своего прибытия.
А он явился неожиданно. В тот день полетами на Харьковском  аэродроме,
с которого летала авиабригада, руководил  Вершинин. Он и заметил,  что
очередной самолет,  совершивший  посадку,  не  принадлежит  к  составу
бригады.  Посадку  этот  самолет  произвел  не  чисто,  с  несколькими
«козлами» -  так именовалась  в авиации  частая в  то время  ошибка  в
пилотировании,  которая  влекла  взмывание   машины  в  воздух   после
приземления. Она  зачастую  становилась  причиной  поломок  и  аварий.
Вершинин строго выговорил летчику:
    - Куда ж ты смотришь? За такую посадку знаешь что бывает?
    Напомнив некоторые положения из  приказа о борьбе с  аварийностью,
он заявил,  что  сообщит о  «козлах»  командованию части,  где  служит
летчик.
    Прилетевший   вопреки   ожиданиям   не   стал   оправдываться.   С
любопытством посмотрев на руководителя полетов, он сам спросил, а  кто
это делает ему выговор. Вершинин возмутился еще больше.
    - Сначала ты доложи, кто такой? - повысил он голос.
    Прилетевший неожиданно улыбнулся.
    - Я - командующий ВВС округа Инганиус.
    Он подал оторопевшему Вершинину руку и продолжал:
    - Теперь, пожалуй, мне и делать нечего в бригаде.
    На себе проверил:  строго у вас  дело поставлено, замечаете  любую
предпосылку к аварии… А кто вы?
    Узнав, что перед ним начальник оперативного отдела штаба  бригады,
Инганиус удивился:
    - А что, больше некому руководить полетами?
    Вершинин рассказал, что  командир бригады поручает  ему это  дело,
поскольку у  него  уже  есть  некоторый  опыт  и  желание  перейти  на
самостоятельную командную работу.
    Инганиус одобрил стремление Вершинина.
    Видимо, не без рекомендации Инганиуса в феврале 1934 года Вершинин
был назначен командиром эскадрильи Высшей летно-тактической школы.
    Эскадрилья   насчитывала   три   десятка   бомбардировщиков   Р-5.
Освоившись с новыми обязанностями, Вершинин все же испытывал некоторое
душевное смятение: он организовывает летную подготовку личного состава
эскадрильи, а сам имеет профессию лишь летчика-наблюдателя,  управлять
самолетом не умеет. Как-то в разговоре с начальником школы он попросил
разрешения научиться самому выполнять летные упражнения.
    Начальник  школы  согласился,  и   Вершинин  с  шеф-пилотом   стал
«подлетывать». Как ни  знаком он был  с авиацией, практические  полеты
показали, что быть летчиком куда сложнее и тяжелее, чем кажется, когда
руководишь полетами. Раздумья привели к выводу: он не имеет морального
права  руководить   летчиками,   если   сам   не   овладеет   техникой
пилотирования самолета.  Это Вершинин  и  написал начальнику  школы  в
рапорте  с  просьбой  направить  его  на  учебу  в  Качинское  училище
летчиков.
    Просьбу удовлетворили. Немногим более чем за месяц  Вершининосвоил
весь курс переучивания  на летчика. Факт  редкостный! Сам он  объяснял
его  помощью   требовательных  иотлично   знающих  дело   инструктора,
командиров звена  и  эскадрильи. И  добавлял:  «И еще,  пожалуй,  моим
негласным  помощником  но  овладению  летной  профессией  в   рекордно
короткий срок был  начальник ВВС РККА  Яков Иванович Алкснис,  который
сам, не  имея  специального  летного образования,  за  очень  короткий
промежуток времени освоил трехгодичную программу…»
    Да, все  это, конечно,  так и  было. Но  было и  главное -  личное
упорство и целеустремленность. Так складывался негласный, определявший
всю деятельность Вершинина девиз: «Хорошо  знать то, чего требуешь  от
подчиненных». Это впоследствии было одним из основных его качеств  как
выдающегося советского военачальника.
    Возвратившись из Качи, Вершинин продолжал командовать  эскадрильей
вплоть до  назначения в  августе 1938  года помощником  начальника  по
летной подготовке Высших авиационных курсов усовершенствования летного
состава. К  тому времени  он уже  летал самостоятельно  на всех  типах
самолетов, имевшихся в распоряжении курсов, в том числе и на СБ.
    Таким уже опытным  летчиком и командиром  был полковник  Вершинин,
назначенный в  сентябре  1941 года  командующим  ВВС Южного  фронта  и
летевший теперь к месту своего назначения.
    Лев Толстой как-то заметил: отправляясь  в путь, человек в  первой
его половине думает о том, что он  оставил дома, а во второй - о  том,
что его ждет на новом месте. Так было во времена дилижансов,  почтовых
троек и еще  много раньше.  То же  самое наблюдается  и сейчас,  когда
средства транспорта стали  совершенно иными. Дело  тут, конечно, не  в
них, а в психологии  человеческой: отправившийся в  путь в начале  его
еще полон пережитым  при расставании,  а затем  его беспокойная  мысль
неизбежно устремляется в будущее.
    Под ровный гул моторов летящего на фронт самолета Вершинин  заново
переживал свое прощание со  школой, в которой  проходила его служба  с
1934 года, с  друзьями и коллегами,  с женой, дочками  Леной и  Инной.
Затем мысли его сосредоточились на ориентировке, полученной в  Москве,
относительно состояния ВВС  Южного фронта.  Они были  созданы на  базе
авиации Одесского военного округа и в первый день войны имели в  своем
составе 827  самолетов: 427  истребителей, 285  бомбардировщиков,  115
штурмовиков. Боевые  машины  новых  образцов  -  истребители  МиГ-3  и
бомбардировщики Пе-2 - составляли менее пятой части самолетного парка.
Все  остальные   самолеты   были  устаревших   конструкций.   Немецкий
«мессершмптт»  почти  по   всем  тактико-техническим  параметрам,   по
вооружению превосходил наши  истребители И-16,  И-153 («Чайка»).  Даже
новейшие МиГи уступали ему, если бой завязывался на малых высотах.  Из
бомбардировщиков один  только  наш  ДБ-3 имел  большую,  чем  немецкие
«Хейнкели-111» и  «Юнкерсы-88», дальность  и бомбовую  нагрузку, но  в
скорости и он  уступал последнему. И  численное превосходство -  почти
двойное - было на  стороне врага: действовавший  на юге 4-й  воздушный
флот немецко-фашистской авиации вместе с румынской авиацией насчитывал
до 1300 самолетов.
    Обстановка на Южном  фронте, как  и на всех  других, в  результате
вероломного нападения фашистской Германии сложилась крайне тяжелой для
советских войск, они вынуждены были отступать. Авиация Южного фронта в
первые дни войны сосредоточивала свои усилия на прикрытии и  поддержке
сухопутных войск сначала на рубеже реки Прут, на подступах к Кишиневу,
затем в  районе  Умани,  Первомайска, Николаева.  К  моменту  прибытия
Вершинина на фронт ожесточенные оборонительные  бои шли уже на  рубеже
Днепра.
    Из той же ориентировки, полученной в Москве, Константин  Андреевич
узнал, что все  силы ВВС  Южного фронта по  приказу командующего  были
брошены  против  прорвавшейся   на  юго-восток  танковой   группировки
фельдмаршала  Клейста.   Какие  конкретно   силы  имелись   теперь   в
распоряжении  командующего  ВВС  Южного  фронта  -  в  этом  Вершинину
предстояло разобраться непосредственно на  месте. Ясно было одно:  они
не увеличились, ибо потери  не восполнялись. В пополнении  самолетного
парка остро нуждались все фронты,  а выпуск самолетов к этому  времени
сократился ввиду эвакуации ряда авиационных заводов на восток.
    Штаб  ВВС  Южного  фронта  Вершинин  застал  в  селе   Покровском,
неподалеку от Запорожья. Его ближайшим помощником на длительное  время
руководства ВВС Южного  фронта, затем  4-й воздушной  армии вплоть  до
июня 1944 года стал генерал А. 3. Устинов - начальник штаба. Александр
Захарович уже  до  войны  сложился в  крупного  авиационного  штабного
работника: был на  ответственной должности в  штабе ВВС, участвовал  в
боях на Халхин-Голе. В канун фашистской агрессии Устинов занимал  пост
начальника штаба ВВС Одесского  военного округа и  в этой должности  с
первых же часов войны принял участие в руководстве боевыми  действиями
авиации будущего Южного фронта. Через  несколько дней он был  назначен
начальником штаба  ВВС  9-й  армии,  за месяц  до  прибытия  на  фронт
Вершинина стал начальником штаба ВВС Южного фронта.
    Заместителем командующего  по политчасти  с момента  сформирования
управления ВВС Южного фронта был дивизионный комиссар В. И. Алексеев -
опытный партийно-политический работник.  Пост начальника  оперативного
отдела  был  доверен  майору  К.   Н.  Одинцову,  -  инициативному   и
энергичному авиационному командиру.
    Работникам штаба пришлось уже хлебнуть лиха. Управление ВВС Южного
фронта,  как   выяснил   Константин   Андреевич   в   Москве,   начало
формироваться за  несколько  дней до  начала  войны. Вечером  21  июня
работники Одесского военного округа, которым было поручено  заниматься
этим делом, разошлись по домам.  Впереди был воскресный день со  всеми
его радостями. На рассвете всех их подняли по тревоге: война!  Вечером
того же дня оперативная группа штаба специальным поездом отправилась в
Винницу, чтобы принять там под  свое руководство воздушные силы 9-й  и
18-й   общевойсковых   армий,   а   также   нескольких    авиадивизий,
непосредственно подчиненных ВВС фронта.
    Попав в  водоворот  войны  на  незнакомой  для  себя  местности  и
направлении,  командиры  оперативной  группы  встретились  с  большими
трудностями.  В   разгар  ожесточенных   боев  им   пришлось   впервые
столкнуться с незнакомыми для  себя соединениями и частями,  условиями
их аэродромного базирования,  тылового обеспечения, множеством  других
вопросов. И все  ото делалось при  отсутствии автотранспорта и  своего
узла связи. Последнее  особенно осложняло положение  - не было  прямой
связи  с  большинством  соединений  и  частей.  Скупыми,  а  порой   и
противоречивыми  были   данные   об   обстановке,   а   она   менялась
стремительно.
    Слушая рассказы о том, как  начинали свою боевую деятельность  ВВС
Южного фронта, Константин Андреевич с удовлетворением отмечал основное
для себя: работники штаба ВВС Южного фронта - теперь это был его  штаб
- не  растерялись в  чрезвычайно  сложной обстановке,  сумели,  приняв
возможные по  тем  условиям  меры, наладить  связь  с  соединениями  и
частями,  сделать  непрерывным  управление  подчиненной  авиацией,   а
значит, обеспечить более целеустремленный характер ее действий.
    Обстоятельства сложились так, что на Южном фронте врагу не удалось
уничтожить нашу  авиацию,  как  он намеревался  это  сделать,  первыми
внезапными массированными ударами  по аэродромам.  В Одесском  военном
округе проводились  авиационные  учения.  Соответственно  их  замыслу,
большинство авиаполков  перебазировались  со стационарных  на  полевые
аэродромы и были  там рассредоточены и  хорошо замаскированы.  Поэтому
тщательно  спланированные  и  подготовленные  первые  удары  врага  по
стационарным аэродромам фактически пришлись по пустому месту.  Правда,
большая часть  из  23  самолетов, потерянных  ВВС  Одесского  военного
округа в  первый  день  войны,  сгорела  на  земле  во  время  налетов
противника. Однако враг  не решил своими  массированными действиями  с
воздуха даже малой доли той задачи, которую он ставил перед собой.
    Больше того,  итог первого  боевого  дня оказался  явно не  в  его
пользу - он  потерял 22  июня 1941  года 40  своих бомбардировщиков  и
истребителей.  На   одну  потерю   нашей  боевой   машины  почти   две
уничтоженных  вражеских!  За  этими  количественными  характеристиками
Вершинин видел нечто большее, а именно готовность и способность  наших
летчиков вступить  и вести  бой с  врагом на  равных, и  даже при  его
превосходстве.
    Хотя  Константин  Андреевич,  до  сего  времени  находившийся   на
аэродроме  в  тылу  страны,  не  очень  детально  был  информирован  о
фронтовых делах, о «безлошадниках» он  уже был наслышан: так в  начале
Отечественной  войны  стали  называть  летчиков,  которые,  не   успев
подняться в  воздух, уже  потеряли свои  боевые машины,  сгоревшие  на
аэродромах. Конечно, это была  большая беда -  многие летчики в  самый
нужный момент оказались безоружными, самолетов на всех не хватало.  Не
менее тяжким был и моральный урон: чувство подавленности,  появившееся
у некоторых авиаторов как  итог пережитого в  первые дни войны,  когда
враг   на    их   глазах,    пользуясь   подавляющим    количественным
превосходством, действовал нагло и безнаказанно.
    События  на  южном  участке  советско-германского  фронта,   чисто
авиационные, с первого дня пошли в более благоприятном для нас  русле.
Здесь  «безлошадников»  было  намного   меньше.  Находясь  в   полевых
условиях, штаб ВВС округа заранее установил  связь с частями и дал  им
нужные указания. Поэтому первый массированный налет авиации противника
на наши  аэродромы  на  рассвете  22  июня  оказался  малоэффективным.
Находившиеся в готовности, наши истребители своевременно были  подняты
в воздух. Встретив врага, они смело вступали в бой. Благодаря мужеству
и боевому  мастерству  первых  летчиков-героев,  таких,  как  командир
эскадрильи капитан  А.  Г. Карманов,  командиры  полков майоры  В.  П.
Иванов, Б.  А. Рудаков,  летчик-истребитель  старший лейтенант  А.  И.
Мокляк  и  многие  другие,  удалось  более  или  менее   организованно
противостоять противнику в воздухе. Не менее важным было то, что  наши
летчики на собственном  опыте или  на примере  своих боевых  товарищей
имели возможность  убедиться  с самого  первого  боя, с  первого  часа
войны, что  хваленые фашистские  асы, встречая  должный отпор,  быстро
теряют свою самоуверенность и наглость.
    Этот высокий боевой  настрой Вершинин  справедливо расценивал  как
главное  приобретение  летчиков   ВВС  Южного   фронта.  Сохранить   и
приумножить его - вот задача, которую он поставил перед собой и  своим
штабом.
    Уже вскоре  подчиненные Вершинину  командиры и  штабные  работники
почувствовали, что новый командующий  отнюдь не собирается  заниматься
мелкой опекой  штаба  в целом  или  кого-либо из  ответственных  своих
помощников. Для него превыше всего - суть решения конкретной проблемы,
быстрота, оперативность  и  четкость  выполнения  задач,  поставленных
перед подчиненными, всестороннее знание обстановки в войсках фронта  и
в авиационных соединениях, что позволяло в любую минуту влиять на  ход
боевых действий. В рамках поставленной задачи командующий предоставлял
исполнителям широкую самостоятельность, поощрял инициативу.
    Вершинин тщательно изучил все, что  было начато до него, и  многое
поддержал.
    Горячее его одобрение получили создание и деятельность специальных
групп  и  ремонтных  команд,  которые  отыскивали,  а  затем  собирали
самолеты, совершившие вынужденную  посадку на нашой  территории. В  то
время это  был один  из  важных путей  восполнения потерь  в  технике,
которые несли наши части. К концу августа в полках осталось по  10–12,
а то и меньше  самолетов. Иначе говоря, хорошо,  если имелась в  строю
эскадрилья  на  полк.  Вот   тогда  и  родилась  идея   восстановления
собственными силами подбитых и совершивших вынужденную посадку в нашем
тылу   самолетов.   Она    была   претворена    в   жизнь    благодаря
изобретательности  и  трудолюбию  инженерно-технического  состава  ВВС
фронта, возглавляемого П. В. Родимовым. Конечно, Вершинин знал, что  в
данном  случае  полевые   авиационные  ремонтные  мастерские   (ПАРМ),
являющиеся центрами восстановительной работы,  часто выходят за  рамки
своей компетенции. Им приходилось заниматься ремонтом такой сложности,
который обычно считается возможным только в стационарных условиях,  на
заводе, но  не в  полевых мастерских.  Регламентации по  этому  поводу
имелись  достаточно  подробные  и  строгие.  Но  самолеты  были  нужны
немедленно. И  Вершинин  не  только  разрешил  отступить  от  принятых
правил, но взял под контроль восстановительные работы. В итоге  только
за сентябрь  1941 года  в частях  силами ПАРМ  и специально  созданных
бригад технического состава было восстановлено свыше 300 самолетов.  О
таком в то время нельзя было и мечтать.
    Не возражал  командующий и  против разукомплектования  неисправных
машин - при  отправке в  ремонт с  них снимали  дефицитные агрегаты  и
приборы, а  взамен  ставили неисправные.  В  обычных условиях  это  бы
рассматривалось как чрезвычайное  происшествие. Но  опыт показал,  что
подобная замена оправдана, поскольку позволяла быстро, непосредственно
в полках  в течение  нескольких часов  восстанавливать два-три  боевых
самолета.
    Не  при  Вершинине  началось,  но  было  им  поддержано  еще  одно
чрезвычайно важное  дело: привлечение  к выполнению  боевых заданий  в
ночное время  учебных  самолетов  У-2.  Его  предшественник  на  посту
командующего ВВС  Южного фронта  генерал-майор авиации  П. С.  Шелухин
принял такое решение, чтобы хоть как-то компенсировать малочисленность
авиации, особенно бомбардировочной.
    Сначала бомбометание с У-2 производилось примитивным способом, как
говорили тогда  летчики, «по  сапогу», то  есть без  всякого  прицела:
когда цель оказывалась  под передней кромкой  нижнего крыла  самолета,
штурман  в  зависимости  от  высоты  полета  отсчитывал   определенное
количество секунд и  сбрасывал бомбу. Расчет  времени составлялся  для
наиболее  часто  применявшихся  высот  бомбометания  (500-1000  м)   и
заучивался на  память. Даже  при этой  методике точность  бомбометания
была весьма приличной. А после  того как на У-2 поставили  специальные
бомбодержатели и простейшие прицелы для бомбометания, она  увеличилась
еще больше.
    Первые боевые испытания У-2 были  проведены 25 августа 1941  года.
Цель -  боевые порядки  войск  противника на  правом берегу  Днепра  в
районе  Берислав  (Каховка).  Экипажи  вылетали  к  ней  с  аэродрома,
удаленного  на  60–70  километров.   Непосредственно  в  районе   цели
приглушали моторы и выходили на  нее с планирования. Это  обеспечивало
внезапность налета. Весь полет в оба конца занимал до полутора  часов,
таким образом,  в течение  ночи каждый  экипаж мог  произвести по  3–4
боевых вылета,  имея  на борту  до  200 килограммов  бомб.  Эффект  от
боевого применения У-2 получался внушительный. Затем уже по инициативе
Вершинина  для  ночного  бомбометания  была  переоборудована  довольно
большая группа самолетов У-2. И противник, вначале немало потешавшийся
над русскими  «фанерными  самолетами», стал  всерьез  бояться  «ночных
призраков», которые неслышно подкрадывались к его позициям, засыпая их
градом небольших бомб.
    Так самолет,  созданный  еще  в 20-е  годы  талантливым  советским
конструктором Н. Н.  Поликарповым в качестве  учебного, превратился  в
боевой.  Опыт   его   применения   в   ВВС   Южного   фронта   получил
распространение и  на  других фонтах.  С  конца 1941  года  У-2  стали
поступать в  массовом количестве  на вооружение  авиационных частей  в
качестве  боевых  самолетов   легкомоториой  ночной   бомбардировочной
авиации. С 1943 года  эти самолеты стали  называться По-2 (по  фамилии
конструктора).
    Первый месяц пребывания  на фронте был  для Вершинина  чрезвычайно
напряженным. Вероятно,  потому, что  войска  Южного фронта  все  время
отступали под  натиском значительно  превосходящих сил  врага. Лишь  к
середине октября  наши войска  закрепились и  заняли оборону  на  реке
Миус. Части  и соединения  ВВС  фронта перебазировались  на  аэродромы
Луганской, Донецкой и Ростовской областей.
    22 октября Вершинину было присвоено звание генерал-майора авиации.
Это означало, что  его деятельность на  посту командующего ВВС  Южного
фронта оценена положительно. Сам же Константин Андреевич был  настроен
самокритично.  Он  был  убежден,  что  для  преодоления  превосходства
вражеской авиации нужно много самолетов. «Но тут многое и от  военного
искусства зависит»,  -  думал он.  Постепенно  у него  созрела  мысль:
концентрировать имеющуюся авиацию для решения главных задач.
    Контрнаступление под Ростовом и подготовка предстоявшей  воздушной
операции, ему сопутствовавшей, стали для Вершинина самым ответственным
делом за все время пребывания на фронте. Перед авиацией Южного  фронта
в  соответствии  с  директивой  Ставки  Верховного  Главнокомандования
ставились   задачи:   громить   группировку   Клейста,   не   допуская
организованного отступления ее из Ростова, срывать подвоз  противником
боеприпасов и продовольствия,  поддерживать с  воздуха действия  наших
ударных  сил  -  двух  общевойсковых  армий,  а  также  кавалерийского
корпуса,   который   обеспечивал    их   правый   фланг,    уничтожать
немецко-фашистскую авиацию, особенно на аэродромах.
    Докладывая свои соображения о распределении имевшихся сил  авиации
командующему фронтом  генерал-полковнику Я.  Т. Черевиченко,  Вершинин
предложил ему 95 процентов всех самолетов сосредоточить на направлении
главного удара.
    - Только так  можно привлечь  максимум авиационных  сил к  решению
задач, поставленных  в  директиве  Ставки.  Противник  ведь  и  сейчас
превосходит нас в воздухе, - доказывал он.
    Черевиченко довольно долго  смотрел на лежавшую  перед ним  карту,
затем сказал:
    - Что ж,  пожалуй, правильно.  Основные силы  надо отдать  армиям,
которые будут решать главные задачи. Правильно ты говоришь,  Вершинин,
надо авиацию сводить в более крупные группы.
    В Ростовской  наступательной  операции  ВВС Южного  фронта  за  16
летных дней произвели свыше 38 000 самолето-вылетов, сбросили на врага
30 тысяч  бомб разного  калибра, 1000  реактивных снарядов,  ими  было
уничтожено 76  самолетов  противника (61  в  воздушных боях  и  15  на
земле), разрушено 3 водных переправы, выведено из строя 90 орудий,  25
000 автомашин, 140 танков. Наши потери составили 32 самолета, из них в
воздушных боях было потеряно всего 5.
    Наступившее  затем   на  Южном   фронте  недолгое   затишье   было
использовано Вершининым для организации обобщения накопленного боевого
опыта в  изучении  его всем  летным  составом. Делал  он  определенные
выводы и для себя: концентрация авиационных сил и использование их  на
направлении главного удара  вполне оправдались.  Это было  учтено и  в
высших командных инстанциях, где на основе опыта использования авиации
в Ростовской  наступательной  операции, обобщенного  под  руководством
Вершинина, рассматривался вопрос о  создании на Южном фронте  крупного
объединения авиационных сил - 4-й воздушной армии.
    Зимой  1942  года   ВВС  Южного  фронта   активно  участвовали   в
авиационном обеспечении нескольких частных наступательных операций,  в
том  числе  Барвенковской.  Тогда   же  некоторым  летчикам   довелось
встретиться в воздухе с новой модификацией немецкого истребителя.
    Это был Ме-109ф, превосходивший по своим качествам  предшествующие
конструкции.  Изучив  данные   об  этом   самолете,  Вершинин   провел
специальное совещание,  на которое  были приглашены  лучшие  воздушные
бойцы.
    - Сильная машина - ничего не  скажешь, а ведь со слабинками,  бить
можно, - говорил  он на  совещании. - Но  как бьем?  Один так,  другой
эдак, третий  иначе.  А  если  «так»,  «эдак»  и  «иначе»  объединить?
Поучиться друг у друга да другим общий опыт передать.
    Вершинин  рассказал  о  «слабинках»,  которые  он  нашел  в  новом
самолете   противника.   Участники    совещания   поделились    своими
впечатлениями.  Состоявшийся  обмен  опытом  позволил   сформулировать
четкие,  конкретные  рекомендации,   которые  стали  достоянием   всех
летчиков и вскоре сказались на ходе воздушных боев.
    Такие  совещания  Вершинин  требовал  проводить  в  соединениях  и
частях, нередко сам участвовал в них.
    Наступило  трудное  лето  1942  года.  Неудача  наших  войск   под
Харьковом осложнила  обстановку  на южном  крыле  советско-германского
фронта. Именно  в  это  тяжелое  время  завершилось  формирование  4-й
воздушной армии,  осуществленное, как  указывалось в  приказе  наркома
обороны от 7 мая 1942 года, «в целях наращивания ударной силы  авиации
и успешного  применения массированных  авиаударов». В  том же  приказе
говорилось: «Командующего ВВС Южного фронта генерал-майора авиации  К.
А. Вершинина назначить командующим 4-й воздушной армией, утвердив  его
одновременно членом Военного совета и заместителем командующего  Южным
фронтом по авиации».
    Вершинин  весь  состав  штаба  ВВС  Южного  фронта  определил   на
соответствующие места в штабе воздушной армии. На телефонный звонок из
Москвы с  предложением  помочь  кадрами  он  ответил:  «Свои  выросли,
справимся».
    Действительно, Вершинин имел  все основания  быть довольным  своим
штабом. Вместе с начальником штаба генералом А. 3. Устиновым он немало
потрудился по улучшению работы всех  штабных служб. Отделы штаба  были
усилены лучшими  специалистами из  частей и  соединений, более  мощным
стал собственный  узел  связи, обеспечивающей  бесперебойную  связь  с
авиачастями.    Хорошо     работал    оперативный     отдел,     тесно
взаимодействовавший с  разведотделом, службой  связи и  флагштурманом.
Согласованными  усилиями  они  обеспечивали  непрерывность  управления
авиационными частями и соедиениями.
    С преобразованием  ВВС фронта  в 4-ю  воздушную армию  расширились
права командования и штаба,  а следовательно, возросли и  обязанности,
ответственность каждого на своем месте.
    Испытания лета и осени 1942  года стали суровой проверкой для  4-й
воздушной армии  и ее  командующего.  В условиях  непрерывного  отхода
наших сухопутных войск сначала на рубеж реки Дон, а затем к предгорьям
Кавказа действия  авиации  приходилось  организовывать  в  чрезвычайно
сложной обстановке. В первой половине июля в составе воздушной армии в
строю было всего лишь  около 200 самолетов.  Соотношение сил сторон  в
авиации было 1 к 6 в пользу  противника. К тому же армия находилась  в
непрерывном движении. Летный  состав напрягал все  силы, чтобы хоть  в
малой  степени   противостоять  неизмеримо   превосходящему  ее   4-му
воздушному  флоту   противника,   помочь  своим   сухопутным   войскам
организованно  отойти  на  очередной  оборонительный  рубеж.   Нередко
летчики вылетали на  задание под артиллерийским  обстрелом, а  тыловые
подразделения оставляли  аэродромы  уже  при  непосредственной  угрозе
захвата их наступающими вражескими частями.
    Управление армией  в  этих  условиях  крайне  усложнилось.  Однако
командующий  и  его  штаб  сумели,  хотя  и  с  потерями,   обеспечить
организованное перебазирование подчиненных соединений и частей. В  тех
конкретных условиях это явилось свидетельством больших организаторских
способностей Вершинина, слаженности и четкости работы его штаба.
    Лишь к  середине августа  фронт  стабилизировался на  рубежах  рек
Терек и  Баксан. Завязались  тяжелые оборонительные  бои в  предгорьях
Кавказа. Около пяти  месяцев 4-я воздушная  армия сражалась в  составе
Северной группы войск  Закавказского фронта за  удержание подступов  к
Главному Кавказского хребту.
    8  сентября  1942  года  Вершинин  был  назначен  командующим  ВВС
Закавказского фронта.  Под его  руководством  объединялись 4-я  и  5-я
воздушные армии и  авиация Черноморского флота.  Хотя командовать  4-й
воздушной  армией   стал  Н.   Ф.  Науменко   -  прежний   заместитель
командующего, Вершинин во  многих случаях уделял  ей больше  внимания,
чем другим,  так как  ее  соединения и  части действовали  на  главном
направлении Закавказского фронта.
    Много  работал  Вершинин  в  штабах  общевойсковых  объединений  и
соединений, где тщательно согласовывал вопросы взаимодействия  авиации
с  другими  родами  войск.  Этого   он  требовал  и  от   командования
авиационных армий  и соединений.  И потому,  как это  делалось, он  во
многом оценивал их работу.
    - Мы для них, а не они для нас, - часто повторял он на  совещаниях
авиационных командиров. -  А это не  просто: установил связь,  уточнил
свою задачу и  бомби или  штурмуй. Надо  знать замысел  общевойскового
командира,  разобраться  в  его  задаче.  Тогда  только  поймешь,  как
наилучшим образом использовать свои силы.
    Постоянный поиск нового, наиболее характерного в Соевом применении
авиации в интересах наземных войск  - одна из важнейшихчерт  дарования
Вершинина как выдающегося советского  военачальника. Во многом  именно
поэтому выбор  пал на  Вершинина, когда  потребовалось объединить  под
единым руководством две воздушные армии и авиацию Черноморского флота.
    С   каждымдном    крепла    оборона    Кавказа,    росли    боевое
мастерстволичного состава,  слаженность  в действиях  различных  родов
войск. Выматывая  противника, объединения  и соединения  Закавказского
фронта все  чаще  стали  наносить  мощные  контрудары.  Противник  был
разгромлен  у  Сунженского   хребта,  затем   у  Элькотовских   ворот.
Сокрушительное поражение потерпела  вражеская группировка,  пытавшаяся
захватить Орджоникидзе и прорваться к  Грозному. В начале января  1943
года контрудары советских войск, оборонявших Кавказ, переросли в общее
наступление.
    В обороне и в  наступлении наша авиация действовала  исключительно
активно. А  горные условия  для авиации  особые. На  большой  скорости
здесь маневрировать трудно:  мешают горы.  А если  подняться выше,  то
снизится эффективность бомбометания и штурмовки. И все же наши летчики
бомбили и штурмовали противника, причем точно.
    Однако нужно было выбивать врага, прятавшегося в глубоких складках
местности. Но  как? Этот  вопрос  не находил  ответа. И  обидно  было:
укрывшийся где-нибудь в ущелье, противник подчас оказывался неуязвимым
для авиации.
    Однажды  при  посещении  одного  из  аэродромов  Вершинин  надолго
остановился у  бомбардировщика И-153  («Чайка»).  Эта машина  во  всех
отношениях устарела,  и  летчики  не  любили  ее  главным  образом  за
небольшую  скорость.  Но   было  у   нее  и   достоинство  -   высокая
маневренность. «Да  ведь  эта  «Чайка» будто  для  гор  придумана!»  -
осенило Вершинина. Приказал проверить: «Чайка» свободно облетала горы,
забиралась в ущелья.
    Вскоре  в  авиасоединония   поступило  распоряжение:   максимально
использовать «Чайки» для штурмовки и бомбежки вражеских войск в горах.
Появились и  асы этого  дела.  На тихоходных,  но юрких  «Чайках»  они
находили и штурмовали  противника в таких  местах, которые для  других
самолетов вообще были недоступны.
    Северо-западная   группа   войск    Закавказского   фронта    была
преобразована в самостоятельный  Северо-Кавказский фронт.  Командующим
ВВС  нового  фронта  был  назначен  Вершинин.  Под  его   руководством
сосредоточивались, по сути, прежние авиационные силы, в том числе  три
воздушные армии и авиация Черноморского флота.
    Наступил апрель  1943  года. Штаб  ВВС  Северо-Кавказского  фронта
перебазировался из  Тбилиси  в Краснодар.  Освободившись  на  какое-то
время от  повседневной вереницы  неотложных дел,  за которыми  некогда
оглядеться, получив в связи  с переездом небольшую передышку,  офицеры
штаба теперь особенно остро воспринимали весенние контрасты.
    Весна на юге -  это всегда ликование  света, запахов, звуков.  Она
постаралась вовсю и на этот раз, обновляя землю, Но теперь земля  была
истерзана войной, страшные следы ее обнаруживались всюду.
    Довоенный Краснодар хорошо был знаком многим авиаторам.  Некоторые
жили здесь постоянно и начинали свою летную биографию в  Краснодарском
аэроклубе. Другие  были  здесь  курсантами  авиационного  училища  или
работали в  нем  преподавателями, инструкторами.  И  у всех  в  памяти
сохранился нарядный  южный город  с залитыми  солнцем улицами,  живой,
многолюдный… Теперь его нельзя  было узнать. Тяжелые раны,  нанесенные
ему захватчиками,  как и  множеству других  городов, поселков,  сел  и
деревень на  нашей земле,  совершенно изменили  город. Повсюду  руины,
чернеющие  коробки   с   обугленными   отверстиями   окон,   повисшими
лестничными пролетами,  груды  битого  кирпича и  обломки  на  улицах,
обгоревшие черные стволы  деревьев, которые никогда  уже не  распустят
листьев…  И  люди,  те  немногие  оставшиеся  люди,  которым  довелось
пережить фашистскую оккупацию в родном городе, с печалью во  взглядах,
от пережитого такие же почерневшие, как обгорелые деревья, изможденные
физически и  духовно.  От всего  увиденного  при встрече  со  знакомым
городом еще сильнее  разрасталось чувство гнева  и ненависти к  врагу,
сеявшему вокруг смерть и разрушение.
    Штаб  ВВС  Северо-Кавказского  фронта   разместился  в  одном   из
пригородов Краснодара. По численному своему составу он походил  скорее
на оперативную группу. Начальником штаба был назначен полковник М.  И.
Дремин, начальником оперативного отдела полковник Б. А. Агеев.  Другие
обязанности  в   штабе   были  поручены   еще   нескольким   офицерам.
Партийно-политическую работу во всех авиачастях фронта непосредственно
организовывал и  направлял  заместитель  командующего  ВВС  фронта  по
политчасти  генерал  Ф.  Ф.  Веров.  Небольшой,  но  квалифицированный
коллектив работников штаба сразу же после переезда в Краснодар  дружно
включился  в  дела,   помогая  командующему  организовать   управление
авиационными частями и соединениями в развернувшихся на Кубани  боевых
действиях.
    Каждый день порождал десятки неотложных вопросов, больших и малых.
Вот, к примеру, вскоре  после прибытия в Краснодар  в штабе ВВС  стало
известно,  что  при  перебазировании  некоторые  летчики  и  штурманы,
впервые  оказавшиеся  в  воздухе  над  разлившейся  Кубанью,  ошибочно
принимали этот необъятный весенний разлив реки за море. Соответственно
в курс полета вводилась поправка, фактически приводившая к  отклонению
на восток от  заданного маршрута. Реальной  становилась угроза  потери
ориентировки со  всеми вытекающими  последствиями. Уже  были  отмечены
случаи посадки отдельных  и даже групп  самолетов на другие  аэродромы
вместо указанных.
    - Не хватало еще, что мы начнем нести потери от весеннего паводка,
- встревожился Константин Андреевич, когда ему доложили об этом.
    Командующий приказал  немедленно принять  надлежащие меры.  Прежде
всего потребовал обратить внимание командиров авиачастей на то,  чтобы
на предполетных инструктажах летчиков и штурманов подробно знакомили с
особенностями   района   полетов,   приказал   обеспечить   четкую   и
бесперебойную работу радиосвязи.
    Перемены в  природе, связанные  с  наступлением весны,  далеко  не
всегда были  радостными. Из-за  распутицы многие  аэродромы  оказалось
невозможно использовать  до  тех  пор, пока  грунт  не  подсохнет.  На
остальных приходилось  размещать  большее, чем  следовало,  количество
самолетов. Скученность  на аэродроме  всегда препятствует  делу. И  не
только потому, что  затрудняет организацию  летной работы.  Возрастает
угроза потерь при налетах вражеской авиации. Думы об этом не  покидали
командующего,  и  он  требовал  от  своих  помощников  изыскивать  все
возможные средства для  усиления противовоздушной обороны  действующих
аэродромов.
    В тяжелом  положении  оказались тыловые  подразделения  и  службы.
Некоторые аэродромы  находились  в  окружении  залитых  водой  рисовых
полей. В условиях,  когда на  фронте с каждым  днем возрастало  боевое
напряжение, это  обстоятельство переросло  в проблему.  Бездорожье  не
позволяло использовать  ни  автотранспорт,  ни  тракторы.  И  солдатам
батальонов аэродромного  обслуживания  пришлось  доставлять  грузы  на
аэродромы на  своих плечах.  А много  ли их  доставишь таким  образом?
Между тем именно  в марте,  когда начался  весенний паводок,  Вершинин
получил от  командующего  фронтом  задачу  -  организовать  переброску
грузов в  расположение  58-й  армии,  действовавшей  на  правом  крыле
Северо-Кавказского фронта.  Выйдя  в  район  Приазовских  плавней,  ее
соединения  в  результате  распутицы  оказались  отрезанными  от   баз
снабжения и испытывали острую  нехватку боеприпасов и  продовольствия.
Вершинин решил  использовать для  доставки самолеты  По-2, которые  не
нуждались в больших  взлетно-посадочных площадках.  Однако нужно  было
доставлять  грузы  к  этим  площадкам.  Но  как?  Выручила  солдатская
смекалка: появились  небольшие плотики,  на которых  по залитым  водой
рисовым полям транспортировались грузы на аэродромы.
    Однажды Вершинин, в  который раз  обсуждая с  тыловиками вопрос  о
доставке к аэродромам необходимых  грузов, как раз  и услышал об  этих
плотиках. Заинтересовался, стал давать советы, касаясь таких  деталей,
которые немало изумили собеседников.  Увидев недоуменные выражения  их
лиц, Константин Андреевич объяснил:
    - Молодость вспомнил. Я ведь в юности плотогоном был.
    Советы Вершинина действительно  оказались полезными.  «Плотогонный
флот», как он шутя говорил, во многом помог транспортировке грузов  по
залитой весенней топью кубанской земле.
    Для  воспоминаний  о  прошлом  иногда  достаточно  внешне   схожей
ситуации. Проверяя транспортировку грузов на плотах, Вершинин вспомнил
себя почти еще юношей, когда довелось ему работать плотогоном.
    Детство его прошло  в небольшом селении  Боркино (по  современному
административному делению оно находится в Санчурском районе  Кировской
области). Здесь он и  родился 5 июня 1900  года в бедной  крестьянской
семье.
    Когда-то Боркино окружали  сплошные леса, боры,  от них, видно,  и
название селения пошло. Но в  пору детства Вершинина лесов вокруг  уже
не было, и боркинцы испытывали нужду даже в дровах. Многодетная  семья
Вершининых, в которой было семеро, мал мала меньше, жила в  постоянной
бедности. Принадлежавший ей клочок  пахоты да жалкая луговая  полоска,
сколько на них  ни трудись, достатка  в семье создать  не могли.  Мать
Константина  Вершинина,  Афанасия  Васильевна,  совершенно  не   знала
грамоты. И отец его, Андрей Галактионович, не обучался в школе, хотя и
осилил грамоту:  умел  читать и  кое-как  писать. Но  был  он  хороший
плотник. Этим его ремеслом и существовала главным образом семья.
    Боркинские  дворы  поровну,  двумя  рядами,  расположились   вдоль
большака Яранск - Царевококшайск (Йошкар-Ола). Одна из немногих картин
босоногого крестьянского  детства  навсегда  запечатлелась  в  памяти:
вместе со своими сверстниками ходил сюда Костя Вершинин «слушать,  как
идут» по проволоке, подвешенной на столбы, депеши. Детям казалось, что
провода па телеграфных столбах полые,  и тембр звучания их зависит  от
содержания телеграмм: то  раздастся звук  начальственно-повелительный,
то покорно-просяший,  то  кротко-печальный. Но  чаще,  сколько  помнил
Вершинин,  приходилось  бывать  на   большаке  ребятишкам  вместе   со
взрослыми: их  брали,  чтобы  помогали вершить  мирскую  повинность  -
ремонтировать казенный тракт.
    Хотя  Константин  Вершинин  окончил  церковноприходскую  школу   с
похвальной грамотой  и,  по  мнению  учителя,  проявил  способности  в
учении, отец решил, что дальше будет учить сына своему ремеслу:  семье
нужны кормильцы.  Стал одиннадцатилетний  Костя Вершинин  строгалем  в
плотницкой артели. Помимо основной  обязанности - ошкуривания  бревен,
выполнял разные поручения артели, помогал хозяйке дома, готовившей для
артельщиков еду.  Так  проходили дни  и  месяцы  - в  тяжком  труде  с
рассвета до сумерек. Построила  артель в то  первое его трудовое  лето
дом богатею в соседнем  селе. Вернулись отец и  сын Вершинины домой  с
дешевенькими подарками  для семьи.  А  потом снова  на заработки  -  в
отход, как тогда говорили.
    К четырнадцати годам Константина  Вершинина считали уже  настоящим
работником. А там началась первая  мировая война, и вскоре остался  он
единственным кормильцем семьи:  отца мобилизовали на  фронт. Матери  с
шестью детьми было впору управляться только по дому. Его заработков не
хватало и на хлеб.  С другом отца  он отправился к  лесопромышленнику,
нанялся на молевой сплав  леса. Для частных предпринимателей,  которые
хищнически и  беспощадно  вырубали коренные  лесные  массивы,  молевой
сплав  представлял  собой  наиболее  дешевый  способ   транспортировки
заготовленного  леса.  Для   сплавщиков  это   был  тяжелейший   труд,
сопряженный с  большим  риском  и  опасностью.  Нередко  они  получали
увечья. Хронические  простудные  заболевания -  ревматизм,  воспаление
легких, а то и туберкулез - неизбежно сопутствовали их труду.
    Пришлось Константину быть молевщиком, испытал ледяную купель,  был
плотогоном,   лесорубом-возчиком.   Потом   снова   стал   плотничать.
Константин взрослел.  А  главное  - крепли  его  гордость  и  сознание
рабочего. Хорошей трудовой школой стала для него работа в Звениговском
затоне (речка Звенига - левый приток Волги) на судоремонтном заводе.
    Грянул Великий  Октябрь. Летом  1918 года  совсем рядом  заполыхал
огонь гражданской  войны. Белогвардейский  мятеж  шел от  Симбирска  к
Казани, Царевококшайску, Звенигову.  В затоне  было объявлено  военное
положение. Часть судов, вошедших  в состав Волжской военной  флотилии,
на заводе переоборудовали и приспособили для ведения боевых  действий.
Молодой рабочий Константин Вершинин  с интересом следил за  переменами
на заводе.  Общение  со  старшими  товарищами-коммунистами  все  более
приобщало   к    участию   в    общественной   жизни.    По    просьбе
земляков-артельщиков он  читал им  вслух газеты.  Особенно  настойчиво
просили его  читать сообщения  о состоянии  здоровья Владимира  Ильича
Ленина после покушения на него правых эсеров.
    Артель, в которой  был Константин Вершинин,  прикрепили к  команде
парохода  «Ориноко».  По  корабельному  расчету  стал  он  подносчиком
патронов к пулемету. Довелось ему на «Ориноко» участвовать в походе на
Казань. Вместе с  десантом, высаженным ночью  10 сентября,  Константин
тушил пожары, помогал ликвидировать последствия хозяйничанья в  городе
белогвардейцев. Артель  незаметно  распалась.  А  Вершинин,  оставаясь
подносчиком патронов на  судне, в  течение всего  1918 года  продолжал
работать плотником на  восстановлении пострадавших от  пожара цехов  и
других помещений  Звениговского  завода.  24  февраля  1919  года  его
приняли в члены партии.
    Весной 1919  года, после  VIII съезда  РКП (б),  решения  которого
призывали трудящихся на  борьбу против  белогвардейцев и  интервентов,
все больше рабочих уходило в Красную Армию. Возраст Вершинина подлежал
мобилизации, но его, несмотря на все просьбы, не отпускали с завода  -
нужны были плотники. А у Константина  одна мечта - самому с оружием  в
руках защищать революцию.  Но как  освободиться от  брони? Лучшего  не
придумал - уехал в свое Боркино, оттуда и был призван в армию.
    За многие годы службы в авиации Константин Андреевич хорошо усвоил
истину - пренебрежение,  просчет в  любой кажущейся  на первый  взгляд
мелочи неизбежно может  обернуться неудачей в  главном. В авиации  нет
мелочей - об этом он  постоянно напоминал подчиненным и сам  неуклонно
следовал  этому  правилу.  Вместе  с  тем  для  стиля  Вершинина   как
военачальника  характерным  было  умение  выделить  в  любой  проблеме
главное  и  сосредоточиться   на  нем,  не   пренебрегая,  однако,   и
второстепенным.
    Глазное в ту весну 1943 года  заключалось в том, что не только  на
земле, но и в небе война круто шла на перелом. Его надлежало закрепить
и развить во что бы то ни стало.
    Чтобы лучше  понять  характер развернувшихся  на  Кубани  событий,
следует вспомнить, что после сокрушительного разгрома под Сталинградом
враг был окружен у берегов Волги, потеряв там 330 тысяч своих солдат и
офицеров. Вслед за  Сталинградом началось изгнание  его и из  пределов
Северного Кавказа. Всю зиму 1943 года наши войска наступали. Пройдя  с
непрерывными боями  от  Терека  800  километров,  соединения  и  части
Северо-Кавказского фронта в марте вышли в низовья Кубани.
    Сталинградский разгром  глубоко  потряс  фашистскую  Германию.  Но
Гитлер и его  генералы рассчитывали  летом 1943 года  взять реванш  за
поражение. Тотальная мобилизация дала возможность  немецко-фашистскому
командованию восполнить понесенные потери, а отсутствие второго фронта
в Европе позволило ему без особого риска бросить основную массу  своих
сил на советско-германский фронт, чтобы летом осуществить там  крупные
наступательные действия. В связи с этим 17-я армия противника получила
приказ: любой ценой удержать низовье Кубани и Таманский полуостров как
исходный  плацдарм  для  будущего  наступления,  главным  образом  для
сковывания здесь советских войск.
    10 марта командующий  группой армий «А»  Клейст, командующий  17-й
армией Руофф и командующий воздушным  флотом Рихтгофен на совещании  в
ставке  Гитлера  услышали  из  его  уст  задачу:  «Желательно,   чтобы
Новороссийск был удержан нами и включен в состав таманского плацдарма,
с одной стороны, из соображений политического влияния на тюрков, и,  с
другой стороны, в целях  удержания русского Черноморского флота  вдали
от Крыма». 13 марта в приказе верховного главнокомандования  вермахта,
дававшем указания  о ведении  боевых действий  на Восточном  фронте  в
ближайшие  месяцы,  относительно  группы   армий  «А»  было   сказано:
«…задачей группы армий  является - удерживать  во что бы  то ни  стало
таманский плацдарм и Крым». Спустя  три дня командование группы  армий
доносило в ставку Гитлера свои взгляды по поводу перспектив обороны на
Тамани: «Преимущества позиции: сковывание большого количества  русских
войск, ограничение возможностей к  активным действиям русского  флота,
облегчение обороны Крыма, благоприятный политический эффект».
    Отступая под ударами советских  войск, противник отвел свои  части
на оборонительный рубеж восточнее станицы Крымская. Приазовские плавни
в поймах рек Кубань, Вторая и Адагум сами по себе представляли сложные
естественные препятствия для наступающих. Противник постарался,  кроме
того, всемерно  укрепить занимаемые  позиции в  инженерном  отношении,
умело используя  выгоды  местности. В  наибольшей  степени  укреплялся
участок новороссийского побережья  Черного моря  до станицы  Крымской.
Через эту  станицу  проходили  основные  железнодорожные  и  шоссейные
магистрали на  Новороссийск, Анапу,  Тамань и  Темрюк. Главная  полоса
обороны -  так  называемая  «Голубая линия»  -  состояла  из  развитой
системы мощных  опорных  пунктов.  Таким  образом,  немецко-фашистское
командование сделало все  от него зависящее,  чтобы прочно  удерживать
занимаемый район  и отвлечь  на  себя как  можно  больше наших  сил  с
центрального участка советско-германского фронта.
    Однако  именно  этого  стремилось  не  позволить  врагу  Советское
Верховное    Главнокомандование.     По    его     указанию     войска
Северо-Кавказского фронта  после непродолжительной  подготовки  начали
новую  наступательную   операцию.   Ожесточенные  бои,   не   затихая,
продолжались на земле Кубани. А в воздухе?
    В планах немецко-фашистского  командования на авиацию  возлагались
большие надежды. С ее помощью  противник рассчитывал в первую  очередь
сорвать начавшееся наступление советских  войск. Он намеревался  также
непрерывными ударами авиации  стереть с  лица земли  наш плацдарм  под
Новороссийском - небольшой, всего 30 квадратных километров,  плацдарм,
захваченный воинами 18-й армии и моряками Черноморского флота в районе
Мысхако (названный тогда «Малой землей»).
    В свою очередь, Военный совет Северо-Кавказского фронта потребовал
от командующего  ВВС организовать  действия подчиненных  ему 4-й,  5-й
воздушных армии и ВВС Черноморского флота таким образом, чтобы напрочь
закрыть небо для врага над  нашими войсками. Это требование звучало  в
устах командующего фронтом в самой категорической форме.  Единственное
его обещание Вершинину: имея в  виду, что сложившееся к началу  апреля
соотношение сил далеко не в пользу нашей авиации, просить Ставку о  ее
усилении.
    «Усилить-то усилят,  -  размышлял Вершинин,  обдумывая  конкретные
мероприятия по  выполнению требования  Военного  совета фронта.  -  Но
насколько и когда? Действовать же нужно немедленно. Как? «Не числом, а
уменьем», -  вспомнились  известные  слова.  И  все  же:  как?  Уменье
требовалось не  только и  не  столько от  летчиков, а  от  авиационных
командиров, прежде всего от него - командующего ВВС фронта. И Вершинин
часами сидел над картой, изучал сводки, разведывательные данные.
    Подумать было над чем. В общей сложности к тому времени в  составе
ВВС фронта  было  около 600  самолетов  (250 -  в  4-й, 200  -  в  5-й
воздушных армиях, 70 - в авиагруппе Черноморского флота и 60 самолетов
группы дальней  авиации). Противник  же сосредоточил  на  стационарных
аэродромах Крыма, а также на  Таманском полуострове до 1000  самолетов
4-го воздушного флота, что составляло 38 процентов всей его авиации на
советско-германском фронте. Для действий на Кубани он мог привлечь еще
и часть бомбардировщиков (до 200 самолетов), находившихся в Донбассе и
на юге Украины.  Противостоять такому превосходству  противника -  это
дело сложное. А нужно было сокрушать его.
    Задачи были  ясны.  Их Вершинин  и  поставил перед  своим  штабом,
командирами соединений  и  частей:  завоевать  господство  в  воздухе;
надежно прикрыть свои сухопутные войска от налетов вражеской  авиации;
бомбовыми и штурмовыми ударами по противнику помогать действиям  наших
частей в районе станицы  Крымская. Он особо  подчеркивал и не  уставал
повторять: «Все эти задачи взаимосвязаны, решать их нужно комплексно!»
    Ключевой из них являлось  завоевание господства в воздухе.  Только
при этом условии становились возможными и надежное прикрытие войск  на
земле, и эффективная поддержка их наступления на полуострове.
    Но как конкретно решать эти задачи? Учитывая недостаток  имевшихся
в  его   распоряжении   сил,  Вершинин   продумал   немало   вариантов
использования их  с максимальной  отдачей. По  его указанию  штаб  ВВС
фронта разработал план  взаимодействия, в  котором указывалось,  какие
объекты входят в сферу действий  каждого из авиационных объединений  и
какие подлежат совместным ударам, в  какое время наносятся эти  удары,
сколько  должно  быть  выделено  сил,  когда  и  какие   подразделения
истребительной авиации намечено передать в подчинение командующему ВВС
Черноморского флота  и т.  д. В  плане старались  как можно  детальнее
предусмотреть характер  и  способы  действий  при  наиболее  вероятном
развитии боевых событий. В то же время - и Вершинин это подчеркивал  -
план - это основа для  проявления инициативы и творчества в  конкретно
складывающейся обстановке. Поэтому в авиационных армиях и  соединениях
разрабатывались,  нередко  с  участием  Вершинина,  свои  планы  и  их
варианты.
    Большое   внимание   в    планах   уделялось   взаимодействию    с
общевойсковыми армиями. И здесь Вершинин вместе с командующими армиями
старался предусмотреть самые различные повороты событий. Но при  любых
поворотах необходима была  непосредственная и квалифицированная  связь
наземных войск  с авиацией.  Поэтому  по распоряжению  Вершинина  были
специально подготовлены и направлены  в стрелковые дивизии в  качестве
авиационных представителей офицеры-авиаторы.
    Понятие «авиационный представитель» только-только появилось  тогда
в обиходе.  Шаг за  шагом  отрабатывалпсь основные  обязанности  таких
представителей:  квалифицированно   докладывать   общевойсковому   или
флотскому начальнику  о  воздушной обстановке,  характере  действий  и
возможностях своей авиации; своевременно  доносить в авиационный  штаб
обо всех изменениях в  наземной и морской  обстановке. На этой  основе
оперативно  решались  и  согласовывались  возникающие  в  ходе  боевых
действий  вопросы  между  общевойсковыми,  флотскими  и   авиационными
командирами.  Вершинин  немало   сделал  для   того,  чтобы   институт
авиационных представителей стал  постоянным и  действенным фактором  в
обеспечении четкого  взаимодействия  ВВС  с  поддерживаемыми  войсками
фронта.
    Здесь, на Кубани, в боевую  практику авиации вводилось и еще  одно
новшество,  рожденное  опытом  войны.  По  распоряжению  Вершинина   в
непосредственной  близости   к  линии   боевого  соприкосновения   был
развернут пункт  управления  истребительной авиацией.  Впервые  в  4-й
воздушной армии наведение самолетов на цели по радио с земли применено
осенью 1942  года, когда  враг подошел  к подножию  Терского хребта  и
возникла серьезная угроза для Грозного и Владикавказа  (Орджоникидзе).
Теперь  этот  прием   вводился  Вершининым  в   боевую  практику   как
неотъемлемый и постоянный элемент  управления авиацией над полем  боя.
На одной из высот  у станицы Абинской  он приказал развернуть  главную
радиостанцию наведения.
    Выгоды избранного для нее района не исчерпывались только тем,  что
она была размещена  в полосе  56-й армии,  которой отводилась  главная
роль в  наступлении.  Важно  было  и то,  что  неподалеку  от  главной
радиостанции располагался НП  командующего войсками 56-й  армии А.  А.
Гречко. И вспомогательный пункт управления командующего 4-й  воздушной
армией Н.  Ф. Науменко,  где основную  часть своего  времени  проводил
Вершинин, также находился в этом районе.  Но в данном случае высота  у
Абинской, где  разместили  главную радиостанцию,  обладала  еще  одним
бесспорным   и   очень   важным   преимуществом,   проистекавшим    от
своеобразного начертания линии фронта на Таманском полуострове.
    Соответственно       расположению       основных       группировок
противоборствующих  сторон  сражение  развертывалось  в   сравнительно
небольшом пространстве,  ограниченном станицами  Крымской, Абинской  и
Киевской. Руководителю пункта наведения возможно было самому зрительно
наблюдать фактически за  всем, что  происходило в  воздухе, а  значит,
наиболее  точно  и  оперативно   информировать  ведущих  групп   своих
самолетов об  обстановке, наводить  самолеты на  наземные и  воздушные
цели, предупреждать о подходе к полю боя вражеских бомбардировщиков  и
истребителей.
    Поближе к  переднему  краю и  на  флангах действующих  войск  были
развернуты еще четыре радиостанции с вспомогательными функциями. В  их
задачу входило информировать  боевой расчет  главной радиостанции  обо
всем, что  происходило непосредственно  в зоне  каждой из  них.  Таким
образом,  объем   информации  о   наземной  и   воздушной   обстановке
существенно дополнялся.
    Радиолокаторов  на   пункте  наведения   в  то   время  не   было.
Следовательно,  своевременно   обнаруживать  вражеские   самолеты   на
подступах к линии фронта  надо было силами  самой авиации. В  основном
воздушную  разведку  было  намечено  поручать  истребителям,  которые,
находясь  в  воздухе,  могли   наблюдать  за  ближайшими   аэродромами
бомбардировщиков противника. При необходимости предполагалось  ведение
воздушной разведки и над более удаленными от переднего края вражескими
аэродромами.
    Занимаясь  организацией  пункта  управления  самолетами  с  земли,
Константин  Андреевич  особенно  тщательно  подбирал  руководителя  на
главную станцию наведения, справедливо полагая, что от этого во многом
будет зависеть успех всего дела. Выбор он остановил на командире 216-й
истребительной  авиационной  дивизии  генерал-майоре  авиации  А.   В.
Бормане.
    В какой-то мере это, вероятно,  можно объяснить тем, что в  начале
апреля 216-я дивизия являлась  основным истребительным соединением  не
только в 4-й воздушной армии, но  и в ВВС Северо-Кавказского фронта  в
целом. Истребителям  предстояло  сыграть  главную  роль  в  борьбе  за
господство в  воздухе.  Вершинин справедливо  полагал,  что  поскольку
Борман будет руководителем пункта наведения, то ему придется управлять
действиями прежде  всего летчиков  своей  дивизии, которых  он  хорошо
знает.
    Когда командир  дивизии  прибыл  по  вызову  к  командующему  ВВС,
Константин Андреевич именно так  мотивировал свое решение. Однако  оно
не  исчерпывалось  только  этим  обстоятельством,  высказанным  вслух.
Вершинин  за  время  совместной   службы  успел  узнать  Бормана   как
командира,  в  котором  волевое  начало,  высокая  ответственность  за
порученное дело сочетаются с творческим  отношением к нему, с  умением
своевременно  заметить  и  поддержать  рождающееся  новое.  Управление
авиацией с земли как раз и было новым делом.
    - Прошу рассматривать  данное поручение,  - напутствовал  Вершинин
Бормана, - как одно из самых важных для успеха всего дела. Надеюсь, вы
справитесь с ним как нужно.
    Получив  подробный   инструктаж  Вершинина,   генерал   немедленно
отправился на главную радиостанцию  наведения. Кроме него самого,  там
находились также расчет радиостанции, офицер-оператор и шифровальщик.
    Вершинин же при каждой возможности посещал пункт управления. Он  с
удовлетворением заключил, что его выбор оказался на редкость  удачным.
Генерал Борман  энергично  взялся  за порученное  дело.  Он  сразу  же
ориентировал  летчиков,   прибывавших   в  район   патрулирования,   о
складывавшейся обстановке, наводил их  на противника, следил за  ходом
боя, помогал  им устранять  ошибки, поддерживал  правильные решения  и
действия. Если  требовалось,  Борман поднимал  с  аэродромов  дежурные
самолеты или вызывал истребителей  из соседних районов  патрулирования
для наращивания  сил. Сам  радиоголос руководителя  пункта  наведения,
отмечал  про  себя  Вершинин,  придавал  уверенности  нашим  летчикам,
становился неотъемлемым компонентом воздушных боёв, происходивших  над
Крымской. «Тут его место, и только  тут», - твердо решил Вершинин.  По
его ходатайству  Борман  был  освобожден от  командования  дивизией  и
назначен   заместителем    командующего    4-й    воздушной    армией,
сосредоточиваясь  целиком  на  управлении  с  земли  всеми  действиями
истребительной авиации ВВС фронта.
    Почти все светлое время суток Борман но выпускал из рук микрофона,
отдавая распоряжения и команды ведущим групп, находившихся в  воздухе,
кому-то делал внушение, кого-то просто подбадривал. Генералу доставало
сил и  на то,  чтобы  суммировать и  обобщать  итоги за  каждый  день,
обдумывать и систематизировать  накопленные впечатления, открывая  все
новые возможности  для  улучшения  порученного  ему  дела,  вынося  на
решение Вершинина принципиальные предложения.
    Неоднократно Борман  поднимал  вопрос  о  необходимости  изменения
тактики действий истребителей  против истребителей противника.  Слушая
его доводы, Константин  Андреевич все более  соглашался с Борманом.  В
качестве новой  тактики, которую  Борман предлагал  распространить  во
всех   частях   истребителей,   являлись   действия   летчиков   16-го
гвардейского истребительного авиационного  полка, только влившегося  в
216-ю дивизию  после переучивания  на новую  материальную часть.  Полк
имел на вооружении американские «аэрокобры».
    Нет,  в  данном  случае  не  какие-то  особые  свойства  самолета,
поставляемого по  ленд-лизу Соединенными  Штатами, привлекли  внимание
Бормана. «Самолет как самолет… Наши «Яковлевы» и «лавочкины», думаю, и
получше будут,  но вот  мы почему-то  не обращаем  на это  внимания  и
продолжаем воевать по старинке» -  эту фразу, с горячностью  брошенную
Борманом при очередной  встрече, Вершинин хорошо  запомнил. Чувства  и
мысли Бормана ему были сродни. Раз есть новая техника, то это не может
не  отразиться  на  тактике.  Слова  Бормана  «продолжаем  воевать  по
старинке» он принял  даже как  упрек самому  себе. Но  не обиделся,  а
решил сам изучить тактику летчиков 216-й дивизии.
    Обстановка на  земле и  в  воздухе к  тому времени  накалилась  до
предела. Наступление  войск  Северо-Кавказского фронта,  начавшееся  4
апреля, развивалось  крайне  трудно  для  нас.  Обороняясь  на  сильно
укрепленном рубеже, враг оказал упорное сопротивление действовавшим на
главном направлении соединениям 56-й армии.  К исходу первого дня  все
же удалось продвинуться  вперед и  выйти к  железной дороге  восточнее
станицы Крымской. К концу дня  резко ухудшилась погода. Из-за  сильных
ливней все  дороги оказались  размытыми  и залитыми  водой,  видимость
сократилась до 500 метров, и артиллерия, которая поддерживала  пехоту,
не смогла вести прицельный огонь.  На следующий день вышли из  берегов
реки Адагум, Вторая, Абин. Транспорт и артиллерия двигаться не  могли,
наступавшим  стрелковым  частям  приходилось  продвигаться  вброд   по
заболоченным  участкам   местности.   Наступление   застопорилось.   И
командование 56-й  армии  приступило к  перегруппировке  войск,  чтобы
уплотнить боевые  порядки  и  создать  новые  ударные  группировки  на
участках прорыва. Противник  готовился отразить наступление  советских
войск, продолжая усиливать в районе Крымской свою оборону. А главное -
он все яростнее  атаковал наши войска  с воздуха. Его  бомбардировщики
непрерывно шли  к линии  фронта, нанося  бомбовые удары  по  советским
войскам.
    «Закрыть  небо  над   Крымской  для  врага!»   -  это   требование
становилось  лейтмотивом   действий  наших   истребителей.  С   пункта
управления ежедневно следовали по  радио команды на подъем  самолетов.
Задача  была  жесткой  -  в  воздухе  над  Крымской  постоянно  должны
находиться истребители для отражения вражеских атак. Группы  самолетов
поочередно сменяли друг друга.
    Так было  и  в тот  день,  когда над  Крымской  впервые  появилась
шестерка «азрокобр» из  16-го гвардейского истребительного  авиаполка.
Полк  тольконакануне  вечером  прибыл  на  фронт  после  полугодичного
перерыва, связанного с переучиванием на новую материальную часть. Всем
его летчикам  был запланирован  ознакомительный полет  в новом  районе
действий. Однако генерал Борман,  исходя из условий обстановки,  решил
совместить для  одной группы  изучение  района полетов  с  выполнением
боевого задания.
    Выслушав  по  радио  доклад  о  взлете  шестерки,  генерал  назвал
позывной и сообщил обстановку:
    - Я - «Тигр», я - «Тигр». В воздухе спокойно. Будьте  внимательны.
Скоро появятся «юнкерсы».
    Через  несколько  минут  в  поло  его  зрения  появилась  четверка
«лаггов» из соседнего  с «аэрокобрами»  полка. Они  взлетели раньше  и
теперь, прибыв  в  заданный район,  построились  в круг  и  начали  на
небольшой скорости крутить  карусель: привычная картина  для тех,  кто
наблюдал за ними с земли, и для самих летчиков. К великому  сожалению,
и для противника давно уже не  была секретом подобная тактика. И он  с
большой для себя выгодой пользовался этим.
    Объективно настала пора менять ставшие привычнымиприемы воздушного
боя: и боевая техника стала иной, да и летчики кое-чему научились. Бой
шестерки,   ведомой   гвардии   капитаном   Покрышкиным,   убедил    в
необходимости   радикальных   перемен   в   тактике   действий   наших
истребителей.
    Обычно «мессершмитты»  предваряли  налет  своих  бомбардировщиков,
выходя к переднему  краю минут  за 10–15 до  них. Обнаружив  советские
истребители, они  нападали  сверху  и сковывали  их  боем.  Самый  бой
зачастую складывался не в нашу пользу, потому что стремительная  атака
сверху позволяла  противнику  приобрести  решающее  преимущество  -  в
скорости!
    Появившаяся над Крымской вскоре после «лаггов» шестерка Покрышкина
сразу же привлекала к себе внимание необычностью построения  самолетов
в группе. Они  не прижимались  друг к  другу, а,  наоборот, подошли  к
району патрулирования  в  расчлененном  боевом  порядке:  три  пары  с
превышением одна над  другой в сотни  метров, нечто вроде  «этажерки»,
сдвинутой в сторону  солнца. Вся  группа шла  на высоте  примерно в  4
тысячи метров,  причем ведущий  держал  ее курс  не точно  на  станицу
Крымскую, а отклоняясь несколько на юг от нее, к морю.
    Генерал Борман не стал вмешиваться в действия ведущего, поняв, что
тот  преднамеренно  осуществляет   определенный,  намеченный   заранее
маневр. И  действительно, группа  Покрышкина, следуя  вдоль  переднего
края на юг, вышла в район Новороссийска и по его команде: «Разворот на
сто восемьдесят!» - с пологим снижением устремилась к Крымской. Набрав
большую скорость, она  вскоре была  над районом,  который ей  поручено
прикрывать. Затем снова ушла на высоту. Через несколько минут по радио
повторилась  команда:   «Разворот   на  сто   восемьдесят!»   Шестерка
возвратилась в  заданный район.  Она  не крутила  «карусель»,  взаимно
прикрывая «хвосты»  собственных  самолетов,  а  совершала  маятниковое
движение: после набора высоты - пологое снижение, позволяющее  достичь
большой скорости, выход  в прикрываемый  район, новый уход  вверх и  в
сторону солнца.
    Очередной маневр группы Покрышкина  продолжался около пяти  минут.
За это время  над Крымской  появились «мессершмитты».  Их было  больше
десятка. Сверху они спикировали на четверку «лаггов». Все началось как
обычно. Но в воздухе  была еще и необычная  наша шестерка. Имея  запас
высоты и обнаружив  врага, ее  ведущий бросил  группу в  стремительную
атаку.
    - Голубев,  атакую,   прикрой!  -   Глуховатый  голос   Покрышкнна
прозвучал спокойно, без особых эмоций.
    Борману ничего не пришлось подсказывать с земли. Самолет  ведущего
вражеской группы  через  какое-то мгновение  был  буквально  изрешечен
пулеметной молнией.
    - Вот дает! - услышал генерал позади себя голос кого-то из расчета
главной радиостанции. «Мессершмитт»  горящим факелом, разваливаясь  на
части, стал падать вниз, а  истребитель Покрышкина круто пошел  ввысь,
изготавливаясь к новой атаке. Ведомый не отрывался от ведущего.
    Пара Покрышкина еще  не закончила набор  высоты, а вниз  повалился
уже второй  «мессершмитт».  Его  сбил ведущий  самой  верхней  пары  -
Григорий Речкалов. Завершив атаку, и эта пара пошла набирать высоту…
    Вскоре шестерка заняла прежний  боевой порядок, в любое  мгновение
готовая  начать  новую  атаку.  Но  повторять  ее  в  том  вылете   не
потребовалось. Потеряв два своих самолета, вражеские летчики  поспешно
скрылись. Бомбардировщики противника так и не появились над  Крымской.
Видимо,  эффект   неожиданности  так   подействовал  на   командование
вражеской авиации, что  оно возвратило бомбардировщики  с маршрута  во
избежание дальнейших потерь.
    При очередном докладе Вершинину  об итогах прошедшего боевого  дня
Борман, рассказывая об этом воздушном бое, использовал его в  качестве
очередного,  весьма  убедительного   аргумента  в  пользу   назревшего
пересмотра тактики действий наших истребителей.
    - Вы бы только видели этот  бой, товарищ командующий! -  восклицал
он, сокрушаясь,  что Вершинин  не  смог в  те  минуты быть  у  главной
радиостанции  наведения  и  увидеть  все  собственными  глазами.  Ведь
известно, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать…
    Через  несколько  дней  Вершинин  получил  от  Бормана  письменное
изложение его взглядов на тактику  действий наших истребителей. В  нем
говорилось:
    «Я пришел  к  выводу,  что  надо в  корне  менять  методы  ведения
оборонительного боя,  применявшиеся в  первые дни  войны. Сегодня  они
стали уже большим  злом. Надо  дать летчикам почувствовать  их силу  в
паре. Нужен  перелом.  Переход  к  новому  должны  начинать  командиры
полков. Сейчас они, опасаясь потерь, на любое задание посылают  группу
из 8-12  самолетов  и  не дают  инициативы  ведущим  парам.  Командиры
группы, в свою очередь, боясь потерять из поля зрения самолеты,  водят
их в скученных боевых порядках,  связывая этим свободу маневра. В  бою
паре легче маневрировать, атаковать и уходить из-под ударов.  Находясь
на радиостанции наведения и наблюдая за действиями летчиков, я  твердо
убедился в этом».
    За день до того, когда  Константин Андреевич читал эти строки,  он
уже имел возможность лично наблюдать с пункта наведения за  действиями
летчиков-гвардейцев  из  16-го  истребительного  авиаполка.  В   район
патрулирования  над  станицей  Крымской  вылетела  шестерка,   ведомая
Покрышкиным. Но  уже с  маршрута она  была перенаселена  на  прикрытие
Краснодара,  куда  приближались  три  девятки  «юнкерсов».  Подтвердив
получение приказа,  Покрышкин изменил  курс  полета своей  группы.  На
подходе к Краснодару он обнаружил ниже себя восьмерку «мессершмиттов».
Правильно  решив,  что  вражеские  бомбардировщики  еще  на   подходе,
Покрышкин устремился в атаку  на истребителей, расчищавших им  дорогу.
Сам он, умело  использовав высоту,  спикировал на  врага из-под  самых
облаков, нанес внезапный удар по  «мессершмитту» и сбил его.  Речкалов
сразил второго.
    С земли было хорошо видно, как оставшиеся шесть «мессергамиттов» в
панике  сломали  строй,  прижимаясь  к  земле.  За  ними   устремились
советские  истребители.  Вперед  вышел  ведомый  Покрышкина,   молодой
летчик. Как выяснилось потом, в азарте первого своего боя он  закричал
по радио:
    - Атакую, атакую, прикройте, прикройте!
    Покрышкин,  стараясь   снять  излишнее   возбуждение  у   летчика,
подчеркнуто ровным голосом ответил:
    - Прикрываю, атакуй!
    Увидев, что  атакующий  не  вытерпел  и  открыл  огонь  с  большой
дистанции, снова охладил его пыл:
    - Спокойней, не торопись стрелять. Подойди ближе!
    Такая вот  вроде бы  будничность, обыденность  в голосе  командира
лучше всего подействовали на молодого летчика. Он уверенно сблизился с
противником и новой пулеметной очередью сбил его. Третий «мессершмитт»
в этом бою пылающим шаром полетел к земле.
    - Молодец!  -  коротко  резюмировал  Покрышкин  и  подал   команду
прекратить преследование. Группа развернулась к Краснодару.
    Окраину  города  накрыло  облако  дыма:  одна  группа   «юнкерсов»
прорвалась  к  цели.  Ее  атаковали  истребители  из  полка,   который
базировался непосредственно на  Краснодарском аэродроме. Других  групп
бомбардировщиков противника  над городом  не было  видно. Зато  из-под
самых облаков  в  атаку  на истребителей  Покрышкина  сверху  и  сзади
устремилась очередная партия «мессершмиттов». Группа Покрышкина по его
команде резко  развернулась  и  пошла навстречу  врагу.  Атакой  снизу
Покрышкин сбил  ведущего.  Остальные  вражеские  истребители  поспешно
нырнули в облака. Группа сделала разворот на Крымскую. Снова навстречу
ей «мессершмитты». Их вдвое  больше, чем наших, но  и это не  помогло.
Покрышкин сбил  еще один  «мессершмитт», четвертый  по счету  в  одном
только боевом вылете!
    Шестерку  Покрышкина   над  Крымской   сменила  пятерка,   ведомая
штурманом 16-го авиаполка гвардии майором  П. П. Крюковым. Сразу же  с
земли по радио поступил сигнал: «Противник справа!» Четыре Ме-109  шли
ниже и правее нашей  группы. Обнаружив их,  Крюков резко устремился  в
атаку, приказывая ведомому возглавить оставшиеся самолеты.
    Один против  четырех  -  не  ухарство  ли  это?  Борман  никак  не
вмешивался в действия Крюкова. Его остановил Вершинин, находившийся на
пункте наведения авиации. Он хорошо знал, что не такой Крюков  летчик,
чтобы хвалиться перед подчиненными своей удалью. Беззаветное  мужество
и высокое летное мастерство Крюков проявил еще в боях на  Халхин-Голе,
за что и был удостоен  тогда ордена Красного Знамени. Вершинин  понял,
что ведущий не захотел отвлекать  свою группу от выполнения  основного
задания -  не  допустить  до наших  сухопутных  войск  бомбардировщики
противника, не позволить им прицельно сбросить бомбы. Действия Крюкова
были основаны на правильном  понимании обстановки, его богатом  боевом
опыте. Он учитывал не только личное мастерство и преимущество в высоте
над вражеской четверкой, но и то,  что в трудный момент на помощь  ему
придет каждый летчик его группы.
    Резко развернув самолет,  Крюков пошел  в лобовую  атаку. Огнем  с
дистанции 100–150  метров  сбил  ведущего.  Ведомый  сбитого  пустился
наутек, а Крюков с ходу атаковал вторую пару, сбил еще одного,  вскоре
и третьего.
    Константин  Андреевич  от  начала  и  до  конца  лично  следил  за
действиями этих превосходных  летчиков - Покрышкина  и Крюкова. И  то,
что он  видел  в  этот  день, и  письмо  Бормана,  прочитанное  им,  и
множество других фактов из  потока стекавшейся ежедневно информации  -
все  это  укрепляло  его  убежденность  в  необходимости  существенных
перемен в тактике борьбы в воздухе.
    День за  днем в  кубанском небе  развертывались невиданные  доселе
события.  Это  уже   потом,  после  войны,   историки  нашли   строгие
формулировки для оценки  обстановки того  времени и  отметили, что  на
Северо-Кавказском   фронте   она   к    началу   апреля   1943    года
«характеризовалась  повышенной  активностью   авиации  обеих   сторон,
увеличением размаха и напряженности борьбы за господство в воздухе».
    Участники  тех   событий  мало   задумывались  над   отточенностью
формулировок. Испытывая  в  каждом боевом  вылете  на себе  эту  самую
«повышенную активность», свои непосредственные ощущения они определяли
с максимальной выразительностью:  «Настоящая рубка!»  Как-то не  очень
заметно,  исподволь,  борьба  за  господство  в  воздухе   становилась
яростнее, ожесточеннее.
    На  Тамань  были  стянуты  не  только  большие,  но  лучшие   силы
люфтваффе:  истребительные   эскадры  «Удет»,   «Мельдерс»,   «Зеленое
сердце».   Сюда   же   немецко-фашистское   командование   перебросило
специальную группу асов для борьбы с советскими истребителями. Начиная
с  испанской  Герники,   с  начала   войны  в   Европе  они   привыкли
господствовать в  воздухе. Их  преимущество  в количестве  и  качестве
самолетов над противниками зачастую было подавляющим. В результате они
привыкли  диктовать  свои   условия  в  небе.   Это  кружило   головы,
преисполняло  самомнением.  Они  считали   себя  -  и   геббельсовская
пропаганда тому  способствовала  - цветом  арийской  расы,  носителями
неистребимого тевтонского духа.
    На  каких-то  участках  советско-германского  фронта  в  отдельные
периоды,  особенно  в  битве  под  Москвой,  затем  под   Сталинградом
люфтваффе  утрачивали   господство  в   воздухе.   Но  это   до   поры
воспринималось  как   нечто,  обусловленное   какими-то   привходящими
моментами (например,  «русская  зима»),  не более  чем  как  случайные
эпизоды. Спесь сохранялась у фашистских летчиков и в начале  воздушных
боев на Кубани. Но  по мере того, как  под ударами наших  истребителей
факелами устремлялись  к земле  их сбитые  самолеты, она  все  быстрее
слетала с  них: все  чаще  удирали их  истребители  из района  боя,  а
бомбардировщики сбрасывали  бомбы куда  попало. То,  что видел  теперь
Вершинин  в  исполнении  лучших  летчиков-истребителей  4-й  воздушной
армии, преисполняло  его чувством  глубокой к  ним благодарности.  Они
выстояли  в  самое  трудное  время,  не  растерялись,  не   спасовали,
выдержали тяжелейшие испытания и вот начали бить врага наверняка.
    Взять того же Покрышкина. Впервые увидел его Константин  Андреевич
в строю летчиков 16-го гвардейского истребительного авиаполка, когда в
начале лета  1942  года на  аэродроме  в Славяносербске  вручал  полку
гвардейское знамя. Факты боевой биографии неоспоримо свидетельствовали
о его самобытности, незаурядности. Он был одним из немногих  ветеранов
полка, кто встретил войну  в первый ее день  и продолжал оставаться  в
строю, хотя практически не  выходил из боев  вплоть до отправки  полка
осенью 1942-го  в тыл  на переучивание.  Что это  - счастье,  везение?
Невольно вспоминались слова Суворова о  том, что не следует  постоянно
кивать на везение, когда-то ведь и умение в расчет брать следует.  Вот
это умение, постоянный  поиск путей к  боевому совершенствованию  было
главным, что выделяло этого отважного среди отважных.
    Изо дня  в  день водил  он  группы истребителей  на  сопровождение
бомбардировщиков,  штурмовиков,  летал  на  разведку,  выполнял  самые
ответственные задания.  Периодически  ему  поручали  обучение  молодых
летчиков, прибывавших на  пополнение. К  осени 1942  года, когда  16-й
гвардейский полк  вывели  на отдых  и  переучивание, на  боевом  счету
Покрышкина числилось свыше  350 боевых вылетов  и 12 сбитых  самолетов
противника.
    Наблюдая теперь  за  действиями  над  Крымской  шестерки,  ведомой
Покрышкиным,  Вершинин,  видно,  вспомнил   о  нем…  Две   радиограммы
поступило в тот день от командующего ВВС Северо-Кавказского фронта.  В
первой он объявил  благодарность всем летчикам  группы Покрышкина.  Во
второй приказал гвардии майора П. П. Крюкова и гвардии капитана А.  И.
Покрышкина представить к награждению боевыми орденами.
    Что  касается  письма  Бормана,  то  Вершинин  предложил  Науменко
размножить это  письмо,  продиктовал  распоряжение:  разослать  его  в
истребительные авиационные  дивизии и  обсудить со  всеми  командирами
полков и  эскадрилий; организовать  выезды командиров  авиадивизий  на
главную радостанцию наведения  для ознакомления  с опытом  руководства
истребителями   по   радио   с    земли;   провести   в    соединениях
летно-тактические конференции с выступлениями  на них лучших  летчиков
воздушной армии;  на  основе  изучения и  обобщения  всех  предложений
внедрить затем новые приемы действий в боевую практику  истребительной
авиации.
    Выполняя указания командующего ВВС фронта, Науменко вновь  побывал
в 16-м  гвардейском истребительном  полку:  в действиях  его  летчиков
наиболее ярко проявлялись новые идеи в тактике ведения воздушного боя.
    В  тот  день  наши  войска  продолжали  наступление  за  овладение
Крымской. Противник пытался остановить их бомбовыми ударами с воздуха.
16-й авиаполк получил задачу - прикрыть наступление сухопутных  войск,
отогнать  вражеские   бомбардировщики.   Командир   полка   поочередно
отправлял к переднему краю четверки и шестерки истребителей.  Конечно,
желательно было бы  действовать большими группами  над полем боя,  это
хорошо понимал  Науменко.  Однако  можно  понять  и  командира  полка:
укрупнив  состав   группы,  он   не  сможет   обеспечить   непрерывное
патрулирование над  Крымской  в  течение отведенного  ему  времени.  К
сожалению, и командующий воздушной армией  не мог уменьшить для  полка
этот отрезок времени,  потому что  сил не хватало.  Летчики и  ведущие
групп, естественно, были недовольны тем, что над полем боя они  всякий
раз оказываются  в меньшинстве.  Вернувшись  с задания,  Покрышкин  на
вопрос Науменко ответил со всей категоричностью:
    - Нельзя так воевать, товарищ генерал!
    - Чем недоволен, говори!
    - А тем,  что мы  до сих  пор пытаемся  бить врага  растопыренными
пальцами. Это же не сорок первый год, товарищ генерал, а сорок третий.
У нас позади Сталинград!
    - Как же, по-твоему, надо бить?
    - Кулаком! Только кулаком и, как говорится, под самую скулу. Разве
мы не можем послать на перехват «юнкерсов» большую группу и  встретить
их еще там, за линией фронта? Что мы как шмели жужжим только над полем
боя? И много ли может сделать четверка?
    Впрочем, Покрышкин высказал и свои взгляды о действиях четверок, и
многое  другое,   как   говорится,  наболевшее.   Сетования   летчиков
относительно малочисленности  групп наших  истребителей, посылаемых  в
бой, были  Науменко понятны,  хотя  пока что  не  хватало сил  для  их
укрупнения. Наблюдения  Покрышкина и  его товарищей  за  особенностями
действий  противника,  предложения  о  целесообразной  тактике   наших
истребителей в  этих  условиях  -  их  конкретные  расчеты  прямо-таки
просились в  методическую разработку,  которую по  указанию  Вершинина
готовил  штаб   армии  по   обобщению   опыта  борьбы   с   вражескими
бомбардировщиками.
    Методическая   разработка    способов    борьбы    с    вражескими
бомбардировщиками,  основанная   на   опыте  лучших   летчиков,   была
подготовлена  в  середине  апреля.   Ознакомившись  с  ней,   Вершинин
предложил сначала обсудить  эту работу  с летным составом  в одной  из
частей. Такое  обсуждение провели  в 45-м  гвардейском  истребительном
авиаполку, где новаторами  в тактике выступали  братья Д. Б.  и Б.  Б.
Глинки, ставшие  впоследствии  Героями Советского  Союза.  Предложения
летчиков  обрадовали  Вершинина.   Многие  летчики   полка  внесли   в
разработку   так   много   нового,   что   Константин   Андреевич    с
удовлетворением подумал:  «Вот ведь  как масштабно  мыслят: и  свое  -
летное, и  наше -  командирское, учитывают».  Выступления летчиков  во
многом изменили содержание методической разработки. Она стала  хорошим
пособием для авиаторов.
    Многое из  того,  что говорили  летчики  и что  Вершинин  мысленно
назвал  «нашим  -  командирским»,  реализовывалось.  В  частности,  по
указанию  Вершинина  была  создана  специальная  группа  истребителей,
базировавшаяся  на  аэродроме  в  районе  Геленджика.  Вместе  с   ВВС
Черноморского  флота  эта   группа  осуществляла  перехват   вражеских
бомбардировщиков, вылетавших с  аэродромов Керченского полуострова.  В
результате еще до подхода к цели боевой порядок противника  нарушался,
нередко и  с потерями  для него.  Это значительно  облегчало  действия
наших истребителей  на  переднем  крае, но  этого  рядовые  летчики  -
участники совещапня, естественно,  не знали.  Вершинина радовало,  что
они в своих выступлениях не ограничивались лишь своими  обязанностями,
а  проявляли   заботу   об   общем  ходе   боевых   действий,   причем
квалифицированно.
    На совещании многие  высказали мысли, схожие  с доводами  Бормана.
Хотя Вершинин был и сам согласен с этими доводами, он все же решил  их
специально обсудить на встрече  с лучшими истребителями 4-й  воздушной
армии.
    Однако встречу пришлось  отложить. Противник предпринял  отчаянные
усилия,   чтобы   ликвидировать   плацдарм   советских   войск   южнее
Новороссийска.  Приостановив  наше  продвижение  в  районе   Крымской,
вражеские части 17 апреля в районе Мысхако после мощной артиллерийской
и авиационной  подготовки  перешли  в  наступление,  чтобы  уничтожить
героический десант 18-й армии, удерживающий Малую землю.
    Ранним утром этого дня вражеская артиллерия открыла  массированный
огонь по переднему краю  и ближайшей глубине  наших войск. За  полтора
часа по плацдарму было выпущено свыше  десяти тысяч снарядов и мин.  В
это же  время самолеты  противника группами  по 50–70  машин  наносили
бомбоштурмовые удары  на  всю  глубину  обороны  и  по  всему  фронту,
стремясь подавить  нашу  оборону  на переднем  крае,  огневые  позиции
артиллерии, командные пункты, уничтожить резервы боеприпасов. Вслед за
скоростными бомбардировщиками волнами двигались пикирующие, за ними  -
штурмовики. По  свидетельству  противника,  17  апреля  в  налетах  на
плацдарм Мысхако участвовало  более 1070 самолетов,  часть из  которых
делала по нескольку вылетов. Интенсивность действий вражеской  авиации
над плацдармом  не снижалась  вплоть до  20 апреля.  Это был  срок,  в
который немецко-фашистское командование намечало окончательный разгром
Малой земли.
    Положение  для  защитников  Малой  земли  сложилось  исключительно
тяжелое. Советское Верховное Главнокомандование решило перебросить  на
Северо-Кавказский фронт три авиационных корпуса из резерва Ставки: 3-й
истребительный   (командир   -   генерал   Е.   Я.   Савицкий),    2-й
бомбардировочный (командир  - генерал  В.  А. Ушаков),  2-й  смешанный
(командир  -  генерал  И.  Т.  Еременко)  -  и  287-ю   истребительную
авиационную дивизию (командир - полковник С. П. Данилов).
    К 20  апреля из  состава  этих соединений  на Кубань  прибыло  300
самолетов (переброска и ввод в бой остальных сил - до 200 самолетов  -
происходили в конце  апреля - начале  мая). Вершинин доложил  Военному
совету фронта  о  том,  что  соотношение  сил  в  авиации  значительно
изменилось в  лучшую  для  нас сторону.  Действительно,  17  апреля  в
налетах  на   небольшой   клочок  земли,   обороняемый   десантниками,
участвовали 361 обычный и 401 пикирующий бомбардировщик, 71  штурмовик
и 206 истребителей. Этим силам с нашей стороны противопоставили  всего
лишь 500 самолетов, в том числе 100 бомбардировщиков. А уже 20  апреля
в распоряжении командования фронта насчитывалось 900 самолетов.
    Боеспособность  авпации  фронта   возросла  не   только  за   счет
количественного роста  самолетного  парка. Иным  стало  его  качество.
Удельный вес  новых  типов  бомбардировщиков возрос  до  65  процентов
(раньше только  25–30  процентов). Истребительные  авиационные  полки,
прибывшие на усиление,  имели на  вооружении прекрасные  отечественные
самолеты «лавочкины» и «Яковлевы».
    Вершинин в эти дни был необычайно возбужден, хотя внешне это и  не
проявлялось. Наконец создавались условия  для осуществления того,  что
он давно  вынашивал  в своем  сознании  и что  удавалось  делать  лишь
частично и кратковременно, - для массированного применения авиационных
сил.
    И Вершинин  голову  ломал,  как  лучше  использовать  значительное
количественное  и  качественное  усиление  авиации  Северо-Кавказского
фронта.  По  его  указанию  штаб  готовил  конкретные  предложения  по
постановке  боевых  задач  прибывавшим  авиационным  соединениям.  Сам
Вершинин знакомился  с их  командирами.  Об одной  из этих  встреч  мы
узнаем из рассказа дважды Героя  Советского Союза, маршала авиации  Е.
А. Савицкого,  бывшего  в  то время  командиром  3-го  истребительного
авиационного корпуса.
    Встреча состоялась  вечером  17  апреля  1943  года  в  штабе  4-й
воздушной армии.
    Вершинин приехал  в штаб  армии  усталый, озабоченный.  Но  принял
Савицкого радостно.
    - Ждали! Ох, как мы ждали вас!
    Доклад командира корпуса о состоянии  его частей и соединений  еще
более   воодушевил   Вершинина.   В   состав   корпуса   входили   две
истребительные дивизии и соответствующие службы. Полки этих дивизий  в
конце 1942 года были переброшены с Дальнего Востока. Там они летали на
устаревших самолетах И-16  и И-153  («Чайка»). До  прибытия на  Кубань
летчики дивизии в боях  не участвовали. Но  они имели высокий  уровень
подготовки в технике пплотрфоваиия и воздушной стрельбе, что позволило
им быстро овладеть истребителями Як-1  и Як-7б. Словом, боевого  опыта
летчики корпуса еще не имели.  Но какова подготовка! Это и  обрадовало
Вершинина. Выслушав Савицкого, он сразу приступил к делу:
    - Начну  без  обиняков.  Время  дорого.  Положение  серьезное.  За
плацдарм на  Мысхако  обе  стороны дерутся  отчаянно,  не  жалея  сил.
Представляете,  почти  три  десятка  квадратных  километров,  огромные
трудности с подвозом боеприпасов,  питания, эвакуацией раненых, а  они
держатся. И как держатся! Уму непостижимо. Постоянный обстрел из  всех
калибров артиллерии, беспрерывные бомбежки…
    Касаясь соотношения авиационных  сил на Северо-Кавказском  фронте,
Вершинин так обрисовал его Савицкому:
    «У немцев, вероятно вам уже  доложили, на нашем участке  действует
около 1200 боевых самолетов. У меня  их всего в двух воздушных  армиях
не более 450. И  даже приплюсовывая к  ним 70 самолетов  Черноморского
флота и 60  бомбардировщиков авиации дальнего  действия, получаем  580
единиц. Кроме  того,  летный состав  измотан  в зимних  боях,  большие
потери, особенно в последние три недели… Дерутся отчаянно… Но  слишком
неравные силы. Вот почему вас так  срочно перебросили сюда. И с  ходу,
как говорится, в бой…»
    Вершинин подробно,  по-товарищески напутствовал  комкора,  заранее
настраивая его на поиск  наиболее верных путей  к победе в  сложнейшей
ситуации. И  сам  уже  включался  в  раздумья  вместе  с  ним.  Потому
предугадал, чем был обеспокоен в те минуты Савицкий.
    - Понимаю. Вам  нужно  хотя бы  несколько  дней на  подготовку,  -
сказал он  в раздумье,  -  на знакомство  с районом  боевых  действий.
Понимаю. Но нет у меня в  запасе для вас ни одного дня.  Единственное,
чем помогу, - дам несколько  летчиков из наших частей, опытных  ребят.
Они помогут.
    Вечером  того   же  дня   в  штаб   корпуса  Савицкого   поступило
распоряжение, подписанное начальником  штаба 4-й  воздушной армии.  Из
него следовало, что частям корпуса  дается на облет района один  день,
после чего  с  утра 19  апреля  они  должны быть  готовы  к  прикрытию
десантников на  Малой  земле.  По  распоряжению  Вершинина  к  корпусу
Савицкого для передачи  опыта прикреплялись опытные  летчики из  216-й
дивизии.
    Вечером следующего  дня по  указанию Вершинина  корпусу  Савицкого
была   поставлена   боевая   задача:   одной   дивизией   сопровождать
бомбардировщиков и штурмовиков, второй - патрулировать над Мысхако, не
давать фашистам бомбардировать десант.
    19 апреля и на земле и в воздухе было чрезвычайно жарко. Над Малой
землей стояли столбы пыли и  дыма. Воздушные бои непрерывно  возникали
на всем пространстве. Результаты первого боя, как вспоминал  Савицкий,
ему и его  начальнику штаба не  казались удовлетворительными:  слишком
велики были  потери, хотя  за  каждый потерянный  в бою  самолет  было
уничтожено несколько  вражеских.  Поэтому ввод  в  бой свежих  сил  на
стороне нашей авиации в момент,  когда борьба за господство в  воздухе
достигла своего  апогея  и  решающим  образом  влияла  на  ход  боевых
действий  на   земле,  оказал   большое  влияние   на   развернувшееся
грандиозное авиационное сражение над Кубанью.
    18 апреля на Северо-Кавказский фронт прибыли представители  Ставки
ВГК Маршал  Советского  Союза Г.  К.  Жуков  и маршал  авиации  А.  А.
Новиков. К этому  времени штаб  ВВС фронта  завершил разработку  плана
авиационного наступления. Он  еще раньше был  одобрен Военным  советом
фронта и во  многом уже начал  претворяться в жизнь.  Теперь план  был
утвержден Г. К.  Жуковым и  А. А. Новиковым.  Существенных поправок  в
него внесено  не  было.  Но  по  вопросам  представителей  Ставки  ВГК
Вершинин понял,  что  от  ВВС  фронта  и  от  него,  их  командующего,
ожидается нечто  большее,  чем обеспечение  боевых  действий  наземных
войск. Задача состояла в том, чтобы завоевать господство в воздухе.  И
то, что план был утвержден без существенных поправок, еще раз  убедило
Вершинина, что он в своих исканиях стоит на правильном пути.
    Суть плана состояла в том, чтобы  бить врага не только в  воздухе,
но  и  на  земле,   на  его  аэродромах,   причем  так,  чтобы   удары
наращивались, перерастая в массированное  наступление всеми силами.  А
сил прибавилось намного.
    20 апреля стало переломным днем в сражении на Малой земле.  Спустя
два  дня  наступательные  действия  немецко-фашистских  войск  заметно
ослабели,  их  авиация,  понесшая  серьезные  потери,  резко   снизила
активность. Если 17 апреля в районе боевых действий отмечалось до 1248
самолето-пролетов противника и он обрушивался на десантников  группами
по 30–60 бомбардировщиков под  сильным прикрытием своих  истребителей,
то уже 21–22  апреля количество  самолето-пролетов уменьшилось  вдвое,
причем в эти последние  два дня наши летчики  сбили еще 45  фашистских
самолетов. Высокую  оценку действиям  руководимых Вершининым  ВВС  дал
Военный совет  фронта: «В  течение трех  дней над  участком  десантной
группы происходили  непрерывные воздушные  бои, в  результате  которых
авиация противника,  понеся  исключительно большие  потери,  вынуждена
была уйти с поля боя. Господство  в воздухе перешло в наши руки.  Этим
определилась и дальнейшая наземная обстановка».
    Успешно  наносили   удары  наши   бомбардировщики  по   аэродромам
противника. В связи с сильным противодействием вражеских  истребителей
эти  удары  осуществлялись  только   по  ночам.  Наиболее   эффективно
осуществляли налеты по крупным аэродромам  в Сарабузе и Саках в  Крыму
летчики авиации дальнего  действия, уничтожившие  и повредившие  свыше
сотни бомбардировщиков противника.
    Как ни напряженна была обстановка, Вершинин все же нашел время для
проведения ранее намеченной встречи с летчиками-истребителями. На  нее
были приглашены лучшие мастера воздушного боя из разных полков, в  том
числе П. П. Крюков,  А. И. Покрышкин, Д.  Б. Глинка, В. Г.  Семенишин.
Прибыли они  на  аэродром  вблизи Краснодара  прямо  на  своих  боевых
самолетах.  Прежде   всего  их   пригласили  в   столовую  к   нарядно
сервированному столу, накормили  вкусным завтраком.  Как вспоминает  в
своих мемуарах Покрышкин,  «на столе присутствовал  и полный чайник  с
красным вином,  а  Глинка с  нарочитой  подозрительностью  оглядывался
вокруг и спрашивал товарищей:
    - Никто не засекает, сколько мы пьем?
    - Да вроде бы нет.
    - Тогда давайте еще нальем.
    У нас  был настоящий  праздник: на  столе вино,  закуска.  Полетов
сегодня нет и не предвидится, начальство словно забыло о нас».
    А  начальство  решило  дать   отдохнуть  летчикам,  пообщаться   в
дружеской  обстановке.  Вскоре  состоялась  деловая  часть  встречи  с
командующим ВВС Северо-Кавказского фронта.  Вот как об этом  рассказал
А. И. Покрышкин:
    - Давайте, товарищи, посоветуемся, - просто начал Вершинин, -  как
нам лучше бить врага в воздухе.
    Генерал подробно обрисовал  обстановку на фронте,  охарактеризовал
наши и немецкие воздушные силы, а затем остановился на наиболее важных
проблемах   боевого   применения    бомбардировочной,   штурмовой    и
истребительной  авиации.   «Самая  неотложная   задача,  которую   нам
предстоит решить, -  говорил он,  - это завоевание  здесь, на  Кубани,
подавляющего господства в воздухе.  Мы должны стать полными  хозяевами
неба».
    Здесь,  в  штабе,  я   узнал,  например,  что  бомбардировщики   и
штурмовики  станут  действовать  теперь  массированно.  Это  дает   им
возможность успешно строить самооборону, и нам не придется опекать  их
так, как раньше. Располагая достаточным количеством истребителей, натш
командование будет  в состоянии  не только  посылать на  сопровождение
крупные  силы  истребителей,  но  и  постоянно  держать   определенное
количество  самолетов  над  передним  краем,  а  также  организовывать
перехват вражеских бомбардировщиков на подходе к линии фронта.
    - Раньше нам противник навязывал свою волю, - подчеркнул  генерал,
- а  сейчас он  приспосаблпвается к  нашей тактике.  Разве от  хорошей
жизни «юнкерсы» теперь все чаще сбрасывают бомбы, не доходя до цели  и
куда попало? Нет!  Просто вместе  с численным  преимуществом враг  все
больше теряет и  веру в  свои силы.  Наша задача  - целиком  захватить
инициативу в свои руки.
    Я едва сдержался, чтобы не  сказать: «Правильно!» А когда  генерал
начал говорил о значении мастерства для достижения успеха в  воздушном
бою, мне  захотелось выступить  на этом  совещании, поделиться  своими
мыслями о тактике, сказать о том, что волнует нас, истребителей.
    После меня выступили другие товарищи. Генерал Вершинин внимательно
выслушал всех и даже сделал какие-то записи в своем блокноте».
    Так и  учились они  на  войне друг  у друга:  летчики-командиры  у
своего командующего, командующий у них. Учились постоянно, непрерывно,
взаимно обогащая друг друга.
    Сам Вершинин постоянно  был в  творческом поиске.  Он смело  ломал
устаревшее. Именно в небе Кубани стараниями Вершинина и его штаба стал
энергично вытесняться,  как  его окрестили,  «строй-рой»  -  сомкнутый
боевой порядок, основанный на  «локтевой» связи. Вместо него  вводился
новый  боевой  порядок   -  свободно  маневрирующие   пары  в   рамках
пространства, которое  занимает  подразделение. Вершинин  требовал  от
командиров истребительных авиационных  полков и дивизий  предоставлять
максимум инициативы паре, находившейся в боевом порядке группы, широко
использовать свободные полеты, смелее воспитывать в каждой части  асов
и предоставлять им самостоятельность в выборе целей и методов атак.
    Запретить старое  - лишь  одна половина  дела. Главное  -  убедить
людей, что это  сделано правильно, что  когда-то привычное уже  изжило
себя, а пришедшее ему на смену имеет широкие перспективы.
    Вершинин понимал, что некоторым командирам нелегко  перестроиться,
им нужно приложить немалые волевые  усилия. Без убежденности, что  так
нужно, тут  никак не  обойтись.  И потому  он строго  требовал,  чтобы
командиры авиаполков и дивизий в обязательном порядке лично выезжали в
наземные войска для наблюдения за  действиями своей авиации над  полем
боя.
    Это  требование,  как   правильно  рассчитывал  Вершинин,   должно
положить конец  раздумьям  «ехать -  не  ехать», ссылкам  на  нехватку
времени - его  у командиров  всегда в обрез.  Но Константин  Андреевич
хотел,  чтобы  каждый  командир  лично  и  не  однажды  понаблюдал  за
воздушными боями,  проанализировал действия  летчиков, сам  бы  понял,
чего лишается тот, кто по старинке крутит в воздушном бою «карусель» и
продолжает цепляться за «строй-рой».
    - Пусть сами посмотрят. Пусть сами оценят, - говорил он работникам
штаба, - тогда придет убежденность. Тогда они смогут душой  воспринять
новое, внедрять и распространять его в своих подразделениях и частях.
    Расчет Вершинина оправдывался. В короткий срок весь летный  состав
включился в  освоение  новой  тактики  боевого  применения  скоростных
истребителей. Конечно, как и во  всяком новом деле, не обходилось  без
ошибок, особенно после того, как к управлению действиями  истребителей
с  радиостанций  наведения   стали  привлекать   более  широкий   круг
командиров.
    Иногда право руководить, управлять с земли предоставлялось чуть ли
не всем  офицерам, выезжавшим  на передний  край, чтобы  наблюдать  за
действиями своей авиации. А в  этом деле тоже нужны были  определенные
навыки, очень конкретные и точные команды. Непродуманные  ориентировки
взвинчивали нервы находившимся в воздухе летчикам и, естественно,  уже
не способствовали,  а  мешали  выполнению  боевых  задач.  К  примеру,
появлялась в  поле  зрения  командира  пара  «мессершмиттов»,  он,  не
замедлив, оповещал по радио: «В воздухе «мессы»!» Но где они,  сколько
их, кто  из  наших  истребителей конкретно  должен  был  изготовиться,
обнаружить их  и атаковать  - об  этом ни  слова. Вот  и начинали  все
находившиеся в воздухе  летчики искать  этих «мессов»,  менять курс  и
высоту…
    Эти и другие недостатки были  «болезнью роста». В процессе  боевой
практики они преодолевались. В частности, был установлен более  четкий
и строгий порядок управления самолетами по радио с земли.
    24 апреля  Вершинин  прибыл  в штаб  корпуса  Савицкого.  Командир
корпуса находился в это время в  воздухе: в районе Крымской в паре  со
своим ведомым майором А. И. Новиковым провел воздушный бой против двух
«мессершмиттов», сбив одного из них и обратив в бегство другого. Когда
Савицкий приземлился, Вершинин поджидал  его на самолетной стоянке.  В
ответ на  доклад Савицкого  о  его боевом  вылете и  его  результатах.
Вершинин ничего не сказал и сразу  перешел к делу, которое должен  был
решать именно с командиром корпуса, но говорил строже обычного, и  это
озадачило Савицкого.  Вершинин  оценил сложившуюся  на  данный  момент
обстановку, сформулировал вытекающие из нее боевые задачи авиакорпусу.
Затем   Константин    Андреевич    перешел    к    разбору    действий
летчиков-истребителей. Накануне он находился на ВПУ в районе  Абинской
и наблюдал около двух десятков воздушных боев летчиков 265-й  дивизии.
Дрались они  смело,  напористо, но  без  учета обстановки  в  воздухе.
Несмотря на хорошую личную подготовку, в  группе бой они вести еще  но
научились, часто теряли друг друга, плохо использовали радио.
    - Необходимо  обратить   самое   серьезное  внимание   на   боевое
сколачивание пар и звеньев, - говорил Вершинин. - Нужно чаще  вылетать
парами  и  звеньями,  реже  -  эскадрильями.  Пусть  пары  в   воздухе
взаимодействуют между собой, но не обязательно им находиться в  едином
боевом порядке. Нужно располагаться поэшелонно  с разницей в высоте  в
500-1000 метров. Решительно  потребуйте от своих  летчиков, чтобы  они
перестали возвращаться на аэродром по одному. Пара в воздухе не должна
быть делимой ни при каких обстоятельствах!
    Заключая беседу, Вершинин сказал:
    - И вот на что обратите  внимание - отказ радио нужно  расценивать
как  отказ  мотора  или  оружия.  И  попробуйте  как-нибудь   провести
конференцию  летчиков.  Она  принесет   им  большую  пользу,   поможет
разобраться во многих новых для них тактических вопросах.
    Савицкий, как  он  отмечал  в  своих  мемуарах,  надолго  запомнил
встречу с командующим. Еще, вероятно, и потому, что хотя и не  услышал
в тот раз нарекания от Вершинина, но по его настроению, строгому  тону
понял,  что  он  недоволен,  и  понял,  чем  именно.  «Я  угадывал,  -
вспоминает Савицкий, - что  он не одобряет  моих боевых вылетов,  хотя
открыто мне об этом  и не говорит. Я  понимал, что мне, как  командиру
корпуса,  следовало  чаще  находиться   на  своем  командном   пункте,
анализировать  обстановку,   более  целеустремленно   ставить   задачи
полкам».
    Воздушное  сражение  над  Кубанью   нарастало.  В  отдельные   дни
проводилось до  50  групповых  воздушных  боев  с  участием  по  30–50
самолетов с каждой стороны. Советская авиация неуклонно усиливала свою
активность.
    Сказывалась  и   новая  тактика   действий  истребителей:   потери
противника резко  возросли,  а наши  снизились.  Массированные  ночные
бомбардировки вражеских  аэродромов все  больше ослабляли  возможности
бомбардировочной и штурмовой авиации противника. Достигнутое вначале в
боях  над   Мысхако   превосходство  советской   авиации   расширилось
территориально,    охватывая    теперь    всю    полосу    наступлепия
Северо-Кавказского фронта,  становилось  все  более  прочным.  Наконец
наступило время, когда Вершинин удовлетворенно сказал Науменко:
    - Теперь это уже необратимое дело. Господство в воздухе достигнуто
окончательно и бесповоротно. И  добились мы этого не  так, как в  свое
время  противник,  не   численным  превосходством,   а  прежде   всего
искусством применения авиации, мастерством летчиков.
    И уже с шутливой ноткой в голосе Константин Андреевич спросил:
    - Не зазнаемся, а?
    И сам ответил:
    - Не для  того воюем.  Да  и воевать  еще  долго. После  того  как
наступление противника в районе Мысхако было сорвано, в структуре  ВВС
Северо-Кавказского  фронта   произошли   изменения.   Управление   5-й
воздушной армии,  передав две  истребительных  и одну  дивизию  ночных
бомбардировщиков, отбыло па Курск. Необходимость в существовании штаба
ВВС  отпала.  Вершинин  вновь,  теперь  до  конца  войны,  вступил   в
командование 4-й воздушной армией.
    В качестве командующего этой армией он узаконил своим приказом то,
что было  проверено  и  продолжало  подтверждаться  боевой  практикой:
запретил  сомкнутый  боевой  порядок   («строй-рой»)  и  ввел   новый,
основанный на  свободном маневрировании  пар истребителей  в  заданном
подразделению пространстве.  Приказ  содержал теперь  уже  в  качестве
обязательных правил все новое, что было достигнуто в процессе освоения
и применения нового боевого порядка действий истребительной авиации  в
боях на Кубани.
    Поучительный опыт этих боев становился общим достоянием  Советских
Военно-Воздушных Сил. 11 мая 1943  года, день спустя после  завершения
ожесточенных боев  в  районе станицы  Крымской,  состоялось  совещание
командиров  авиационных  корпусов  и  дивизий  4-й  воздушной   армии.
Выступивший на нем  представитель Ставки ВГК  командующий ВВС  Красной
Армии маршал авиации  Л. А.  Новиков подвел итоги  боевых действий  за
апрель - первую декаду мая.
    Он отметил, что к концу апреля наши летчики завоевали господство в
воздухе на Кубани,  о чем наглядно  свидетельствовало резкое  снижение
активности авиации противника. За период нашего наступления на станицу
Крымская,  с  29  апреля   по  10  мая,   4-я  воздушная  армия,   ВВС
Черноморского флога  и авиация  дальнего действия  произвели около  10
тысяч самолето-вылетов, почти половину из них - для ударов по  войскам
и технике противника на иоле боя. Впервые было спланировано и  успешно
осуществлено авиационное  наступление в  больших масштабах  как  новая
форма  оперативного  применения  авиации  в  наступательной   операции
сухопутных войск.  За  это  время было  уничтожено  свыше  трети  всей
первоначальной авиационной группировки противника.
    На опыте  воздушного  сражения на  Кубани,  маршал авиации  А.  А.
Новиков  дал  указания  но  вопросам  управления  всей  истребительной
авиацией над полем боя. Материалы совещания, быстро оформленные штабом
4-й воздушной армии,  стали основой подготовленного  затем штабом  ВВС
Красной Армии специального Информационного  сборника. Он был  разослан
во все воздушные армии, в авиационные соединения и части.
    Но никто, в том числе и Вершинин, не мог тогда сразу определить  в
полном объеме  значение  воздушного сражения  на  Кубани. А  оно  было
грандиозным. Всего со второй половины апреля до начала июня 1943  года
противник потерял  здесь свыше  1100 самолетов,  из которых  800  были
сбиты в воздухе. И лишь после войны, исследуя ее опыт в целом, военные
историки определили, что воздушное сражение на Кубани положило  начало
стратегическому  господству  советской  авиации  в  воздухе  на   всем
советско-германском фронте. Этот чрезвычайно важный итог во многом был
достигнут   в   результате   огромной,   разносторонней   деятельности
Константина  Андреевича   Вершинина,  явился   ярким  выражением   его
дарования как  выдающегося организатора  крупномасштабного  применения
авиационных сил.
    Кубанской весной 1943 года  в пору зрелости совершенства  вступило
боевое мастерство лучших воздушных бойцов 4-й воздушной армии - А.  И.
Покрышкина, братьев  Д.  Б. и  Б.  Б. Глинка,  П.  П. Крюкова,  Г.  А.
Речкалова, В. Г. Семенишина, Ф. И. Фадеева. И не случайно, что все они
были удостоены  высокого звания  Героя Советского  Союза одним  Указом
Президиума Верховного Совета  СССР от  24 мая 1943  года (старшему  из
братьев - Д. Б. Глинке - это  звание было присвоено на месяц раньше  -
21 апреля). Спустя  три месяца, 24  августа, А. И.  Покрышкин и Д.  Б.
Глинка стали дважды Героями Советского Союза.
    Вершинин постоянно  следил за  ростом каждого  из своих  питомцев.
День ото дня все сильнее и неотразимее становились их удары по  врагу.
Они  выступали  подлинными  новаторами   в  тактике  воздушного   боя,
убедительна и наглядно демонстрировали виртуозное мастерство  владения
вверенным боевым оружием,  точный расчет,  непревзойденное мужество  и
отвагу. Их имена  стали известны  всей стране.  А в  стане врага  одно
только упоминание их  позывных по радио  вызывало переполох. В  разгар
боев за Крымскую в конце апреля Константин Андреевич, почти безотрывно
находившийся на пункте наведения, имел возможность убедиться, с  какой
тревогой звучали  в эфире  голоса вражеских  авиационных  начальников.
Среди хаоса выкриков,  вопросов, приказаний радист  нашего КП,  хорошо
владевший немецким языком, улавливал и докладывал услышанное. Угрозы и
проклятия в адрес «Тигра», «Саши»  (Покрышкина), «ДБ» и «ББ»  (братьев
Глинка) и  других летчиков  сыпались непрерывно.  Какой-то  фашистский
генерал истерически  требовал забросать  бомбами «проклятого  «Тигра»,
блокировать и заставить приземлиться на аэродром, занимаемый  немцами,
«воздушного разбойника «Сашу».
    «Так вот вы  как теперь всполошились»,  - с удовлетворением  думал
Вершинин,  с  теплотой  вспоминая  хмурого,  неулыбчивого  Покрышкина,
позывной  которого  «13»  и  число   «13»  на  фюзеляже  его   боевого
истребителя действовали на  фашистских летчиков  как неотвратимый  рок
судьбы. Думал о других боевых летчиках своей армии, прочно входивших в
блистательное созвездие советских асов.
    И еще он вспоминал  в эти минуты первые  дни своего пребывания  на
фронте. Именно тогда услышал он о том, как его предшественник на посту
командующего ВВС Южного фронта генерал П. С. Шелухин решил в  какой-то
мере компенсировать  малочисленность  нашей авиации  использованием  в
качестве  дневных   бомбардировщиков  самолеты   Р-5   Мелитопольского
авиационного училища и что из этого вышло.
    Во  второй  половине  августа   1941  года  весь  состав   училища
эвакуировался в  глубокий тыл  страны, за  Волгу. До  сотни  самолетов
устаревших типов, на которых отрабатывали учебные упражнения  курсанты
училища,  были  оставлены  для  выполнения  боевых  заданий.   Экипажи
укомплектовали из  инструкторского  состава  училища  и  недавних  его
выпускников. Первые  из  них  были  в  подавляющем  своем  большинстве
прекрасными пилотами,  вторые, как  штурманы,  на память  знали  район
полетов и все его  характерные ориентиры в  радиусе ста километров  от
своего аэродрома, умели вести  прицельное бомбометание. Все это  очень
пригодилось. Р-5 успешно бомбили противника, который пытался  наводить
переправы через Днепр, рассеивали колонны его войск, привозили  ценные
разведданные.
    Летали они на задание преимущественно группами по 10–12 самолетов.
Потери, вполне  понятно,  несли  значительные, хоть  и  прикрывали  их
истребители И-16. Но  при явном своем  преимуществе вражеские  летчики
предпочитали нападать из-за угла.  Их излюбленным приемом стала  атака
наших  тихоходных  самолетов  после  того,  как  те,  возвратившись  с
задания, вставали в круг над своим аэродромом для захода на посадку. И
без  того   фактически   безоружный  самолет   становился   совершенно
беспомощной мишенью, когда планировал на посадку. Вершинин много летал
на Р-5. Видно,  поэтому до боли  осязаемо и зримо  вставала перед  его
глазами картина: почти полностью потерявший скорость самолет метрах  в
тридцати от земли с  первой очереди вспыхивает  факелом. О том,  чтобы
воспользоваться парашютом  на  такой высоте,  не  может быть  и  речи.
Экипаж обречен. А под ним проносится «мессерншитт», в кабине  которого
ухмыляющаяся физиономия фашистского летчика. Он мог даже издевательски
жестикулировать, так как совершенно точно  знал, что ему самому  ничто
не грозит…
    «Нет, это вы разбойники и  бандиты, - думал он, с  удовлетворением
слушая истерический  визг  в эфире.  -  А страшитесь  вы  наступающего
возмездия, которое неотвратимо!»
    …В течение  лета 1943  года руководимая  Вершининым 4-я  воздушная
армия активно  участвовала в  боях,  в результате  которых  противник,
понеся тяжелый  урон,  вынужден  был  оставить  Таманский  полуостров.
Началась совершенно  своеобразная  по своему  характеру  подготовка  к
операции по высадке  десанта в Крыму;  4-й воздушной армии  предстояло
взаимодействовать  с  моряками.  Вопросы  организации   взаимодействия
авиации с морскими десантами стали центральными в работе  командующего
и его штаба осенью 1943 года и зимой 1944 года.
    Весной 1944 года началось изгнание фашистских войск из Крыма.  Эти
бои в  деятельности Вершинина  характерны тем,  что основное  внимание
уделялось  организации  боевых  действий  авиации  при   преследовании
немецко-фашистских войск, отходивших с Керченского полуострова. В этот
период в  передовых  отрядах наступающих  войск  постоянно  находились
авиационные  командиры,   осуществлявшие   наведение   штурмовиков   и
истребителей  на  наземные   цели.  Участием   в  штурме   Севастополя
закончился большой  этап  боевого  пути 4-й  воздушной  армии  в  ходе
Великой Отечественной войны.
    Военный совет Приморской армии  в специальном приказе дал  высокую
оценку ее  боевой деятельности.  «В напряженных  боях по  освобождению
Северного Кавказа,  Кубани, Таманского  полуострова и  Крыма  войсками
Северо-Кавказского фронта и в дальнейшем Отдельной Приморской армии на
протяжении 1943-го и по март 1944 года, - отмечалось в приказе, -  4-й
воздушная армия под командованием генерал-полковника авиации Вершинина
энергичным и  четким развертыванием  своих  сил и  воздушных  средств,
сосредоточивая их на решающих  участках проводимых операций,  наносила
наземному и  воздушному  противнику  большие потери  в  живой  силе  и
технике, тем  самым  способствуя наземным  войскам  фронта и  армии  в
выполнении поставленных  перед  ними задач  и  держала почти  на  всех
участках фронта свое превосходство над противником в воздухе».
    Это была высокая и заслуженная оценка.
    Дальнейшая боевая  работа 4-й  воздушной армии  и ее  командующего
протекала в  составе  2-го  Белорусского франта.  В  ходе  Белорусской
стратегической наступательной операции летчики  4-й воздушной армии  с
23 июня  но  3  июля,  когда нашими  войсками  был  освобожден  Минск,
произвели болез 8 тысяч самолето-вылетов. Они разрушали оборонительные
сооружения противника,  уничтожали  его артиллерию  и  танки,  срывали
маневр резервами. Оборона врага рухнула под могучими ударами советских
войск.  Повсюду  по  дорогам  и  лесам  Белоруссии  двигались  колонны
отступающих   войск   противника.    О   них   докладывали    летчики,
возвращавшиеся после выполнения заданий. Однако в 4-й воздушной  армии
в этот  период было  мало  штурмовиков и  совершенно не  было  дневных
бомбардировщиков.
    Понимая, как  важно ударами  с  воздуха нанести  поражение  врагу,
генерал Вершинин  послал  командующему ВВС  Главному  маршалу  авиации
Новикову телеграмму, в  которой писал: «…Авиация  4-й воздушной  армии
используется для непосредственной помощи войскам. Все идет  нормально.
Войска и  Военный совет  довольны. Но,  товарищ Главный  маршал,  душа
болит,  -  немцы  удирают  сплошными  колоннами,  создаются  пробки  и
скопления, а как следует  бить нечем. Если можно,  прошу от Руденко  и
Хрюкина использовать часть сил для уничтожения этих колонн».
    Реакция на телеграмму была немедленной. Командующий 16-й воздушной
армией Л. И.  Руденко получил  от Новикова  задачу уничтожать  колонны
немецко-фашистских войск  в  районе Березина  силами  бомбардировочной
авиации. Непрерывные  удары  по врагу  в  этом районе  наносили  также
штурмовые  дивизии  и  4-й   воздушной  армии.  Итог  каждого   налета
штурмовиков - буквально горы разбитой вражеской техники на дорогах и в
кюветах.  Бывший  командующий   4-й  немецко-фашистской  армией   Курт
Типпельскирх вспоминал  о  паническом отступлении  своих  войск  через
Березину: «Непрерывные  налеты  авиации противника  причиняли  тяжелые
потери… а также вызывали бесконечные заторы среди отступавших  колонн.
Русские штурмовики то и дело разрушали мосты у Березины, после чего на
восточном берегу всякий раз образовывались огромные скопления машин…»
    Старая Смоленская дорога  и Березина  во второй  раз стали  ареной
сокрушающего разгрома иноземных захватчиков.
    19 августа 1944 года генерал-полковнику авиации К. А. Вершинину за
умелое  руководство   авиацией   в  боях   против   немецко-фашистских
захватчиков и проявленные при этом  мужество и героизм было  присвоено
звание Героя  Советского  Союза.  В  тот  жe  день  Указом  Президиума
Верховного Совета  СССР  одному  из  славных  советских  асов,  А.  И.
Покрышкину, первому  в  стране,  было присвоено  звание  трижды  Героя
Советского Союза.  Это  было  очень приятное  совпадение.  Правда,  ни
самого Покрышкина,  ни бывшей  216-й авиадивизии,  преобразованной  17
июня 1943 года в  9-ю гвардейскую истребительную авиационную  дивизию,
уже не  было  в составе  4-й  воздушной армии,  Но  и дивизия  эта,  и
Покрышкин, теперь  уже ее  командир, навсегда  и по  праву  оставались
питомцами 4-й воздушной армии, носителями ее традиций.
    В течение августа  - сентября 1944  года войска 2-го  Белорусского
фронта и 4-я воздушная  армия готовились к  решающим боям. Перед  ними
была Восточная Пруссия - логово фашистского зверя, цитадель  прусского
милитаризма. И когда началась Восточно-Прусская операция, то по плану,
разработанному  под  руководством   Вершинина,  4-я  воздушная   армия
осуществила широкое массированное наступление. Действия армии велись в
исключительно неблагоприятных метеорологических  условиях. Однако  все
задачи по  оказанию помощи  сухопутным силам  она выполнила  в  полном
соответствии  с  указаниями  командования  фронта.  Столь  же  успешно
действовала 4-я воздушная армия и в ходе Восточно-Померанской операции
в январе 1945 года.
    Завершающей  операцией,  в   которой  4-я   воздушная  армия   под
командованием  К.  А.  Вершинина  принимала  участие  в  годы  Великой
Отечественной войны, была Берлинская.  При активной поддержке  авиации
войска 2-го Белорусского фронта форсировали реку Одер южнее Штеттина и
разгромили  здесь   крупную  группировку   немецко-фашистских   войск,
обеспечив тем самым с севера  наступление 1-го Белорусского фронта  на
Берлин.
    Ратные дела армии  - лучшая  аттестация ее  командующего. За  годы
Великой Отечественной войны  4-я воздушная армия  произвела свыше  300
тысяч самолето-вылетов. За боевые подвиги 277 ее летчиков и  штурманов
стали Героями Советского  Союза, шести  лучшим из  лучших это  высокое
звание было  присвоено дважды.  17 ее  частей и  соединений за  боевые
отличия были преобразованы в  гвардейские, 76 награждены орденами,  46
присвоены почетные наименования  Новороссийских, Кубанских,  Таманских
Керченских, Феодосийских,  Волковыс-ских,  Белостокских,  Гродненских,
Млавских,   Танненбергскиx,    Эльбингских,   Гданьских,    Гдыньских,
Померанских.
    Да, во всем этом велика заслуга Константина Андреевича  Вершинина.
Но как в полном объеме определить  10 новое, что было внедрено по  его
инициативе  или  при  его  деятельной  поддержке  в  боевую   практику
советских ВВС  в  годы Великой  Отечественной  войны! А  это  и  новая
тактика    действий    истребительной    авиации,    и     организация
крупномасштабных авиационных операций,  являвшихся для своего  времени
выдающимися образцами военного искусства, и многое другое,
    В послевоенные годы К. А. Вершинин занимал высокие и ответственные
посты в  Советских Вооруженных  Силах.  В 1946  году он  был  назначен
главнокомандующим Военно-Воздушных Сил, заместителем министра  обороны
СССР. В  это  время начался  чрезвычайно  важный период  в  дальнейшем
развитии Советских  Военно-Воздушных Сил  - период  перевооружения  их
реактивной техникой. Здесь  с новой  силой проявились  организаторские
способности  Константина  Андреевича,  его  глубокие  знания  авиации,
творческий  подход  к  новому  делу.  По  инициативе  маршала  авиации
Вершинина осенью того  же года был  создан первый специальный  учебный
центр для обучения летного  состава на реактивных  самолетах. И уже  в
августе 1947 года под  его руководством на  воздушном параде в  Тушине
советские летчики,  ведомые  дважды  Героем  Советского  Союза  Е.  H.
Савицким,  впервые  продемонстрировали  групповой  высший  пилотаж  на
реактивных самолетах.
    Принципиально новым делом в послевоенные годы явилась  организация
противовоздушной обороны  -  на  вооружение  ее  поступила  совершенно
отличная от прошлой  боевая техника. С  1949 года Вершинин  командовал
войсками Бакинского округа ПВО, затем  войсками ПВО страны. Он  многое
сделал для  перевооружения  этих войск  новой  техникой, в  том  числе
ракетной, для овладения ею личным составом.
    В январе 1957 года К. А. Вершинин был вновь назначен главкомом ВВС
и заместителем  министра обороны,  в 1959  году удостоен  высшего  для
авиационных  военачальников  звания  -  Главный  маршал  авиации.  Под
руководством Константина  Андреевича была  развернута широкая  работа:
изыскивались и совершенствовались новые формы и способы тактического и
оперативного применения авиации, прежде всего реактивной.
    Родина высоко  оценила вклад  Константина Андреевича  Вершинина  в
ратные дела советской  авиации в годы  Великой Отечественной войны,  в
послевоенное строительство и совершенствование наших  Военно-Воздушных
Сил. Удостоенный  звания  Героя  Советского Союза,  он  был  награжден
шестью орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, тремя  орденами
Суворова I степени, орденами Суворова II степени и Отечественной войны
I степени, многими медалями, а также орденами других государств.
    С  марта   1969  года   Константин  Андреевич   стал   генеральным
инспектором группы генеральных инспекторов Министерства обороны  СССР.
Несмотря  на  резкое  ухудшение  состояния  здоровья,  он  наряду   со
служебными обязанностями много  работал над  обобщением опыта  боевого
применения авиации в  годы Великой Отечественной  войны. Написал он  и
свои воспоминания  «Четвертая воздушная».  Они учат  военных  летчиков
мужеству, сметке, преданности социалистической Отчизне.
    30 декабря 1973 года Константин Андреевич Вершинин ушел из  жизни.
Но  сделанное  им  навсегда  осталось  в  памяти  народной.  В   своих
воспоминаниях  К.  А.  Вершинин  писал:  «Такова  сложившаяся  у   нас
традиция: старшее  поколение передает  опыт  молодым». Он  был  верным
носителем этой традиции. Говоря  о людях своего поколения,  Константин
Андреевич отмечал: «Удивительно  настойчивыми, выносливыми и  упорными
были авиаторы  - дети  рабочих  и крестьян,  строившие первое  в  мире
социалистическое государство». Эти очень верные, меткие слова  целиком
и полностью относятся к нему, крестьянскому сыну, который стал  видным
советским военным  деятелем,  Главным  маршалом  авиации,  всего  себя
отдавшим служению Родине.
    Полковник
    А. Киселев
    Адмирал Владимир ТРИБУЦ
    В  береговом   флагманском   командном   пункте   Краснознаменного
Балтийского флота,  оборудованном  неподалеку от  Таллина  в  бетонном
каземате батареи,  сохранившейся со  времен первой  мировой войны,  не
умолкая, звенели телефоны. Одна за другой поступали телеграммы.
    «Атакован торпедными катерами, тону», - радировал шедший с  грузом
леса транспорт «Гайсма».
    «Бомбы упали на военный городок  и в районе аэродрома», -  сообщал
из Либавы  командир  военно-морской  базы капитан  1-го  ранга  М.  С.
Клевенский.
    «Сброшено шестнадцать  немецких  мин при  входе  на  Кронштадтскпй
рейд.  Фарватер   остался   чистым»,   -   доложил   начальник   штаба
Кронштадтской базы капитан 2-го ранга Ф. В. Зозуля.
    Таких сообщений  становилось  все  больше,  и  командующий  флотом
Трибуц приказал немедленно соединить его по телефону с Москвой.
    Народный комиссар Военно-Морского  Флота адмирал  Н. Г.  Кузнецов,
выслушав доклад Трибуца, ответил:  «Началась война. Германские  войска
атакуют все наши западные границы».
    Получив  от  наркома  необходимые  указания,  Владимир  Филиппович
Трибуц, высокий, сухощавый  вице-адмирал, подошел к  большому столу  с
картой и,  хмурясь, стал  ее  рассматривать. Теперь  все  прояснилось:
немецкие силы начали боевые действия - телеграммы и пометки на  картах
свидетельствовали  об  их   широких  масштабах.  «Срочно   подготовить
телеграмму по флоту!» - приказал он начальнику штаба контр-адмиралу Ю.
А. Пантелееву и  через несколько  минут подписал  ее текст:  «Германия
начала  нападение  на  наши  базы  и  порты.  Силой  оружия   отражать
противника». Трибуц взглянул на часы. Начинался шестой час новых суток
- 22 июня 1941 года.
    Томившая в  последние  месяцы  неясность  в  обстановке,  ожидание
грозных событий остались позади. А томиться было отчего. Трибуц знал о
сосредоточении  фашистских  войск  Германии  у  советских  границ,   о
маневрах вблизи от балтийских баз немецких военных кораблей.
    Знал о зачастивших на  Моонзундские острова «гостях» из  Германии.
Выдавали они себя  за родственников погибших  здесь когда-то солдат  и
офицеров, искали  будто бы  останки родственников,  а сами  стремились
узнать побольше об укреплениях, держались поближе к военным  объектам.
В  финские  порты  перебазировались  немецкие  корабли.  А  фашистские
самолеты стали летать в устье Финского залива и к Либаве.
    Начало военных действий  Балтийский флот  встретил в  определенной
готовности. Командование, штаб и  политуправление флота успели  немало
сделать: освоены новые места базирования, проведены учения,  тщательно
разработаны оперативные документы. Первоначальный ход войны подтвердил
правильность принятого Трибуцем решения, согласно которому в конце мая
крейсеры, эсминцы  и большинство  подводных лодок  были переведены  из
передовой базы Либавы в более отдаленную и лучше оснащенную средствами
противовоздушной обороны  Ригу, а  из Таллина  в тыловой  Кронштадт  -
линкор «Марат» и минный заградитель «Ока».
    С 19 июня руководящие работники флота и соединений разместились на
командных пунктах, корабли получили все необходимое для боя. 21 июня в
20 часов позвонил Кузнецов. «Не исключено, что ночью Германия  нападет
на  нас,  -  сказал  нарком.  -  Приказываю  привести  флот  в  боевую
готовность».  К  исходу  дня  все  части  флота  -  корабли,  авиация,
береговая оборона - изготовились к отпору противнику.
    Теперь флот пришел в движение:  подводные лодки вышли на  позиции,
бомбардировщики  вылетели  для   минных  постановок,  усилился   дозор
надводных кораблей.
    В шесть утра из Главного штаба ВМФ поступил приказ поставить  мины
в устье Финского залива и  начать развертывание кораблей для  действий
на коммуникациях противника.  Отдав необходимые распоряжения,  Трибуа,
направился   на    корабли,   чтобы    встретиться   с    командирами,
политработниками, краснофлотцами.
    Настроенпе моряков,  доложили  командующему на  кораблях,  боевое,
особенно на тех, что должны были  уходить в море. Из гавани он  заехал
на КП флота и вернулся в Таллин, чтобы быть на заседании ЦК  Компартии
и Совета Народных Комиссаров Эстонии.
    Вечером  -  снова  телеграммы,  указания,  звонки.  Один  из  них,
наверное, в  другое  время  заставил бы  порадоваться.  Из  Ленинграда
сообщили, что у него родилась дочь.
    Он отреагировал  на  этот  звонок,  как  на  другие,  обычные,  не
требующие его  вмешательства,  коротким «хорошо».  Личное  уходило  на
второй план. С женой он встретился только в 1942 году - она  прилетела
к нему  в  блокированный Ленинград.  Дочку  впервые увидел,  когда  ей
исполнилось два годика…
    Многое из того,  что намечалось  в мирное  время по  развертыванию
флота  на  случай  войны,  теперь  оказалось  неосуществимым:  военные
действия  приняли  совсем  иной  ход,  чем  предполагалось.   Балтийцы
готовились к  наступательным  действиям  в устье  Финского  залива,  а
вместо этого  с  первых дней  войны  кораблям пришлось  участвовать  в
защите побережья  и  военно-морских  баз.  И все  же  флот  не  только
оборонялся, но и наступал. 23  июня балтийские летчики нанесли  мощный
удар  по  немецкому  порту  Мемель,  25-го  совершили  налеты  на   19
аэродромом на территории Финляндии и Норвегии, на которых  базировался
5-й  воздушный  флот  Германии.   Подводные  лодки  ставили  мины   на
коммуникациях врага. С-11 потопила вражеский надводный корабль,  Щ-307
- подводную лодку, С-4 -  военный транспорт. Флотская авиация  нанесла
ряд мощных ударов по вражеским военно-морским базам.
    Враг, имевший  значительное  превосходство в  силах,  наступал.  В
конце июня позвонил Кузнецов и приказал: «Таллин, Ханко, острова Эзель
и Даго удерживать до последней возможности». Трибуц принял решительные
меры по  усилению  этой  возможности:  спешно  достраивались  батареи,
оборудовалась  противодесантная  оборона  и  позиции  для   сухопутных
частей. Первые  попытки противника  захватить некоторые  острова  были
успешно отражены.
    Командующий флотом много времени проводил в соединениях,  особенно
там, где  усложнялась  обстановка. Таким  местом  в начале  июля  стал
полуостров Ханко (Гангут). Днем  и ночью здесь гремела  артиллерийская
перестрелка,  настойчивее   становились  атаки   противника  на   всем
22-километровом участке перешейка полуострова.
    Вечером  10   июля  Трибуц   вместе  с   начальником  тыла   флота
генерал-майором М.  И.  Москаленко  на торпедных  катерах  прибыли  на
полуостров. Ознакомившись  с  обстановкой, Трибуц  поставил  гарнизону
задачу, которая  па  первый  взгляд  казалась,  пожалуй,  необычной  -
развернуть наступательные действия.  (Это в  условиях полуокружения  и
при ограниченных силах и средствах!)
    - Противник наступает  на  Карельском  перешейке,  создает  угрозу
Ленинграду, - говорил Трибуц  командующему обороной Ханко генералу  G.
И. Кабанову. - Ваша  задача: оттянуть на себя  как можно больше  войск
противника. Своей активностью  заставьте врага усилить  противостоящую
Ханко группировку.
    Конечно, такую  задачу можно  было решить  только  наступательными
действиями.  Встречи  и  беседы  с  защитниками  полуострова   убедили
Трибуца, что он  прав. Гангутцам  по плечу более  активная борьба.  Но
нужна была  и  помощь  им.  По указанию  Трибуца  на  Ханко  доставили
боеприпасы, артиллерийскую  батарею,  продовольствие.  Пришли  туда  и
некоторые корабли. Это намного усилило гангутцев - теперь они могли не
ждать ударов, а наносить их.  Десанты с Ханко захватили свыше  десятка
островов. Находясь западнее всех фронтов,  далеко в тылу врага,  герои
Ханко наступали.
    Вскоре после возвращения  с Ханко командующему  флотом доложили  о
крупном вражеском  конвое,  шедшем  к  Ирбенскому  проливу.  В  воздух
поднялись бомбардировщики, в море вышли торпедные катера и эскадренные
миноносцы. По замыслу командующего, комбинированный удар должен был не
только   нанести   урон   кораблям   и   транспортам   врага,   но   и
воспрепятствовать  использованию  коммуникаций   в  районе  Риги   для
снабжения немецких  войск.  С рассветом  13  июля торпедные  катера  и
авиация флота нанесли первые удары по  врагу. За два дня они  потопили
катер, повредили два больших и 23 малых корабля и судна.
    Бой был  выигран,  что  называется,  по всем  статьям,  и  все  же
командующий не  полностью  удовлетворен.  Он  считал,  что  успех  мог
оказаться большим, если бы четче организовали взаимодействие авиации и
кораблей, лучше сработала разведка. Эсминцы же так и не нашли  конвоя.
Трибуц строго  указал  командирам  соединений  на  допущенные  ошибки,
подчеркнул перспективность комбинированных  ударов разнородных сил  по
врагу.
    Уже через  несколько  дней события  подтвердили,  что  необходимые
выводы сделаны. 26  июля оперативный  дежурный штаба  флота доложил  о
конвое, в котором было два транспорта и 18 охранявших их кораблей.
    Командующий приказал выслать против конвоя бомбардировщики и отряд
торпедных катеров.  Большой танкер  получил повреждения  и  загорелся.
Конвой сбавил  ход.  В  это  время  атаковали  торпедные  катера.  Они
уничтожили второй транспорт.
    …«Фашисты  хотят   быстро   захватить   Прибалтику,   ударить   по
Ленинграду, лишить флот баз, захватить  или уничтожить корабли. На  их
стороне преимущество на  суше, господство  в воздухе,  финский флот  и
базы - вся стратегическая обстановка. Трудно началась для нас война, а
все-таки врага  бьем»,  -  говорил Владимир  Филиппович  в  беседах  с
командирами.
    Да, балтийцы били врага не только на море, но и на его собственной
территории. Контр-адмирал Пантелеев  удивился, когда Трибуц,  встретив
его довольной улыбкой, сказал совсем неожиданно:
    - Будем бомбить Берлин!
    - Берлин? - переспросил Юрий Александрович.
    - Да, да, не удивляйтесь.
    В  строгом  секрете   разрабатывалась  операция.  Самолеты   могли
долететь  до  немецкой   столицы  лишь   с  острова   Эзель.  Туда   и
перебазировали дальние бомбардировщики, на тральщиках доставили бомбы.
    В ночь  на 8  августа 15  тяжело груженных  самолетов поднялись  в
ночное небо. На запад  их вел командир полка  Е. Н. Преображенский.  В
ярко  освещенном  Берлине  прогрохотали  взрывы,  заполыхали   пожары.
Фашистское  руководство   заявило,   что  столицу   Германии   бомбила
английская авиация.  Но вскоре  из  сообщения Совинформбюро  весь  мир
узнал, что первые мощные удары по Берлину с воздуха нанесли  советские
летчики - балтиец Е. Н. Преображенский и его боевые друзья.
    В последующие дни, вплоть до 4 сентября, были нанесены новые удары
по фашистской  столице.  За девять  налетов  летчики КБФ  сбросили  на
Берлин более трехсот бомб.
    Но война была континентальная, и действия флота исходили из задач,
решаемых  на  сухопутье.  В  Советской  Прибалтике  сложилось  трудное
положение. Оставлены были Либава и Клайпеда, Рига и Виндава.  Балтийцы
и воины сухопутных подразделений  мужественно сражались под  Таллином.
Немецко-фашистское командование было вынуждено снять с  Ленинградского
направления три дивизии и перебросить их в Эстонию.
    Положение города  все больше  осложнялось. С  рассказа об  этом  и
началась беседа командующего с  новым, назначенным в середине  августа
членом Военного совета флота корпусным комисеаром Н. К. Смирновым.
    Оба они  знали  друг  друга  несколько лет  -  со  времени,  когда
Владимир Филиппович  возглавлял  штаб  Балтийского  флота,  а  Смирнов
работал  в  Главном  политическом  управлении  Народного  комиссариата
Военно-Морского Флота.
    - Дела, понимаете, невеселые, - говорил командующий. - Смотри, что
получается: противник явно  стремится выйти к  южному берегу  Финского
залива на  участке Кунда  -  Нарва и  таким образом  окружить  Таллин,
отрезать его от Ленинграда. Другая группа его войск рвется к Таллину с
юга. Наши  воины  не  могут  остановить  противника:  корпус  генерала
Николаева измотан, отступает с боями от самой границы. А больше тут  и
войск нет.
    - А держаться надо! - ответил Смирнов.
    Он передал  слова  А. А.  Жданова,  с которым  разговаривал  перед
приездом в  Кронштадт:  «Гитлер  рвется  к  Ленинграду  и  с  потерями
считаться не будет. Вот  и делайте отсюда  выводы. Флот должен  сейчас
удерживать Таллин во что  бы то ни стало.  Он должен оттянуть на  себя
часть  вражеских  войск  с  сухопутного  фронта  и  преградить  доступ
противнику к Ленинграду с моря. Так полагает Ставка».
    - Подобные указания  получены  и  по линии  наркомата,  -  ответил
Трибуц. -  Положение  очень  сложное.  Таллин -  в  тылу  у  вражеских
аэродромов и баз. Но оборонять  его будем до последней возможности.  А
возможности наши  небеспредельны.  -  Командующий  помолчал,  а  затем
переключился на  другую  мысль:  - Флот  продолжает  действовать.  Для
кораблей минная  и воздушная  опасность сейчас  главное. Противник  не
вводит в 6oй крупные  корабли, минирует наши фарватеры.  А у нас  мало
современных тральщиков.
    Смирнов молча  кивнул.  Он  ясно понимал  недосказанное.  Да,  при
прорыве флота из Таллина и длительном переходе тральщиков  понадобится
много. Оба они думали о  том, о чем пока  не принято было говорить  ни
штабе, ни в политуправлении: о возможности оставления столицы Эстонии.
Как провести флот через минные поля, когда на счету каждый тральщик!..
    К руководившему  обороной  Таллина  Трибуцу  стекались  доклады  о
героизме  защитников  города  -  о  подвигах  пехотинцев  и   моряков,
авиаторов  и  эстонских   рабочих.  И  все   же  превосходство   врага
сказывалось. Когда  ему доложили,  что противник  перерезал дорогу  на
Ленинград, он  понял, что  теперь Таллин  долго не  удержать.  Правда,
дальнейшим сопротивлением еще  можно было  отвлечь побольше  вражеских
сил от Ленинграда. А это в сложившихся условиях было важной задачей.
    Матросы,  солдаты,  отряды  эстонских  рабочих  дрались  с  врагом
ожесточенно, мужественно. В последние  дни обороны столицы Эстонии  по
решению Военного совета  с кораблей  было снято  двести коммунистов  -
заместителей политруков,  партгрупоргов,  комсоргов  боевых  частей  и
других партийных  активистов, которые  были распределены  по частям  и
подразделениям как политбойцы.  Их приход  укрепил оборонявшие  Таллин
войска.
    Проводив очередную  группу моряков  на передовую,  Трибуц ехал  по
опустевшим  улицам,  мимо  закрытых  магазинов  и  заваленных  мусором
панелей. Над домами  висел густой  дым -  горели пригороды.  Слышались
взрывы вражеских снарядов и ответные  залпы кораблей. В Минной  гавани
выстроилась группа курсантов училища имени М. В. Фрунзе.
    - Не скрою  -  на горячее  дело  идете, -  обратился  к  курсантам
Трибуц. - Бейте врага, как били ваши отцы и деды. В боях под  Таллином
помните о Ленинграде! За землю советскую, за родное Балтийское море  -
ура!
    Дружное «ура!»  курсантов,  чеканный шаг  их  колонны  взволновали
адмирала.  «Под  пули  приходится  посылать  цвет  флота,   завтрашних
командиров кораблей  и боевых  частей, -  с грустью  думал он.  -  Эти
курсанты могли бы и сейчас, по крайней мере, повести в бой отделения и
взводы». Навстречу  этой мысли  шла другая:  «В бой  брошены  наиболее
стойкие, подготовленные  подразделения.  Такие люди  не  отойдут.  Это
нужно сейчас».
    Позже адмирал приказал  доложить, как  бьются курсанты.  Фрунзевцы
сражались стойко,  геройски.  У памятника  «Русалка»  два  вооруженных
пулеметами отделения девять часов отражали вражеские атаки.
    Все же  сказалось превосходство  противника в  силах. Ему  удалось
прорваться в город. Уже под артиллерийским огнем маневрировали в бухте
корабли. Рушились и горели дома, гибли жители. В те дни Трибуц побывал
на командном пункте батарей, заехал в полевой лазарет. На траве лежали
и сидели  раненые.  Когда  адмирал  подошел  к  ним,  красноармейцы  и
краснофлотцы встали.
    - Сидите, товарищи! - сказал Трибуц  и обратился к краснофлотцу  с
забинтованной головой: - Где вас ранило?
    - Недалеко отсюда. Минами фашист забрасывает.
    Пьяные идут, гады.  Мы их бьем,  а они лезут…  Как атаку  отобьем,
мины точно град сыплются.
    Адмирал  подозвал   медсестру.  Девушка-эстонка   плохо   говорила
по-русски, но  командующий  понял,  что ждут  транспорт  для  отправки
раненых в госпиталь. Трибуц приказал своей охране освободить  грузовик
и отвезти раненых.
    Крейсер «Киров», лидер «Минск», эскадренные миноносцы мощным огнем
поддерживали контратаки и оборону. Там, где рвались их снаряды, крепче
держались бойцы.  Враг понимал,  что главная  сила защитников  базы  -
флот, и стремился уничтожить корабли. По «Кирову» в один из дней  было
выпущено 600 снарядов, на другой день его атаковали 18 «юнкерсов»,  но
крейсер остался в строю, как  и другие корабли, нанося ответные  удары
по врагу.
    И все же  от боя к  бою таяли силы  защитников города. 25  августа
Трибуц доложил главнокомандующему  Северо-Западного направления К.  Е.
Ворошилову и наркому Н. Г. Кузнецову, что все оружие брошено на боевые
участки, с кораблей сняты все люди, без которых можно обойтись, но под
давлением  превосходящих   сил   противника  кольцо   вокруг   Таллина
сжимается.  Оборона  в  нескольких   местах  прорвана.  Резервов   для
ликвидации противника нет. Корабли на рейде находятся под обстрелом.
    26-го поступил  приказ  Ставки эвакуировать  главную  базу  флота.
Теперь на плечи Трибуца легла новая, более тяжелая, чем прежде, боевая
задача: организация прорыва Балтийского флота в Кронштадт. Кораблям  и
судам предстояло пройти свыше трехсот километров по узкому,  усеянному
минами заливу, который простреливался противником с обоих берегов.  Им
угрожали также  торпедные катера,  подводные лодки,  армады  вражеских
бомбардировщиков.
    Авиация флота, перебазировавшаяся под Ленинград, не могла прикрыть
корабли на  самом опасном  участке  прорыва -  от Таллина  до  острова
Гогланд: ограничивал радиус действия истребителей.
    Каким  же  путем   уходить,  прорываться   к  Ленинграду?   Трибуц
остановился на наиболее реальном плане: двигаться мимо мыса Юминда  за
тральщиками, чтобы уменьшить минную опасность, от береговой артиллерии
врага и  атак торпедных  катеров отбиваться  артиллерией кораблей,  от
авиации прикрываться огнем, активным маневром.
    «Положение русских безнадежное.  Они закупорены в  Таллине, как  в
горле бутылки, и единственное, что им оставалось, - это затопить  свои
корабли и  пробиваться  по  суше  в  Ленинград»,  -  вещал  английский
радиообозреватель.
    Шли бои, и одновременно велась  погрузка на корабли и суда  войск,
артиллерии, боеприпасов, имущества,  выставлялось минное  заграждение,
уничтожалось то, что не должно было достаться врагу. Взлетали в воздух
арсенал и нефтебаки, башни батарей и склады. По специально проложенной
ветке к морю подводились и сбрасывались в воду паровозы и вагоны.
    С болью в сердце Трибуц отдавал приказ о взрывах. Вместе с тем  он
распорядился вывезти запасные  части для  механизмов кораблей,  сталь,
цветные  металлы,   электрооборудование,  провода,   другое   флотское
имущество.  (Во   время  блокады   это   позволило  почти   два   года
ремонтировать корабли без завоза технического имущества в Ленинград из
тыла страны.)
    Руководство  флота  перешло  с  берегового  командного  пункта  на
крейсер «Киров». По  решению Трибуца из  боевых кораблей были  созданы
три отряда:  главные силы,  отряд прикрытия  и арьергард.  Корабли  не
просто уходили в тыловую базу, но и охраняли транспорты.
    Густо  заминированный  противником  район  надо  было  обязательно
пройти засветло, когда  легче обнаруживать мины  и уклоняться от  них.
Бои шли  уже в  черте города,  разрывы вражеских  снарядов все  больше
приближались к  причалам, а  редкий для  августа шторм  не утихал,  не
выпускал корабли в море.
    Временами налетал мелкий дождь. Кажется, он и сделал волну пониже,
помягче. И тогда 28 августа командующий передал приказ: «Флоту в 12.00
начать движение». С якоря  снялся первый конвой, за  ним второй. В  16
часов рейд  покинули  главные  силы  флота.  Они  вышли  впереди  всех
конвоев. Флагман «Киров» двигался в охранении эскадренных  миноносцев.
Впереди  шел  ледокол  «Суртыль»,  за  ним  эсминец  «Гордый»,  позади
подводная лодка С-5.
    Предвестником бед пролетел в стороне вражеский  самолет-разведчик.
И вскоре  появились немецкие  бомбардировщики. «Юнкерсы»  кружили  над
кораблями  и,  замыкая  круг,  пикировали.  Корабли  отстреливались  и
маневрировали.  Артиллерия  «Кирова»  заставила  замолчать   вражескую
батарею на  мысе  Юминданина.  Но  не  снаряды  были  страшны.  Как  и
предвидел  командующий,  главной  была  минная  опасность.   Тральщики
подсекали мины, и они плыли навстречу кораблям.
    Грохот    взрывов,    лай     зениток,    завывание     пикирующих
бомбардировщиков, фонтаны воды  и огня от  тяжелых снарядов  береговой
немецкой  артиллерии   -  в   таком  сопровождении   шли  корабли.   С
командирского мостика  «Кирова»  Трибуц увидел  чудовищный  фонтан  из
воды, пара, вздыбившегося металла над тем местом, где только что  плыл
корабль, которым  он  сравнительно  недавно  командовал,  -  взорвался
флагманский миноносец «Свердлов», прикрывавший флагман слева.
    Налетела на мину подводная лодка, шедшая следом за «Кировым», - ее
сразу же поглотило море. Взрыв выбросил на поверхность лишь  несколько
человек. Их подобрали.  На эсминце  «Гордом» группа  моряков билась  с
заливавшей его водой. Боролся с пожаром «Казахстан», на борту которого
было пять тысяч человек. Но растянувшийся на 15 миль караван продолжал
пробиваться на восток.
    Доклады наблюдателей  и сигнальщиков  «Кирова» следовали  один  за
другим:
    - Мина справа  по  курсу!  Мина слева  по  борту!  Правый  параван
(устройство для защиты корабля от якорных мин) не смог перебить  трос,
на котором  крепилась мина,  и темный  шар потянуло  к борту.  Корабль
застопорил ход.  Трибуц спустился  с мостика,  чтобы поближе  увидеть,
насколько велика  опасность для  крейсера.  Круглый шар  вздымался  на
волнах, то приближаясь  к кораблю,  то отдаляясь  от него.  К борту  с
шестами бросились краснофлотцы и стали осторожно отводить мину.
    - Отрезать параван! - приказал командир корабля капитан 2-го ранга
М. Г. Сухоруков.
    Краснофлотец, спустившись  за  борт, обрезал  стальной  ус.  Мина,
покачиваясь, проплыла вдоль борта и скрылась. Корабль пошел вперед,  и
снова мина,  на  этот  раз в  левом  параване.  Командир  распорядился
отрезать и его.
    - Самолеты справа!
    - Торпедные катера по носу!
    Уклоняться было трудно, корабль шел  по минному нолю. Трибуц то  и
дело посматривал  в бинокль.  Он видел  происходившее или  узнавал  по
докладам. А они были безрадостными.  За три часа подорвалось на  минах
три миноносца. Тяжелее всего  транспортам: скорость небольшая,  слабые
вооружение и маневренность.
    Все внимание  экипажей находившихся  в пределах  видимости  других
кораблей  на  флагман,  на  высокого,  подвижного,  чуть  горбившегося
адмирала, что вел по грозному, рвущемуся минному полю флот. А он видел
происходившее, понимал, что путь  дальше в наступающей темноте,  когда
не станет видно главного врага - плавающих мин, принесет новые потери.
Но если встать  на якорь, дождаться  наступления утра, чтобы  обходить
мины, снова закружат над караваном фашистские бомбардировщики. А когда
корабли стоят, не приближается и цель похода…
    Гибли  корабли,  оказывались  в   воде  люди.  Кто  ухватился   за
спасательный круг, кто за  обломок мачты, а кто  и за плавающую  мину.
Может быть, это  и повлияло  на окончательное  решение адмирала,  хотя
согласно  Корабельному  уставу   выполняющие  боевые  задачи   корабли
спасением людей не занимаются.
    Разные измерения у одного и того же слова - «мужество». Матрос или
старшина, стреляющий  из пулемета,  орудия  в пикирующий  самолет  или
отталкивающий шестом мину, любой, кто с честью выполнял свой долг  под
бомбежкой или артиллерийским  обстрелом, проявлял  мужество. Тут  речь
идет об  одной, своей  жизни. В  этом отношении  командующий в  период
перехода находился практически  в равных с  подчиненными условиях.  Но
это было  лишь одной  стороной его  дела. Другой,  более важной,  были
тысячи и  тысячи  жизней  людей,  судьба кораблей  и  флота.  В  таких
условиях  для  принятия   решения  нужно   мужество  рядового   бойца,
помноженное на  мужество военачальника.  Они  проявились в  простом  и
единственно верном решении  командующего флотом: остановиться,  встать
на якорь, привести корабли в порядок, спасать людей.
    Двенадцать тысяч человек  подняли из  воды и  перевезли на  остров
Гогланд корабли только спасательного отряда, которому в первую очередь
поручалось оказывать помощь терпящим бедствие.
    С мостика  адмирал осмотрел  ночной  горизонт. Блестела  черная  в
темноте  вода.  Кораблей   не  было  видно.   Вокруг  -  ни   огонька.
Безукоризненная светомаскировка,  а  на кораблях  кипела  работа.  Что
готовил грядущий день?
    С  рассветом  флот  двинулся  вперед.  И  снова  все  повторилось:
пикирующие самолеты, мины, вздымающиеся столбы воды. К счастью, минное
поле оказалось пройденным.  «Шестьдесят миль, которые  мы шли до  того
места, где нас встретили флотские истребители, были самыми трудными  в
моей жизни», - рассказывал позже Трибуц. К 17 часам главные силы флота
прибыли в «морскую  столицу» -  Кронштадт. В  штабе флота  командующий
скааал члену Военного совета:
    - Утром поедем  к  Ворошилову  и Жданову.  Доложим  обстановку  на
флоте.
    - Невеселый доклад получится, - ответил тот.
    - Доложим всю правду. Что заслужили, то и получим.
    Перед докладом  в Смольном  Трибуц  решил выспаться.  Но,  видимо,
сказалось нервное перенапряжение во  время похода, и  он никак не  мог
уснуть. В памяти всплывали картины пережитого, но вскоре они сменились
более отдаленным прошлым. Почему-то вспомнилось детство…
    Родился Владимир Филиппович  в Петербурге  в июле  1900 года.  Его
предки - крепостные крестьяне из Минской губернии. (По капризу  барина
многие  в  деревне  носили  немецкую  фамилию  Трибуц.)  После  отмены
крепостного права из нищей деревни  они перебрались в Петербург. Но  и
здесь они жили бедно.
    Когда сын окончил трехклассную школу, родители, с трудом насобирав
денег,   отдали   его   учиться   в   Петровское   высшее    начальное
четырехклассное училище.  Позанимавшись в  нем три  года, юный  Трибуц
поступил в военно-фельдшерскую школу,  где были бесплатными питание  и
обмундирование.
    Последние экзамены Трибуц  и его однокурсники  сдавали ужо  вскоре
после Великой Октябрьской социалистической  революции. В декабре  1917
года Владимир Филиппович был назначен в госпиталь в Петрограде младшим
лекарским помощником, а уже в начало 1918 года он добровольно  вступил
в Красную  гвардию. Ровесник  века стал  и ровесником  по  прохождению
военной службы наших Вооруженных Сил. Он участвовал в боях с немецкими
оккупантами под  Нарвой,  где  рождалась в  первых  победоносных  боях
молодая Красная Армия.
    В годы гражданской войны Трибуц  служил в первом Северном  летучем
отряде революционных моряков Балтики. В  мае 1918 года военмор  Трибуц
сражался уже  под  Астраханью,  где против  власти  Советов  поднялись
кулацкие банды.
    По приказу В.  И. Ленина б  1919 году для  усиления обороны  южных
границ Советской  Республики  на  Каспий были  переброшены  корабли  с
Балтики.  Миноносцем  «Деятельный»  тогда  командовал  И.  С.   Исаков
(впоследствии адмирал  флота  Советского  Союза). На  этот  корабль  в
составе пополнения и прибыл  Трибуц. Характеристика молодого  военного
моряка пополнилась новыми строками: участвовал в боях за  освобождение
Баку, Махачкалы, Энзели.  Экипаж канонерской лодки  «Ленин», куда  был
затем переведен  Владимир Филиппович,  избрал  его в  Бакинский  Совет
рабочих и крестьянских депутатов.
    Возрождавшемуся после тяжелой  и разрушительной гражданской  войны
Военно-Морскому Флоту нужны были люди не только с боевым опытом, но  и
с глубокими  знаниями. В  начале 20-х  годов Трибуц  был направлен  на
учебу в военно-морское училище, носящее  ныне имя М. В. Фрунзе.  После
его окончания  в  1926  году служил  командиром  взвода  в  Балтийском
флотском экипаже, затем  был назначен на  линейный корабль  «Парижская
коммуна» командиром башни главного калибра.
    Служба на  «Парижской коммуне»  явилась  важной ступенью  в  жизни
Владимира Филипповича. Здесь в  1928 году он был  принят в партию,  на
этом корабле он сформировался  как советский военно-морской  командир.
Незаурядные  способности  и  трудолюбие,  любовь  к  флотской   службе
определили быстрое продвижение Трибуца по службе. В 1929 году он  стал
вторым помощником командира корабля и старшим вахтенным начальником.
    Тогда  же,  в  1929   году,  экипажу  выпало  суровое   испытание.
«Парижская коммуна» вместе с другим кораблем совершила поход с Балтики
на Черное море. Линкор попал в жесточайший шторм. Владимир  Филиппович
возглавлял  верхнюю   команду   корабля,   рискуя   жизнью,   выполнял
обязанности. Волны  заливали палубу,  срывали накрепко  прикантованное
имущество. Корабль клало с борта на борт. Но моряки сумели  преодолеть
шторм,  исправным  привести   свой  корабль   в  Севастополь.   Оценка
деятельности  Владимира  Филипповича  дана  в  надписи,  которая  была
выгравирована на серебряной пластинке, прикрепленной к подаренному ему
маузеру: «Стойкому защитнику пролетарской  революции т. Трибуцу В.  Ф.
от РВС СССР».
    Затем служба на другом линкоре  - знаменитом «Марате», после  чего
Владимиру Филипповичу  был  доверен  самостоятельный  пост  -  он  был
назначен командиром эсминца «Яков Свердлов».
    Опыт накопился  большой и  разносторонний,  а возраст  был  таким,
когда говорят:  все  еще  впереди.  И  молодой  командир  эсминца  был
направлен в  Военно-морскую академию,  которую  окончил в  1932  году.
Видимо, впрок пошла учеба. В 1936 году Владимиру Филипповичу  пришлось
расстаться с  эсминцем.  Ему  была  доверена  ответственная  должность
начальника  отдела  в  штабе  Краснознаменного  Балтийского  флота.  В
феврале 1938 года Трибуц стал начальником этого штаба.
    Служба в  штабе  подготовила  Владимира Филипповича  к  еще  более
ответственной работе. В апреле 1939  года он был назначен  командующим
Краснознаменным Балтийским флотом. Было ему тогда 39 лет…
    Потеряв надежду  уснуть,  Владимир  Филиппович  досадовал:  «Нашел
время для воспоминаний!» И все же воспоминания шли своим чередом, пока
не достигли того, с чем утром Трибуц должен был явиться в Смольный,  -
доложить об итогах прорыва флота из Таллина. Владимир Филиппович  стал
готовиться к поездке в Ленинград.
    Днем, когда  машина  неслась  по Ленинграду,  Трибуц  с  интересом
рассматривал  улицы.   Город  стал   строгим,  опоясался   окопами   и
баррикадами. В парках и скверах стояли зенитные орудия, окна подвалов,
первых этажей зданий были закрыты мешками с песком. Да, думал он, надо
докладывать не только о прорыве, но и соображения о включении кораблей
и частей флота в общую систему обороны города.
    В этот  день  в  Ленинград приехали  представители  ГКО  и  Ставки
Верховного  Главнокомандования.  Среди  прибывших  был  и  нарком  ВМФ
Кузнецов. Кратко и строго доложил Трибуц о таллинском переходе.  Итоги
его были одобрены. И действительно, боевое ядро флота сохранено, и это
было  главным.   Балтийцы  становились   в  общий   строй   защитников
Ленинграда.
    На другой день в Кронштадте Кузнецов и Трибуц поднялись по широкой
лестнице в штаб флота.
    - Живы! - показал Трибуц на старинные часы на лестничной площадке.
- А во многих комнатах после перехода хозяев нет, погибли.
    - Да, - вздохнул Кузнецов. - Хороших людей потеряли. Но ведь каков
переход! Боялся за флот, ох как боялся!
    В кабинете Трибуца с  темно-синими, словно сказочное летнее  море,
обоями и  старинной мебелью  собрались члены  Военного совета.  Трибуц
вновь доложил о переходе, но теперь уже подробно, с деталями - наркома
интересовало все.
    Затем состоялась встреча народного комиссара Военно-Морского Флота
с командирами соединений - участниками похода.
    - Вы, конечно, много пережили,  - говорил Кузнецов. -  Я не был  с
вами и не во всем еще разобрался. Но, видимо, вы сделали все, что было
в ваших возможностях. Управление флотом было твердое, уверенное.
    Это была заслуженная  оценка. Немалыми оказались  потери во  время
прорыва кораблей и судов, но поставленная флоту задача - прорваться  в
район  Ленинграда   -  была   выполнена,  крупная   морская   операция
завершилась  успешно.  Переход   был  не   бегством,  а   продуманным,
необходимым отступлением,  в котором  личный состав  проявил  огромную
выдержку и силу духа, а командиры соединений во главе с командующим  -
высокое искусство  руководства прорывом  крупных  сил флота  в  крайне
тяжелой боевой  обстановке.  Их  опыт  во  многом  был  использован  в
организации охраны крупных конвоев при эвакуации Одессы и Севастополя.
    Немецко-фашистские войска упорно рвались  к Ленинграду. Бои шли  в
пригородах. В этот кризисный момент командующим Ленинградским  фронтом
был назначен генерал армии Г. К. Жуков. Командующему Балтийским флотом
он приказал: «Корабли поставить на Неву. Всей артиллерией поддерживать
42-ю армию. Зенитки  - на прямую  наводку и бить  по танкам.  Половину
моряков - в окопы. Срок два дня!»
    Командующий флотом нервничал: послать на сухопутье половину людей,
лишиться специалистов, которых долго  готовили, было непросто.  Многие
корабли   становились   небоеспособными   без   машинистов,   минеров,
электриков, сигнальщиков,  связистов.  Но  Трибуц  понимал  и  другое:
фронту нужны  бойцы.  Причем  немедля, сегодня.  Он  выполнил  приказ,
оставив лишь артиллеристов у орудий.
    Шли в бой моряки, гремели корабельные орудия. Это для того,  чтобы
жил Ленинград, а значит, и флот.
    Оставшиеся  на   кораблях   краснофлотцы,  морские   пехотинцы   и
артиллеристы,   летчики,   командиры   и   политработники    поклялись
ленинградцам, Родине, партии  биться за Ленинград  до последней  капли
крови,  до   последнего   вздоха.   В   клятве   балтийских   моряков,
опубликованной  в   газете   «Ленинградская   правда»   за   подписями
командующего КБФ В. Ф. Трибуца и членов Военного совета Н. К. Смирнова
и А. Д. Вербицкого, говорилось:
    «Балтийцы бьются  с  врагом на  всех  подступах к  городу  Ленина;
морские бригады на сухопутье, корабли в море, самолеты в воздухе разят
врага, нанося ему жестокие потери. Мы даем вам священную клятву:  пока
бьется сердце, пока видят глаза, пока  руки держат оружие - не  бывать
фашистской сволочи в городе Ленина».
    Клятву балтийцы  сдержали.  В  самый  критический  момент  обороны
Ленинграда сказала свое веское  слово артиллерия флота.  Кронштадтские
форты, береговые и железнодорожные  батареи и корабли создали  могучий
огневой заслон на  южных и  юго-западных окраинах  города. Флот  решал
несвойственные ему задачи  - отражал врага,  рвавшегося в Ленинград  с
суши, но и  в столь необычных  условиях проявилось умелое  руководство
командующего. Крупный  специалист  в области  оперативного  искусства,
незаурядный   тактик,   Трибуц   по-деловому,   объективно    оценивал
обстановку, понимал, какие  задачи являются главными  на том или  ином
этапе, и  успешно  решал  их.  Характерен в  этом  отношении  день  20
сентября   1941   года,   когда   ему   пришлось   лично   командовать
взаимодействующими в  бою  за  город Белоостров  силами  артиллерии  и
авиации флота. Враг вынужден был отступить. С этого рубежа и  началось
наступление в 1944-м.
    Не добившись уничтожения главных сил флота на переходе из Таллина,
враг решил расправиться с ними непосредственно в базах. В сентябре  на
корабли обрушились частые бомбежки. Кронштадт обстреливался из тяжелых
орудий.
    По решению командующего Военный совет  и штаб флота перебрались  в
казармы частей береговой  обороны. Это было  сделано своевременно.  На
следующий день снаряды попали в бывшее здание штаба.
    Трудным  для  флота  оказалось   23  сентября.  Около  полудня   в
Кронштадте раздался  сигнал  воздушной тревоги.  Поднявшись  на  холм,
насыпанный над командным  пунктом, Трибуц в  бинокль увидел  самолеты,
идущие к кораблям со стороны Петергофа. Сигналы тревоги заглушили  вой
и взрывы бомб, выстрелы зенитных орудий кораблей и частей ПВО.
    Командующему доложили,  что  бомбы упали  на  территории  Морского
завода, госпиталя, у пирсов подводных лодок. Позвонил Жданов, спросил,
жив ли. Трибуц  доложил обстановку и  попросил прислать  истребителей.
Закончив разговор, он вернулся на холм и увидел высокий столб  черного
дыма. Понял, горит  нефть, значит, попадание  в корабль. Офицер  штаба
доложил, что бомба попала в носовую часть линкора «Марат».
    Владимир Филиппович сел  в машину  и, несмотря на  разрывы бомб  и
падающие осколки зенитных снарядов, поехал  в гавань, на корабль,  где
три года служил старшим помощником. Его стремление немедленно  попасть
на  «Марат»   объяснялось  не   только   любовью  к   этому   линкору,
беспокойством о судьбах людей. Корабль был крупнейшим на Балтике,  где
грозная артиллерия не раз ставила огненный заслон наступающему  врагу,
но заехать  на  причал  было  нельзя:  вражеские  самолеты  штурмовали
корабли. Пешком адмирал  отправился к  линкору и  увидел, что  носовая
часть с первой орудийной башней оторвана и утонула. К кораблю  спешили
спасательные  буксиры.  Осевший  на  грунт  корабль  продолжал   вести
зенитный огонь.
    Осмотрев «Марат»,  адмирал  вернулся на  командный  пункт.  Потери
оказались тяжелыми: поврежден и сел на грунт лидер «Минск», две  бомбы
попали в  крейсер «Киров»,  затонули подводная  лодка М-74,  буксир  и
транспорт. Но  противнику  снова не  удалось  достичь главной  цели  -
расправиться с основными силами флота.
    Гитлеровцы кричали на  весь мир, что  Балтийского флота больше  не
существует,  а  «несуществующий  флот»  продолжал  наносить  удары  по
вражеским войскам. Корабли развернули орудия в сторону берега и разили
моторизованные колонны  и  пехоту противника.  Даже  «Марат»,  который
больше не  выходил в  море, своей  крупнокалиберной артиллерией  стоял
преградой на пути врага.
    Ленинград оборонялся  и  наступал. Четыре  десанта  высадил  флот.
Наиболее крупный в  ночь на  5 октября в  Петергоф. Командующий  лично
провожал десантников. Он  подошел к краснофлотцу,  обвязанному, как  в
гражданскую войну, пулеметными лентами.
    - С какого корабля?
    - Краснофлотец Доронин. С «Авроры».
    Командующий спросил о настроении, о готовности к бою.
    - В гроб загоним!
    - Значит, воевать будем по-балтийски?
    - Только так, товарищ командующий!
    С гордостью смотрел Трибуц на моряков. Знал, что будут они  биться
до последнего.  И действительно,  балтийский десант  отвлек от  города
значительные силы и нанес гитлеровцам немалый урон.
    Те, кто встречался с Трибуцем в то время, отмечали его необычайную
работоспособность. Трудно было  сказать, когда он  отдыхал. И днем,  и
вечером, и  ночью  - доклады,  вводные,  приказы, распоряжения,  и  по
каждому вопросу следовало  оперативное, верное  решение. Как  правило,
оптимальное  в  создавшихся  условиях:  взрывчатку  добыть  из  старых
глубинных бомб  и  снарядов,  уплотнительную  резину  для  подводников
изготавливать в специально  оборудованной мастерской…  Пусть любой  из
этих вопросов  не  главный для  командующего,  но в  условиях  блокады
каждый из  них  вдруг приобретал  особое  значение, и  Трибуц  вникал,
казалось бы, даже в мелочи.
    Трибуца все больше тревожил вопрос:  как быть с Ханко?  Вспомнился
переход из Таллина - за излишнее промедление расплачивались кораблями,
транспортами, а главное - людьми. Было ясно: оставлять Ханко придется.
За 240 миль от Кронштадта пополнение и боезапас по льду не  доставишь.
Да и в городе всего в обрез.  Что можно провести в караванах сейчас  и
что зимой, когда станет залив… Разница большая…
    Обстановка под Ленинградом  не позволяла  усилить гарнизон  Ханко.
Больше того, в  конце октября  штаб фронта снова  потребовал от  флота
людей. Трибуц предпринял важный шаг:  послал четыре корабля на  Ханко.
Они повезли снаряды, немного бензина, консервированную кровь и  почту.
Больше командующий  флотом не  смог дать  ничего, но  забрал людей.  И
тяжелораненых, и пополнение - на Ораниенбаумский плацдарм.
    Вскоре пришло  указание Ставки  об эвакуации  гарнизона Ханко.  Ее
осуществление  проводилось   в  чрезвычайно   сложных  условиях.   Оба
побережья  Финского  залива  находились  в  руках  противника;   здесь
действовали его значительные силы, а  на море были выставлены  плотные
минные  заграждения.  Выдержка  и  искусство  моряков-балтийцев  вновь
превозмогли суровое испытание. С 26 октября по 2 декабря с Ханко  ушло
девять конвоев.  Они доставили  в Ленинград  более 22  тысяч воинов  с
вооружением, техникой  и  продовольствием.  Врагу  так  и  не  удалось
ступить на землю  «красного Гангута»,  пока он не  был эвакуирован  по
приказу командования. Из глубокого вражеского тыла, через минные поля,
толстый лед, отражая удары «юнкерсов», прошли караваны судов.
    Тысячи  защитников  Ханко  пополнили  ряды  воинов,   отстаивающих
Ленинград.
    Адмирал  встречал   героев-ханковцев   в   Кронштадте.   Горячими,
проникновенными словами приветствовал он героев. Пять с лишним месяцев
отважный гарнизон Ханко стойко  сражался с превосходящим  противником.
Сковав до  двух  вражеских  дивизий,  он  оказал  значительную  помощь
войскам,  оборонявшим  Ленинград.  «Высшим  мужеством,  стойкостью   и
упорством гордится каждый советский  патриот», - говорилось в  приказе
войскам Ленинградского фронта в связи с эвакуацией Красного Гангута.
    В первый военный год  необычайно рано - в  конце октября -  пришла
зима в Ленинград, сковав льдом Финский залив, запорошив снегом  улицы,
площади и  проспекты. Холод  и голод  ворвались в  дома,  остановились
многие  фабрики  и  заводы.  Замерз  водопровод,  прекратилась  подача
электроэнергии. Через забитые  фанерой окна  в ленинградские  квартиры
все чаще заглядывала смерть.
    Были  предприняты  все  меры,  чтобы  прорвать  блокадное  кольцо.
Вернули Тихвин,  в  котором противнику  пришлось  похозяйничать  всего
несколько дней. Когда враг был остановлен, начались наши контрудары. В
бой вступали  дивизия  за  дивизией,  порой  без  танков,  при  слабой
артиллерийской поддержке.  В тяжелые,  кровопролитные бои  шли  воины,
чтобы сберечь жизни детей, женщин, стариков. К сожалению,  соединиться
с Большой землей не удалось. Не хватило сил.
    Однажды Трибуца вызвал Жданов для доклада об обеспеченности  флота
продовольствием и горючим.
    - Кулаки  вы,  дорогие  товарищи!   -  пошутил  он,   просматривая
документы.  -  Смотрите,  сколько  у  вас  хлеба,  мазута,  консервов,
шоколада… Побольше бы нам таких запасливых, веселее бы жить стало.
    До того,  как  встал лед  на  заливе, с  кронштадтских  складов  в
Ленинград перевезли немало продуктов, нефти, угля. Это была небольшая,
но все же ощутимая помощь измученному голодом и холодом городу.
    Как-то Трибуц  посетил  Невскую  Дубровку,  плацдарм,  где  вместе
сражались  краснофлотцы,  красноармейцы  и  юнги-мальчишки,  одетые  в
морские шинели. Здесь на  каждом метре взрывались  снаряд или мина,  а
плотность вражеского огня составляла 25 пуль на квадратный метр.
    Показывая на искореженную, перепаханную взрывами землю, на обломки
разбитых   при    попытках    переправиться   шлюпок    и    баркасов,
старшина-сверхсрочник  говорил  адмиралу  о  готовности  сражаться  до
последнего дыхания,  выполнить любой  приказ. В  конце беседы  у  него
вырвалось:  «Скорее  бы   на  свои  коробочки!»   Вернуться  на   свои
«коробочки» (так моряки часто называли корабли) мечтали все моряки, но
как самоотверженно они бились  на суше! И какая  за этим стоит  работа
партии с людьми в предвоенные годы! Как много сделано, чтобы вырастить
вот такое поколение, как этот младший командир!
    В конце 1941 года штаб и политуправление флота перебазировались из
Кронштадта в Ленинград - поближе к  стоящим в Неве кораблям. В  здании
электротехнического института  имени В.  И. Ульянова-Ленина  на  улице
профессора  Попова  разместились  отделы   и  службы,  а   флагманский
командный пункт флота находился рядом, в небольшой церквушке.
    Из  окон   штаба  был   хорошо  виден   знаменитый   Ленинградский
ботанический сад. Не  раз Трибуц,  останавливаясь у  окон, смотрел  на
погибшие пальмы, замерзшие  после того, как  осколки фашистской  бомбы
разбили  стеклянные  оранжереи.  Глядя  на  мертвые,  покрытые   инеем
деревья, командующий  думал  о вмерзших  в  лед на  Неве  кораблях,  о
большом  некомплекте  людей  на  флоте.  Многие  специалисты  ушли  на
сухопутный фронт. Без них «коробочки» не могут плавать. Когда на  суше
велись решающие бои, шла речь  о судьбе Ленинграда, было  закономерно,
что из  моряков создавались  части или  брали пополнение  в  армейские
подразделения,  порой  не  считаясь  с  нуждами  флота.  Теперь   иная
обстановка. Ленинград выстоял.  Живет и  готов к  борьбе флот.  Трибуц
решил переговорить со Ждановым, поскольку  от него - члена  Политбюро,
секретаря ЦК  ВКП(б),  члена  Военного  совета  фронта,  которому  был
подчинен флот, - зависело многое.
    - Андрей Александрович, балтийцы только в минувший месяц доставили
с Ханко и дали фронту  более 22 тысяч закаленных воинов-кадровиков,  -
начал командующий флотом при встрече  со Ждановым. - Теперь,  надеюсь,
от нас будут требовать меньше людей…
    Жданов понимал, что командующий флотом ведет речь не о прошлом,  а
о  будущем,  добивается,  чтобы  корабли  могли  плавать,  пополнились
специалистами. Есть, конечно, и другие нужды у моряков, и он ответил:
    - Заходите, потолкуем. За зимой идет весна.
    Трибуц понял,  что нужны  обоснованные предложения  о  предстоящих
действиях флота - их готов  выслушать и изучить Военный совет  фронта.
Теперь  требовалось  четко   сформулировать  предложения,   определить
наиболее эффективные способы  действий флота  в конкретно  сложившейся
обстановке.
    На заседании  Военного совета  флота подвели  итоги сорок  первого
года. Общий результат был  удовлетворительным: флот сохранен,  нанесен
значительный  ущерб  врагу,  помог  выиграть  важный  этап  битвы   за
Ленинград. Выступавшие говорили  и о недостатках  кампании: не  всегда
удачно взаимодействовали  разнородные силы,  слабо прикрывала  корабли
авиация, в решающие дни прорыва из Таллина мало оказалось  тральщиков.
Рассматривались и отдельные вопросы, касавшиеся действий флота в  1942
году. О них  думал командующий  не раз.  И не  об отдельных  вопросах.
Нужна  была  генеральная  линия,  определявшая  основное   направление
использования сил флота  в новой  кампании. Об этом  Трибуц однажды  и
завел разговор  с  новым  начальником штаба  флота  Юрием  Федоровичем
Раллем  и  начальником   политуправления  Владимиром   Александровичем
Лебедевым.
    - Приближается Новый год. Мы ремонтируем корабли. А для чего?  Где
они будут плавать? - напрямую поставил вопрос Лебедев.
    - Флот в кольце,  прорыв в  море для боя  крайне затруднителен,  -
закончил Ралль. -  А действовать нужно.  Подводные лодки многое  могут
сделать.
    - Вот-вот,  -  прервал  Трибуц.  -  Воевать  в  открытом  море  на
подводных лодках! А  всем остальным  - надводным  кораблям, авиации  и
береговой  артиллерии  -  обеспечивать  успех  подводников  и  решать,
конечно, другие боевые задачи.
    Владимир Филиппович высказал то, что выносил за последние недели и
о чем  думал  только  что,  по  пути  из  здания  штаба  Ленинградской
военно-морской базы -  Адмиралтейства к штабу  флота, и  беспокойство,
владевшее им вот  уже несколько  дней, ушло.  Говорили они  долго и  о
многом. Трибуца радовало, что Ралль  и Лебедев поняли его,  загорелись
его идеями.
    И  хотя  эта  беседа  не   была  официальным  совещанием,  в   ней
определились  многие  наметки  плана   боевой  учебы,  судоремонта   и
последующих практических боевых действий в операциях 1942 года.
    - Что ж, Юрий Федорович, сосредоточьте штаб на подготовке  проекта
конкретных предложений Военному совету фронта. - Этим указанием  Раллю
Трибуц как бы подвел итог беседы.
    Предложение командования Балтийского флота о действиях в 1942 году
9 января было утверждено Военным советом Ленинградского фронта. В  его
решении подчеркивалось,  что зимний  ремонт  и подготовка  к  весенним
боевым  действиям  являются  главной   задачей  КБФ  и   ленинградской
судостроительной  промышленности.  Трибуца   особенно  радовал   пункт
решения, согласно которому на корабли возвращались ранее посланные  на
фронт специалисты. Новых ведь за два-три месяца не подготовить.
    Флот готовился  к летней  кампании  в сложнейших  условиях  первой
блокадной зимы. Моряки и рабочие заводов, голодные и усталые,  сутками
не выходили  из цехов  и  с кораблей,  замерзая, под  открытым  небом,
ремонтировали механизмы и корпуса кораблей, но до конца исполняли свой
долг. А на кораблях доукомплектовывались экипажи, командиры занимались
в  классах   торпедной  стрельбы,   шла  учеба   по  специальности   с
краснофлотцами и старшинами.
    Зимой 1942 года  на Ленинградском фронте  и на флоте  развернулось
снайперское движение.  Член Военного  совета флота  Смирнов  предложил
командующему переключить  активность  людей  на  лучшее  использование
штатного оружия. Почему бы не подготовить снайперские батареи?  Почему
бы не  поднять до  снайперского  уровня стрельбу  торпедами?  Конечно,
пушка не  винтовка, но  повысить  меткость огня,  качество  подготовки
оружия можно и  нужно. Командующий поставил  этот вопрос на  совещании
командиров и  военкомов.  Работа  на флоте  в  этом  направлении  была
проведена большая.  Не  все  батареи  стали  снайперскими,  но  многие
научились накрывать врага с первых залпов.
    Надежным щитом Ленинграда и  Ладоги, прикрывавшим город и  ледовую
дорогу от воздушных  налетов врага,  были авиаторы.  В воздушных  боях
прославились летчики авиаполка Б. И.  Михайлова. 21 февраля 1942  года
В. Ф. Трибуц вручил им гвардейское знамя. Обращаясь к стоявшим в строю
авиаторам, командующий сказал:
    - Партия и  правительство  поручили мне  вручить  вам,  доблестным
защитникам Ханко, Таллина и Ленинграда, гвардейское знамя. Передаю его
боевому командиру полка.
    Подполковник Михайлов, приняв знамя, поцеловал его и  взволнованно
сказал:
    - Родина, слушай нас!
    Опустившись  вслед  за  командиром   полка  на  колено,   авиаторы
повторяли клятву балтийских летчиков:
    - Родина, пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят
землю, стонущую под фашистским сапогом, пока в груди бьется сердце и в
жилах течет  кровь,  будем  драться,  громить,  истреблять  нацистских
зверей,  не  зная  страха,   не  ведая  жалости,   во  имя  полной   и
окончательной победы над фашизмом.
    Трибуц  вспомнил  те  осенние   дни,  когда  командование   фронта
возложило ответственность  за прикрытие  Ладоги с  воздуха на  авиацию
Балтийского флота. Была создана  специальная группа, большую  половину
ее составляла  балтийская авиация.  Летчики надежно  охраняли  «Дорогу
жизни», в Ленинград поступало все больше продовольствия. Он не ошибся,
перебросив к Ладожскому озеру этот полк.
    Подумалось о людях, что защищали ледовую трассу.
    Старшего лейтенанта Алексея Лазукина тяжело ранило в бою. Он довел
самолет до аэродрома и посадил  его. Умирая, летчик попросил  передать
его машину Анатолию Кузнецову. Тогда  же, на другой день после  смерти
боевого друга, группа, в которой  летал Кузнецов, сбила три  вражеских
истребителя и шесть бомбардировщиков.
    Когда адмирал прощался с авиаторами, подполковник Михайлов  сказал
командующему:
    - Балтийцы сделают  все,  чтобы ни  один  фашист не  дошел  ни  до
Ленинграда, ни до Берлина!
    Командование противника не оставило надежду уничтожить  Балтийский
флот. Аэрофотосъемка вмерзших в лед Невы кораблей дала более или менее
точное их расположение. На льду озера, неподалеку от Новгорода,  сажей
и углем немецкие солдаты нарисовали изображения кораблей в натуральную
величину, и вражеская авиация произвела учебные налеты.
    На ровном озерном  льду, как  и в штабных  бумагах, все  проходило
гладко. Когда  же в  предвечерних сумерках  4 апреля  группы по  25–30
самолетов  приблизились  к  городу  и  Неве,  их  встретили   дружным,
сосредоточенным огнем  зенитчики. Враг  отступил, решив  прибегнуть  к
другой  тактике.  Утром  5  апреля  начался  усиленный  артиллерийский
обстрел Ленинграда по квадратам. Вскоре огонь был перенесен на районы,
прилегающие к  Неве,  ее  основным  протокам,  и  на  судостроительные
заводы.
    Трибуц не ушел из кабинета в убежище, к обстрелам он привык давно.
От близкого взрыва снаряда в  кабинете вылетели стекла. К счастью,  их
осколки никого из находившихся у командующего не задели.
    - Гитлеровцы думают, что подавили  обстрелом наши зенитки.  Теперь
будет массированный  налет, -  сказал Владимир  Филиппович  начальнику
штаба.  -  Распорядитесь,  чтобы  надежнее  прикрыли  корабли,  строго
соблюдали маскировку.
    - Уже сделано. Истребители флота вместе с истребителями ПВО фронта
находятся в воздухе, - доложил Ралль.
    - Авиации оставаться над кораблями до полного отражения удара.
    Налет на корабли был долгим, массированным. Но немецкой  воздушной
армаде снова не удалось выполнить задачу. При отражении налетов 4 и  5
апреля  советские  летчики  и  зенитчики  сбили  26  бомбардировщиков.
Замаскированные под береговые постройки  и причалы корабли остались  в
строю, продолжалась их усиленная подготовка к выходу в море.
    Не    менее     важным,    чем     судоремонт,    было     решение
оперативно-тактических вопросов, связанных  с предстоящими боями.  Как
лучше  выполнить   их?  Командующий   пригласил  командира   дивизиона
подводных лодок капитана 2-го ранга В. А. Егорова.
    - На мой взгляд, выходить можно весной, - говорил комдив. - Минная
обстановка улучшится,  так  как часть  мин  сорвется и  будет  унесена
льдами.
    - Какие трудности  вы  предвидите  в использовании  наших  сил?  -
спросил Трибуц.
    Егоров взял со  стола остро  отточенный карандаш,  обвел им  малые
глубины у побережья.
    - За этой зоной надо следить особенно внимательно, - заметил он. -
К ней уже в прошлом году прижимались транспорты противника.
    Командующий  понял  основную,  пока  еще  не  высказанную   мысль:
подводные лодки не  всегда могут  атаковать на малых  глубинах, и  это
была одна из главных трудностей борьбы с вражескими конвоями.
    - Пустили утку,  -  продолжал  комдив,  -  будто  Балтийский  флот
приказал долго жить, затонул…  а сами боятся  его. С небольших  глубин
кто их сможет  выгнать? Пока  берег в  их руках  - никто.  Ну разве  в
какой-то мере  авиация.  Говорю командирам:  неделями  выжидайте  свой
трофей, потому что  рано или  поздно любому  конвою приходится  менять
глубины во время перехода.
    Командующий и  флотский командир  советовались также  по  вопросам
управления кораблями с берега,  взаимодействия разнородных сил  флота.
Предложения опытного  подводника  были учтены  при  разработке  штабом
оперативных планов.
    В апреле  сорок  второго Трибуца  вызвал  Н. Г.  Кузнецов.  Первый
вопрос: как  прошла  зима?  Командующий флотом  рассказал  о  героизме
ленинградцев, о ходе ремонта, не скрывая трудностей.
    - Люди работают, не имея ни одного спокойного часа, под постоянным
воздействием противника, -  говорил он,  - сейчас даже  выход из  Невы
через Морской канал будет опасным боевым походом и потребует прикрытия
батарей и обязательно авиации.
    Трибуц развернул карту. Нанесенная  на нее обстановка  показывала,
что противник удерживал южное побережье залива до пригорода Ленинграда
Урицка,  на  севере  -  до   старой  государственной  границы  и   мог
обстреливать город и корабли.
    - Некуда выдвинуть  даже посты  воздушного оповещения,  и  поэтому
налеты  вражеских  самолетов  здесь  будут  внезапными.  А   противник
подтянул к городу большое количество бомбардировщиков, а в Стрельну  и
Петергоф - истребители для их прикрытия.
    Трибуц рассказал о резком усилении врагом противолодочной  обороны
- дополнительных  сетевых  и  минных  заграждениях,  усилении  средств
наблюдения, постановках мин  с надводных кораблей,  подводных лодок  и
самолетов.
    - Трудновато  придется!  -   заметил  Кузнецов.   -  Как   думаете
действовать?
    - Противодействие противника будем преодолевать с помощью авиации,
тральщиков, катеров-охотников от пирса и до выхода в нашу  маневренную
базу на Лавенсари. А затем - скрытый самостоятельный переход подводных
лодок… Их  действия рассчитываются  на максимальную  автономность.  На
авиацию флота возлагаем задачу заставить корабли противника уходить  с
мелководья дальше в море, где их смогут атаковать подводные лодки.
    Кузнецов расспрашивал о многом, вникал в детали и в целом  одобрил
действия и планы командования флотом. Обещал помочь горючим. Оно  было
получено к началу навигации.
    В апреле  1942  года на  заседании  Военного совета  флота  Трибуц
выступил с докладом об обстановке на море, подчеркнул значение  умелых
тактических решений  и  изучения организации  противолодочной  обороны
противника. Командиры  соединений  подводных  лодок  доложили  о  ходе
подготовки к выходу в море.
    Но вот настало  время вступать в  бой главным силам.  Командование
флота тщательно  подготовило наступление  подводников через  вражеские
минные поля и противолодочные заграждения. Три эшелона подводных лодок
один за другим в течение  навигации должны были прорваться в  открытое
море.
    На   основе   изучения   особенностей   противолодочной    обороны
противника, тактики  его  действий  Трибуц  принял  решение:  выход  и
возвращение в базу каждой  лодки планировать как операцию,  тральщикам
очищать  от   мин  фарватеры,   катерам-дымзавесчикам  задымлять   их,
береговой  обороне  подавлять  батареи  врага,  авиации  прикрывать  с
воздуха переходы. На остров Лавенсари последнюю точку, откуда выходили
и куда возвращались лодки, - для обеспечения их действий Трибуц послал
командира дивизиона Полещука.
    В начале июня в плавание вышла подводная лодка Щ-304,  построенная
в тридцатые годы на собранные комсомольцами страны средства. В течение
трех суток  корабль  под  командованием  капитана  3-го  ранга  Я.  П.
Афанасьева прошел четыре  линии минных заграждений,  передал по  радио
разведывательные данные и, торпедировав крупный транспорт, открыл счет
балтийских подводников в их наступлении на втором году войны.
    Первым всегда труднее. Они прокладывают дорогу другим, встречаются
с  неизвестным,  добывают  бесценный  опыт.  За  Щ-304  прошли  другие
корабли.  Нелегко  пришлось   многим  лодкам,   но,  казалось,   через
непреодолимые препятствия  шли  они  к  победе.  Подводная  лодка  под
командованием Осипова  потопила  пять  вражеских  судов.  Два  крупных
транспорта противника уничтожила подводная лодка под командованием  И.
В. Травкина. Многое перенесли  экипажи: бомбежки глубинными бомбами  и
кислородное голодание, скрежет минрепов по стали корпусов лодок, когда
каждую секунду может  грянуть взрыв,  и отсутствие  горячей пищи  (это
после многомесячной  суровой блокады!).  Корабль Травкина  имел  такие
повреждения, что Трибуц приказал ему вернуться в базу досрочно.
    Командующий, члены  Военного совета  приехали встречать  героев  в
Кронштадт.  Ранним  утром  8  августа  на  пирсе  выстроились  шеренги
моряков.  Оркестр   заиграл   встречный  марш.   Победителей   ласково
приветствовало солнце.
    Первым к  командующему подошел  командир Щ-406  Осипов. В  кожаной
куртке, с  рыжими  бакенбардами,  он был  похож  на  летчика  прошлого
десятилетия. Выслушав рапорт, командующий обнял командира корабля.
    - Вы настоящий  подводник, -  сказал Трибуц.  Потом он  расцеловал
командира Щ-303 Травкина.
    Тот   докладывал   о   потоплении   транспортов,   а   командующий
рассматривал бледные, осунувшиеся лица краснофлотцев и командиров. Его
взгляд  остановился  на  вмятинах   на  корпусах,  пробитой   взрывами
глубинного боя надстройке на лодке Травкина.
    Вскоре командиров ряда подводных кораблей пригласили в Смольный на
Военный совет Ленинградского фронта. По разложенным на столе картам И.
М. Вишневский, Е. Я. Осипов,  И. В. Травкин и  С. П. Лисин доложили  о
боевых подвигах и победах. Когда выступили командиры, Жданов и  Трибуц
говорили о  том,  что  враг  сообщил  о  потоплении  тридцати  русских
подводных  лодок  в  Балтийском  море.  Выходило,  что  присутствующих
«дотопили» уже по нескольку раз.
    - Каждый транспорт врага,  потопленный в  Балтийском море,  лишает
фашистские войска,  блокирующие  Ленинград, свежих  резервов,  срывает
разбойничьи планы  гитлеровцев взять  город штурмом.  Так и  передайте
своим товарищам, - сказал на прощание Жданов.
    Командующий флотом  был  доволен. Дерзкие,  умелые  действия  семи
лодок первого эшелона получили  высокую оценку руководства.  Подводные
корабли показали себя как мощный род сил нашего флота, способный вести
самостоятельные боевые действия с длительным отрывом от баз.
    Готовя выход  второго  эшелона подводных  кораблей,  Трибуц  решил
расширить район действий и на север, и на юг Балтики, бить врага  там,
где он не ждал удара. Было разработано несколько вариантов перехода  и
возвращения кораблей.
    Первым вышел подводный  минный заградитель  Л-3 («Ленинец-3»)  под
командованием П. Д. Грищенко. Трибуц решил послать лодку именно такого
типа потому, что она  обладала высокими мореходными качествами,  имела
мощное вооружение: торпеды и трубы для постановки мин. Эти лодки могли
выходить далеко в открытое море.
    Лодка прорвалась на меридиан Берлина и поставила мины (позже стало
известно, что  на них  подорвались два  транспорта и  шхуна) и  затем,
атаковав конвой, одним залпом  торпед потопила два транспорта.  Однако
Л-3 была  обнаружена  противолодочными  силами  противника.  Ее  долго
преследовали и  бомбили  вражеские  корабли.  Оказались  поврежденными
компас и радиостанция,  с лодкой  никак не  могли связаться  береговые
радисты. Кончился расчетный срок пребывания корабля в море, и  кое-кто
из  работников  штаба  предложил  доложить  в  Ставку  о  гибели  Л-3.
Командующий флотом  не  согласился.  Он верил  в  мастерство  экипажа,
талант командира - флегматичного внешне, но настойчивого,  терпеливого
Грищенко. Приказал  в  любое  время  суток  докладывать  о  первой  же
весточке с лодки. И вот  ночью позвонил командир соединения  подводных
лодок А. М. Стеценко и, радуясь, не по-уставному доложил:
    - Живы! Все в порядке! Запрашивают  перед входом в Финский  залив.
Семь побед!
    Да, в этом походе  экипаж Л-3 потопил  семь крупных транспортов  и
боевых кораблей. Командующий представил к наградам всех его  матросов,
старшин и командиров орденами и медалями.
    Подводная лодка Щ-309, которой командовал И. С. Кабо, одновременно
атаковала транспорт и эскадренный миноносец. Командир выпустил торпеды
в эсминец, затем в находившийся за ним транспорт. Результат стрельбы с
лодки наблюдать  не  могли,  но  слышали два  взрыва.  Лодка  ушла  от
преследования и вернулась  в Кронштадт,  а между тем  о ее  потоплении
сообщил противник.
    В победах  подводников  был  и  труд  моряков  катеров-тральщиков,
обеспечивавших безопасные переходы, и труд авиаторов, наносивших удары
по  подстерегавшим   наши   подводные  корабли   дозорам   противника,
отгонявших его авиацию от мест всплытия лодок.
    Высокие морально-боевые качества,  готовность к  подвигу и  выучка
подводников  создавали  на  кораблях   особую  атмосферу  мужества   и
стойкости. Трибуц записал  в рабочей тетради  после доклада  командира
подводной лодки  «Леит»  А. М.  Матиясевича:  «Свыше десяти  часов  на
грунте в отравленном  воздухе. Это выше  человеческих возможностей.  А
экипаж работал, и не все имели кислородные приборы…»
    Произошло  это  так.  Подводная   лодка  потопила  два   вражеских
транспорта.  Но,  заметив  перископ,  на  «Леит»  помчался  сторожевой
корабль, надеясь таранить лодку. Она стала уходить на глубину,  вокруг
уже  стали  взрываться  глубинные  бомбы.  От  сотрясения  корпуса   в
аккумуляторной яме замкнуло контакт. Возникла искра. Громыхнул  взрыв.
Над головой тридцать метров воды и вражеские противолодочные катера, а
в лодке пожар. Помещения стали заполняться удушливым дымом.
    Когда Матиясевич  докладывал о  происшедшем, Трибуц  с  удивлением
смотрел на него.  Он многое  повидал в гражданскую  и в  Отечественную
войны, но о таком слышал впервые. Он представил сорванные взрывом люки
аккумуляторных  батарей,  вздутый  горбом  палубный  настил,  разбитую
радиорубку, клубящийся дым, которому некуда уходить из лодки, и  тугую
струю воды,  хлещущую под  огромным  давлением из  сорванного  клапана
шахты лага.
    Отличная выучка,  мужество моряков  победили огонь  и воду.  Когда
лодка всплыла, вражеских катеров вблизи не оказалось.
    Чтобы усилить удары по врагу, Трибуц решил, не ожидая  возвращения
лодок  второго  эшелона,  послать  в  море  корабли  третьего.   Перед
развертыванием 16  лодок этого  эшелона в  середине сентября  собрался
Военный совет флота, куда  были приглашены командиры ряда  соединений.
Командующий откровенно  сказал о  трудностях предстоящих  походов:  об
усилении  противолодочной  обороны  противника  в  Финском  заливе,  о
бдительной охране конвоев, возросшей  активности вражеской авиации.  С
учетом этого  он  приказал  изменить  места  встреч  подводных  лодок,
возвращавшихся из похода,  рекомендовал командирам лодок  использовать
плохую погоду, чтобы  сделать штормовую  Балтику союзником,  всплывать
при сильной волне, когда противник возвращает противолодочные  корабли
в базы.
    Чтобы дезориентировать  врага, Трибуц  дал указание  тральщикам  в
светлое  время  суток   работать  на   второстепенных  фарватерах,   а
действительное траление  вести ночью.  Особое внимание  он обратил  на
мероприятия по активизации легких сил и авиации флота в борьбе  против
кораблей врага.
    Боевые действия третьего эшелона лодок у вражеских берегов нанесли
значительный ущерб  транспортному флоту  противника. 24  октября  1942
года «Правда»,  оценивая успехи  балтийских подводников,  писала:  «…В
сложных  условиях  ведет  свою  изумительную  борьбу   Краснознаменный
Балтийский флот. Его корабли в трудных условиях наносят врагу страшные
по своей силе удары, достают его в самых потаенных местах».
    Шли ко дну торпедированные транспорты с оружием и боеприпасами,  с
горючим и продовольствием, с танками и солдатами. Не могли  перевозить
грузы многие суда, потому что при появлении советских подводных  лодок
получали приказ укрыться в портах до особого распоряжения, а его часто
приходилось ждать очень долго.
    В кампании 1942  года подводники флота  уничтожили и повредили  60
транспортов и  несколько  боевых  кораблей.  Несмотря  на  привлечение
крупных сил и средств, противник так  и не добился решающего успеха  в
борьбе с нашими  подводными кораблями.  Советские подводники  нарушали
перевозки войск  и  техники  для  вражеской  группы  армий  «Север»  и
стратегического сырья  в  Германию, оказав  этим  существенную  помощь
войскам фронта и флоту, оборонявшим Ленинград.
    После провала попыток захватить Ленинград штурмом Гитлер  надеялся
голодной  блокадой  вынудить  город  к  сдаче.  Немецкое  командование
считало, что пути  снабжения его отрезаны.  Западный берег  Ладожского
озера и значительная часть восточного побережья у финнов, южный  берег
от Шлиссельбурга  и далее  на восток  - у  немцев. Движение  советских
судов по узкому водному пространству находилось под контролем немецкой
авиации и артиллерии.
    В Смольном часто обсуждались задачи и действия входившей в  состав
Балтийского    флота    Ладожской    военной    флотилии.    «Подвезут
продовольствие, значит,  живем»  -  так  определил  положение  Жданов.
Командующий флотом  побывал на  Ладоге,  и вскоре  здесь  развернулось
строительство причалов, пирсов, стоянок Мешали штормы, атаки вражеских
самолетов, но корабли и суда делали свое дело.
    Когда озеро замерзло,  по льду пролег  ледовый тракт -  знаменитая
«Дорога жизни». В Ленинград потянулись сначала санные обозы с  хлебом,
с 22 ноября -  грузовики. Трибуц приказал  направить на Ладогу  лучших
летчиков, шоферов, инженерные  части. С апреля  1942 года грузы  снова
повезли моряки. К навигации па ленинградских заводах построили  немало
барж. За лето  и осень были  подвезены запасы, исключавшие  повторение
голода.
    22  октября  командующий  флотом  Трибуц,  командующий   Ладожской
флотилией В. С. Чероков и командующий ВВС КБФ М. И. Самохин  собрались
ехать из поселка Осиновца в  поселок Новая Ладога, на командный  пункт
флотилии. В этот момент им доложили, что враг с быстроходных катеров и
десантных барж обстреливает остров  Сухо. Трибуц понял, что,  захватив
остров, враг перережет Ладожскую трассу.  Он приказал послать в  район
боя штурмовики.
    В  течение  всего  дня  Трибуц  был  в  Новой  Ладоге,  вместе   с
командующим флотилией  руководил  действиями сил.  Несколько  раз  ему
звонил начальник  Генерального штаба  А. М.  Василевский.  Командующий
флотом  докладывал,  что  моряки  дали  должный  отпор  противнику.  И
действительно, несмотря на низкую облачность, авиация нанесла успешный
удар по вражеским кораблям.  Гарнизон острова решительной  контратакой
сбросил противника в озеро. Было уничтожено 16 десантных судов и  одно
захвачено. В районе высадки сбито  15 самолетов врага. «Дорога  жизни»
продолжала действовать.
    После разгрома врага  на острове Сухо  Ладожская военная  флотилия
полностью господствовала на озере. Она обеспечивала прочное  положение
флангов  нескольких  армий,  успешные  перевозки  в  Ленинград   всего
необходимого для города и фронта.
    Новые большие события  на озере происходили  в период  наступления
советских войск в июне 1944 года. Приехав на Ладогу, Трибуц рассмотрел
решение командующего флотилией о десанте на занятое врагом  побережье,
одобрил  высадку  на  ограниченный  с  флангов  реками  плацдарм,  что
облегчало  оборону  на  нем   наших  частей.  Адмирал  приказал   шире
использовать  артиллерию   кораблей   и  штурмовую   авиацию,   усилил
истребительное  прикрытие  места  высадки.  По  его  распоряжению  для
авиации и корабельной артиллерии  были подготовлены схемы с  указанием
целей и рубежей, по которым предстояло вести огонь.
    С началом операции  командующий флотом вышел  на морском  охотнике
вслед за кораблями  десантного отряда.  Когда катер  подошел к  району
высадки, Трибуц увидел, что суда и тендеры остановились неподалеку  от
берега.  Адмирал  приказал  ускорить  десантирование.  При   поддержке
корабельной артиллерии, авиации  флота и  фронта десантники  захватили
плацдарм.  Трибуц  поторопил  второй  эшелон  десанта  и  вернулся  на
командный пункт флотилии, чтобы ускорить переброску резервов.
    В последующие  дни противник  яростно контратаковал  наши  войска,
стремясь сбросить  их  с  плацдарма.  Использовать  авиацию  в  помощь
десантникам не  удавалось из-за  плохой погоды.  Командующий  приказал
усилить поддержку десанта корабельной артиллерией. Продвигаясь вперед,
наши воины перерезали железную и  шоссейную дороги. Противник не  смог
маневрировать резервами, отступал  по лесам, бросая  тяжелое оружие  и
технику.
    В октябре 1943 года Трибуц собрал совещание руководящего  состава.
Командиры и политработники  соединений не  знали о  причинах вызова  к
командующему. То, что он сказал, заставило их заволноваться.
    - Я только  что  с  совещания  в  Смольном,  -  начал  адмирал.  -
Наступательную операцию по  окончательному освобождению Ленинграда  от
блокады приказано готовить  уже сейчас. Авиации  и артиллерии флота  в
ней отводится самая значительная роль. Дела предстоят серьезные.
    Трибуцу из  выступления командующего  становилось ясно,  что  день
разгрома врага  под  Ленинградом  недалек. Он  поставил  задачи  перед
артиллеристами,  авиаторами,   корабельными   соединениями,   штабными
специалистами,    при     этом     подчеркнув     большое     значение
партийно-политической работы  в  операции.  На  кораблях  и  в  частях
началась усиленная подготовка к предстоящим боям.
    Одной из  задач,  поставленных командующим  Ленинградским  фронтом
перед Трибуцем,  в это  время являлась  переброска на  Ораниенбаумский
пятачок 2-й ударной армии генерала  Федюнинского. Дело это было  очень
сложным: сроки сжатые, фарватеры мелководные, высадочных средств мало,
места погрузки, выгрузки и перехода противник может обстреливать.
    Как лучше  организовать  перевозку,  Трибуц  решил  определить  на
месте. В Кронштадт  он отправился, полагая,  что член Военного  совета
должен  на  месте  ознакомиться  с  условиями,  в  которых  предстояло
действовать. Шли на катере из Лисьего Носа по трассе будущих перевозок
частей и техники 2-й ударной армии.
    - Командующий фронтом считает, что если перевозку проведем  удачно
и скрытно,  то  это уже  почти  половина решения  задачи  по  разгрому
противника. Важно,  чтобы вражеское  командование не  раскрыло  нашего
замысла. А  как  это сделаешь,  если  все просматривается?  -  говорил
командующий члену Военного совета у Кронштадтской пристани.
    И словно в подтверждение его слов в нескольких шагах от  прибывших
разорвался снаряд. Трибуц  и Смирнов  укрылись у  кирпичного здания  -
снаряды продолжали рваться. Думалось обоим об одном: маленький  катер,
маленькая группа  людей, и  тех  заметили, обстреляли.  А  перебросить
предстоит армию!
    Перевозки Трибуц решил производить по ночам, а если из-за  ледовой
обстановки  будут  задержаны  до  рассвета,  то  применять  дымы   для
подавления  противника,  держать  в  готовности  артиллерию,  авиацию,
наиболее крупные караваны судов сопровождать боевыми кораблями.
    С 5 ноября  начались ночные перевозки  войск. Людей в  Ораниенбаум
доставляли из Лисьего Носа, технику, пока не образовался толстый  лед,
- из Ленинграда. Трибуц  часто бывал на  командном пункте, откуда  шло
руководство транспортной операцией.  Однажды ночью  ему доложили,  что
сильный ветер вызвал подвижку льда, и в Невской губе льдами зажало  18
судов, буксировавших баржи с людьми  и техникой. Приближалось утро,  и
надо было принимать  срочные меры, чтобы  снасти караван от  вражеской
артиллерии и авиации. Командующий флотом позвонил генералу Самохину:
    - Пусть твои летчики обеспечат надежную дымовую завесу. Иначе беды
не миновать.
    С рассвета и до  ночи летали в тот  день штурмовики над  караваном
судов. Фашисты не могли увидеть, что происходит на льду залива, но все
же открыли артиллерийский  огонь. Трибуц  приказал из  орудий бить  по
немецким  батареям,   их  атаковали   бомбардировщики  и   штурмовики.
Существенных потерь наши суда не понесли. Следующей ночью их доставили
в Ораниенбаум.
    Всего в ноябре и декабре в сложнейших условиях на  Ораниенбаумский
плацдарм была переброшена 2-я ударная  армия - свыше 50 тысяч  бойцов,
800 орудий и минометов, 200 танков и бронемашин, 2 тысячи автомобилей,
25  тысяч  тонн   боезапаса  и   других  грузов,   а  также   дивизион
железнодорожной артиллерии - восемь транспортеров тяжелых орудий,  три
паровоза с тендерами и 27 железнодорожных вагонов.
    В середине ноября Трибуца и Смирнова вызвал командующий фронтом. В
кабинете находились члены  Военного совета фронта  Жданов и  Кузнецов,
начальник штаба Гусев, командующие армиями. Говоров доложил о  замысле
операции по полному снятию блокады, о задачах фронта и флота.
    С этого момента  началась усиленная подготовка  к операции.  Флоту
предстояло не только продолжать перебазировать 2-ю ударную армию.  Его
важнейшим делом было содействие сухопутным войскам в разрушении  узлов
обороны противника,  взаимодействие с  войсками в  разгроме  вражеской
стрельненско-петергофской группировки,  авиационная поддержка  дивизий
непосредственно в боях.
    «Наступление» - это слово было на  устах у всех моряков флота,  от
командующего до кока. Но  лишь ограниченная группа  людей знала о  его
задачах и  масштабах. Многое  в те  дни Трибуц  делал сам,  исходя  из
известных ему общих задач. По  его указанию было создано пять  ударных
артиллерийских групп.  Дальнобойные  морские  орудия  нацеливались  не
только на первую, но и на вторую линию вражеской обороны. Ряд кораблей
и железнодорожных батарей перебазировались поближе к линии фронта.
    В ночь на 13 января  командующий флотом находился на Лисьем  Носу,
продолжая  организовывать   переброску  частей   2-й  ударной   армии.
Неподалеку от пристани он встретил командующего армией Федюнинского.
    Командарм был  озабочен, взволнован.  Владимир Филиппович  понимал
его состояние: армия сосредоточена  на пятачке, и  с него должен  быть
нанесен удар,  которому  предстояло определить  развитие  событий  под
Ленинградом.
    - Не сомневайтесь, Иван Иванович, -  успокаивал его Трибуц, -  вся
наша  авиация  и   артиллерия  с  рассвета   четырнадцатого  в   вашем
распоряжении, в том числе не меньше сотни стволов крупных калибров.
    На машине  через залив  командующий  флотом и  командующий  армией
проехали в Кронштадт, а оттуда на буксире в Ораниенбаум…
    Утро 14  января выдалось  тихим, туманным.  Когда рассвело,  сняли
маскировочные  сетки  с  орудий.  Медленно  поднялись  вверх  стальные
направляющие реактивных  установок, длинные  жерла орудий  и  застыли,
готовые к бою. Словно неведомый исполин натянул гигантский лук, гибкая
шестидесятипятикилометровая     дуга     которого     проходила     по
Ораниенбаумскому плацдарму от Старого Петергофа до Лебяжья, а тетива -
по Кронштадту и его могучим фортам.
    В это время командующий  флотом находился на наблюдательном  посту
артиллерийской группы у переднего  края. В 9  часов 35 минут  командир
флотской артгруппы обратился к адмиралу:
    - Разрешите начинать?
    Трибуц протянул ему руку:
    - Действуйте!
    К  вражеским  позициям  понеслись  огненные  стрелы  -  реактивные
снаряды, басовито, раскатисто заговорила артиллерия. Над  укреплениями
противника взметнулись  клубы черного  дыма, заполыхали  ослепительные
вспышки, задрожала, застонала промерзшая земля.
    То натягивалась,  то снова  опускалась тетива  огромного лука,  на
врага обрушивались снаряды артиллерии 2-й ударной армии, кронштадтских
фортов, балтийских  линкоров и  крейсеров. В  большой морской  бинокль
Трибуц наблюдал,  как  точно  ложились снаряды.  Взлетали  над  землей
бревна и многопудовые камни вражеских  блиндажей и дотов, вырванные  с
корнями деревья икусты.
    О чем думал тогда командующий  флотом? Может быть, об осени  сорок
первого, когда  он  делал  все,  чтобы  сохранить  этот  плацдарм,  от
которого во многом  зависела судьба флота,  о морских пехотинцах,  что
стояли здесь насмерть. Или  вспомнил, как метался  тогда по пятачку  у
вековых сосен, решая, где  разместить небольшой аэродром,  артиллерию,
зенитные  части.  Или,  может  быть,  память  воскресила  поврежденный
«Марат»,  артиллерия  которого  нанесла   немалый  урон  врагу.   Или,
возможно, о прорыве блокады  в 1943-м, когда  артиллерия флота так  же
вот громила вражеские укрепления и помогла войскам фронта…
    Больше часа  над  узким десятикилометровым  участком  предстоящего
прорыва бушевал огненный смерч. А когда он стих, вперед пошли пехота и
танки.
    Трибуцу доложили,  что  в  наблюдательный пункт,  где  только  что
находился командарм Федюнинский, попал снаряд.
    - Что командующий? - занервничал Владимир Филиппович.
    - Не пострадал. Он в то время ушел за изгиб траншеи.
    Адмирал успокоился.  Все шло  нормально. Он  был уверен  в  успехе
наступления. Подготовились полностью. Силы  фронт и флот накопили.  Он
побывал  на  кораблях  и  фортах,  видел  -  все  предусмотрено,   все
подготовлено. По  информации  Говорова знал,  что  и у  фронта  полная
готовность и  уверенность  в  успехе.  Ждали  хороших  вестей,  и  они
приходили. Тем более  неожиданным был  доклад о  серьезной задержке  у
деревни Подпорожье, где у маленькой речушки застряли или были  сожжены
более двух  десятков  наших  танков.  Доложили,  что  часть  вражеских
огневых  средств  не  подавлена.  На  наблюдательный  пункт  поступили
просьбы: открыть  огонь. 16  раз повторились  короткие  артиллерийские
удары.
    Для организации взаимодействия сухопутных  войск, флота и  авиации
на командном пункте  2-й ударной армии  находился командующий  фронтом
генерал Говоров.  Через  начальника  штаба  он  сообщил  Трибуцу,  что
авиация сухопутных войск летать не сможет, ее аэродромы закрыл  туман,
пришедший с Ладоги.  Над Ораниенбаумом  тоже висели  низкие облака,  и
Говоров не  приказывал,  а  просил летчиков  флота  нанести  удары  по
неподавленным огпевым точкам, поддержать пехоту с воздуха.
    Трибуц знал,  что операции  летчиков фронта  начались за  день  до
начала общего наступления.  Дальние бомбардировщики  нанесли удары  по
железнодорожным узлам и местам сосредоточения фашистских войск.  Ночью
флотские  тяжелые  самолеты  бомбили  вражеские  коммуникации,  пункты
управления. И теперь  план был рассчитан  на максимальные  возможности
авиации. Оставались только  базировавшиеся на Ораниенбаумском  пятачке
штурмовики. Как это у них получится? Погода была явно нелетной: облака
нависли над землей на высоте 50- 100 метров.
    - Хочу уточнить, - спросил по телефону Трибуц начальника штаба ВВС
флота полковника А.  М. Шутинина,  - можно  ли летать  над полем  боя,
видно, куда бить, машины в воздухе не столкнутся?
    - Сможем   летать,   если   пехотинцев   поддерживать   одиночными
самолетами, - ответил Шугинин. -  На цели будем наводить по  указаниям
наступающих.
    - Действуйте! - приказал адмирал.
    Весь день кипел горячий бой. На десять километров продвинулись  14
января дивизии ударной армии, сокрушив первую линию вражеской обороны.
    Зимний день рождается медленно, но быстро угасает. Убедившись, что
наступление 2-й ударной армии развивается успешно, командующий фронтом
решил вернуться  в Ленинград,  чтобы с  рассветом быть  в 42-й  армии,
которой предстояло атаковать врага на другой день. Уезжая с плацдарма,
Говоров от  имени Военного  совета фронта  объявил благодарность  всем
экипажам морской  авиации,  совершившим боевые  вылеты  для  поддержки
пехоты и танков.
    В ночь на 15  января флотская артиллерия  вела огонь по  вражеским
батареям, уничтожала и подавляла их. А командующий флотом отправился в
Ленинград на КП фронта.
    Ранним утром вместе с Говоровым Трибуц поднялся на чердак  здания.
Через морозную дымку в стереотрубу просматривались Пулковские  высоты,
был виден  передний  край  вражеской  обороны.  Но  вот  залпы  орудий
сотрясли воздух, докатились до  центра Ленинграда. С опаской  выходили
из домов, выглядывали из окон жители:  не стреляет ли снова по  городу
враг? Но  снаряды не  рвались  на улицах,  и люди  поняли:  свершается
наконец долгожданное.
    Грохот орудий был столь сильным, что на командном пункте фронта не
разговаривали, а переписывались между собой или объяснялись знаками. А
после почти двухчасовой  артподготовки, прижимаясь  к огненному  валу,
двинулись на Пулковские высоты части 42-й армии.
    Из  штаба  армии  Трибуца  попросили,  чтобы  флотская  артиллерия
ударила по  одной  из  высот  в  районе  Красного  Села,  где  крепким
«орешком» оказались долговременные укрепления. Орудия 406  миллиметров
и  главного  калибра  крейсера  «Максим  Горький»  помогли   расколоть
«орешек». На высоте адмирал увидел огромные взрывы и пожар.
    Лишь  на   первом   этапе  наступления   балтийские   артиллеристы
обстреляли 876 целей.
    Больше двух лет немецко-фашистские войска создавали укрепления под
Ленинградом.  Сеть  траншей  прикрывалась  широкими  минными   полями,
противотанковыми рвами и надолбами.  Десяток, а то  и полтора дотов  и
дзотов приходилось на километр фронта. «Неприступным северным  валом»,
«стальным  кольцом»  называли  свою  оборону  гитлеровцы.  И  все  это
«неприступное», «стальное»,  «долговременное»  было  сокрушено  нашими
воинами фактически за два-три дня.  На пятый день наступления у  Ропши
соединились войска 42-й  и 2-й ударной  армий, образовав единый  фронт
наступления.
    Операция под Ленинградом и Новгородом положила начало историческим
победам нашей армии в 1944 году. За полтора месяца наступательных боев
наши войска  продвинулись на  150–300  километров, полностью  сняли  с
Ленинграда блокаду,  избавили  город от  вражеских  обстрелов.  Раньше
история не знала примера,  когда бы блокированный с  суши и моря  флот
активно  участвовал   в  операции,   завершившейся  полным   разгромом
противника ударом из кольца блокады. В организации этого удара немалая
роль принадлежала и Трибуцу.
    Эта операция вошла как яркая  страница в историю Вооружеппых  Сил.
Ее успех создал  благоприятные условия для  освобождения Прибалтики  и
Карельского  перешейка,  способствовал  расширению  операционной  зоны
деятельности Балтийского флота.
    «Именно прежде  всего  новые  задачи флота  предстоит  обсудить  в
наркомате», - подумал командующий  флотом, когда ему после  завершения
Ленипградско-Новгородской операции сообщили о вызове в Москву.
    Принявший Трибуца  Кузнецов сказал,  что  его вызывает  Сталин,  и
успокоил:  речь  пойдет   о  развертывании  активных,   наступательных
действий на море.
    Сталин рассказал о положении на фронтах и перспективах наступления
советских войск, говорил о необходимости шире использовать флот.
    - Теперь у моряков появилась возможность проявить себя на море,  -
сказал Сталин и предложил командующему высказать свое мнение.
    Трибуц ответил,  что  флот  по  своему  техническому  состоянию  и
подготовке личного состава будет готов, как только залив очистится ото
льда. Самым большим препятствием  для плавания остаются мины,  отметил
он. Кроме того, при проведении морских операций следует  предусмотреть
возможность активных действий на Балтике немецкого флота.
    И  присутствовавший  на  беседе  Кузнецов,  и  командующий  флотом
высказали мнение,  что в  первую очередь  должна действовать  флотская
авиация на  коммуникациях  противника, а  в  тех районах,  где  смогут
плавать  наши   корабельные   соединения,   они   будут   поддерживать
наступление  сухопутных   частей  артиллерийским   огнем  и   высадкой
десантов, особенно при освобождении  Карельского перешейка и  островов
Выборгского залива.
    Все  предложения  по  действиям  флота  были  одобрены.  Верховный
Главнокомандующий предупредил,  однако,  чтобы напрасно  не  рисковали
большими кораблями.  Задача  -  борьба  на  коммуникациях  противника,
защита своих морских сообщений, охрана занятого побережья.
    Сталин поинтересовался, чем  может флот содействовать  наступлению
на Карельском перешейке. Трибуц доложил,  что враг еще угрожает  нашим
кораблям с северного и южного берегов Финского залива.
    - Ну, эту территорию он скоро утратит, - заметил Сталин.
    - Что же  касается артиллерии  флота, -  доложил Трибуц,  - то  ее
действия ограничены дальностью огня орудий.
    - Покажите на  карте, -  попросил Верховный  Главнокомандующий  и,
увидев, что район удара достаточно отдален от побережья, добавил: - Ну
что же, это тоже будет большая подмога сухопутным войскам…
    Командующий  флотом  смотрел   на  карту,   где  стрелы   действий
сухопутных войск показывали, что в течение полугода будут  освобождены
Таллин и Рига,  а на северном  побережье Финского залива  - Выборг,  и
видел, что открываются новые  возможности для действий еще  скованного
невдалеке от Ленинграда флота.
    С хорошим настроением вернулся на  Балтику. Чтобы сберечь время  и
быть  ближе  к  местам  боевых   действий,  он  приказал  штаб   флота
перебазировать из Ленинграда в Кронштадт.
    Новая оперативно-стратегическая  операция,  в  которой  участвовал
флот,  проводилась  на  Карельском  перешейке.  Предстояло  разгромить
основные силы врага, все еще угрожавшие Ленинграду из Карелии. 9  июня
1944 года советские войска перешли в раступление. Флотская  артиллерия
156 раз открывала огонь по врагу. Десять часов бушевал огненный шторм,
поднятый крупнокалиберными орудиями  линкора «Октябрьская  революция»,
крейсеров «Киров»,  «Максим  Горький» и  другими  кораблями.  Наносили
удары морские летчики,  железнодорожная артиллерия. Сухопутные  войска
двух наступающих армий заняли многие важные опорные пункты, прорвали с
ходу линию Маннергейма и 20 июня овладели Выборгом.
    Наши войска освободили  значительную часть Карельского  перешейка,
но  острова  Бьеркского  архипелага  оставались  в  руках  противника.
Командующий Ленинградским  фронтом Говоров  в разговоре  с Трибуцем  о
значении островов Бьеркского архипелага заметил:
    - Я не  могу  оставаться с  такими  укреплениями врага  на  фланге
армии. Да и флоту, полагаю, острова нужны.
    Командующий флотом понимал,  что находившиеся  на островах  войска
противника ухудшали положение на  приморском фланге фронта, знал,  что
огонь вражеских батарей мешал проходу кораблей в Выборгский залив, где
им предстояло содействовать нашим наступавшим войскам.
    Началась  подготовка  к   операции  -  сосредоточение   высадочных
средств,   перебазирование    войск.   Следовало    определить,    где
высаживаться.  Трибуц  при  решении   этого  вопроса  спросил   Ралля,
командовавшего   Кронштадтским    морским    оборонительным    районом
(начальником штаба флота стал Петров), как он смотрит на разведку боем
самого  близкого  к  побережью  острова  Пийсари.  Предложение  Трибуц
мотивировал тем, что там оборона слабей и войск меньше.
    - Неплохая идея!  -  согласился  Юрий  Федорович.  -  Удар  в  тыл
вражеской обороны  всего  архипелага,  а  потом  с  тыла  же  удар  на
Тиуринсари. И знаете, с Берне финнам придется самим уйти…
    Чтобы отвлечь внимание  противника, за час  до выхода отряда  была
произведена демонстрация высадки  с противоположного  направления -  к
берегу шли наши катера.
    Штурмовики подавили  вражеские  батареи.  Под  прикрытием  дымовой
завесы началась высадка  на остров Пийсари.  Другие острова не  смогли
обороняться. «Значение  этой победы,  - писал  впоследствии Трибуц,  -
выходило за пределы тактического успеха. Главный итог этой победы  был
весомей.   Заняв   острова   Бьеркского   архипелага,   мы   вышли   к
глубоководному фарватеру…
    Тыл войск  фронта оказался  обеспеченным, а  мы получили  выгодные
позиции для дальнейших  действий -  освобождения островов  Выборгского
залива».
    Освобождение островов Выборгского  залива началось неудачно.  Хотя
десант и  смог высадиться  на один  из этих  островов, силы  гарнизона
противника атаковали  десантников.  На  плацдарм  и  корабли  полетели
вражеские снаряды. В бой немедленно вступили авиация и железнодорожная
артиллерия балтийцев. Все же десант пришлось с островов снять.
    Командующий флотом  снова  выехал в  штаб  армии. Сюда  же  прибыл
командующий  Ленинградским  фронтом  Говоров.  Были   проанализированы
допущенные ошибки. Оказалось, что недооценили возможности  противника,
недостаточно устойчивой  оказалась  связь  между  взаимодействовавшими
силами. Новый план  операции предусматривал  одновременную высадку  на
всех трех островах. Были  проведены усиленные тренировки  десантников.
Политорганы и партийные  организации провели  беседы на  кораблях и  в
частях  об  опыте  освобождения  островов  Бьеркского  архипелага,   о
передовой роли коммунистов и комсомольцев, приводили примеры  мужества
и геройства.
    Утром 4  июля  десанты  двинулись вперед  под  плотным  прикрытием
истребителей и артиллерии. Трибуц,  члены Военного совета через  узкий
пролив наблюдали за ходом высадки на ближайший из островов.  Поступили
донесения об успехе. Вдруг перед наблюдательным пунктом упали снаряды.
    Все  прижались  к  основанию  валуна.  К  счастью,  скоро  обстрел
прекратился.
    Трибуц приказал усилить  удары авиации.  Врага бомбили  пикирующие
бомбардировщики,   штурмовики.   200   стрельб   провела    балтийская
артиллерия. Видимо,  она и  заставила замолчать  батарею, под  обстрел
которой попала группа  командующего флотом. В  течение двух дней  были
заняты острова,  потоплено и  повреждено несколько  боевых кораблей  и
транспортов.
    К  10  июля  все  острова  Выборгского  залива  были  очищены   от
противника. Начальник штаба представил отчет об операции.
    - Бои кораблей  и  батарей  в связи  с  географическими  условиями
велись  на  коротких  дистанциях.  Широко  использовалась  маскировка,
выгоды тактического  характера,  связанные  с  применением  самоходной
морской артиллерии. Авиаторы сумели на таком активном и тесном  театре
безошибочно находить врага.
    Что касается  минной  обстановки  и задач  траления,  -  продолжал
начальник штаба, - то в этом году придется затралить и уничтожить  мин
не меньше, чем за три предыдущие кампании, взятые вместе.
    Предвидевший   необходимость   «прогрызать»   гогландскую   минную
позицию, командующий поправил:
    - Вдвое больше! Вдвое! Так  и ориентируйте командиров  соединений,
иначе с моря в Таллин и в Рижский залив не попадем.
    В нашей литературе  немного рассказывается  об операции  Балтфлота
летом 1944  года  по  уничтожению  южного  фланга  гогландской  минной
позиции, которую противник оборудовал в течение всей войны.
    А именно ее уничтожение было  главным в боевой деятельности  флота
до начала операции по освобождению Прибалтики.
    Когда балтийцы протраливали  фарватеры, противник стремился  снова
закупорить их минами. 17 августа флотилия немецких миноносцев вошла  в
Нарвский залив, чтобы  сорвать очистку  его от мин.  Ошибка привела  к
тому, что немецкие корабли попали на свое же минное поле. Погибло  три
миноносца, четвертый получил  повреждения. Советские моряки  подобрали
107 матросов и офицеров противника. Попал в плен и командир флотилии.
    За навигацию только в Нарвском заливе было уничтожено свыше тысячи
мин. Операция по прорыву вражеской минной позиции позволила обеспечить
безопасность наших  коммуникаций  и  боевую  деятельность  кораблей  в
Балтийском море.
    Терпя поражение за поражением, противник яростно защищался. В 1944
году заметно  возросла  активность  его  подводных  лодок,  участились
случаи проникновения их в восточную часть Финского залива. Командующий
приказал усилить разведку  и противолодочную  оборону. Было  выявлено,
что в  заливе  одновременно  находились две-три  немецкие  и  одна-две
финские   лодки.   Их   присутствие,   однако,   вначале   мало    чем
подтверждалось.  Но  вдруг  погибло  по  неизвестным  причинам   судно
«Коллектор».
    Трибуца взволновала и гибель судна,  и незнание причин потери.  Не
было известно, что явилось причиной гибели: то ли мина, то ли торпеда.
«Бури не было, значит, меньше вероятность встречи с сорванной с  якоря
миной… Все-таки подводная лодка», - крепло мнение Трибуна. Он приказал
командующему  Кронштадтским  морским  оборонительным  районом  усилить
бдительность  дозорной  службы,  особенно  наблюдение  за   подводными
лодками, и провести контрольное траление,  чтобы убедиться, что в  том
районе мин нет.
    Мнение  Трибуца   подтвердилось  уже   через  несколько   дней   и
результатами траления, и новым  тревожным донесением. Получил  сильное
повреждение дозорный  катер МО-304.  Как выяснилось,  на катере  около
двух часов  ночи  18 июля  гидроакустик  уловил шум  винтов  подводной
лодки. Поиск не  дал результатов.  Катер вернулся на  линию дозора,  и
вдруг грянул взрыв.
    Небольшой корабль был атакован двумя торпедами. Одна нашла цель, а
другая взорвалась у берега. Катеру оторвало носовую часть до рубки, но
он остался  на плаву  и задним  ходом пришел  в базу.  Вскоре  получил
повреждения и другой  морской охотник. Такого,  чтобы подводная  лодка
атаковала столь малую цель, как  катер, в практике боевых действий  на
море еще не  бывало. Удивляло и  то, что  ни в одном  из случаев  наши
моряки не  видели следы  торпеды -  пузырьков воздуха  на  поверхности
воды. Тут было  над чем  подумать: пенный  след мог  не заметить  один
наблюдатель, двое. Но чтобы  его не заметили  десятки людей на  разных
кораблях, такого  быть  не  могло. Постепенно  сложилось  мнение,  что
противник  нападает  на  катера   не  для  обозначения  своей   боевой
активности, а спешит опробовать какой-то новый вид торпедного  оружия,
но не находит более крупных целей.
    - Подловить бы  нам одну  подводную лодку,  потопить ее,  а  потом
поднять, - говорил начальник штаба флота  Петров. - Вот тогда и  стало
бы нам ясно, какие у фашистов торпеды…
    Эта мысль не раз приходила  и командующему. Оставшись после  ухода
Петрова один, он  надолго задумался. Все,  казалось бы, сделано.  План
усиления противолодочной обороны  должен был  способствовать успеху  в
борьбе с  вражескими  подводными  лодками.  Торпедные  катера  ставили
минные заграждения в финских  шхерах. В дозоры  посылают по два  малых
охотника. Им  приказано  не стопорить  моторы,  не ложиться  в  дрейф.
Усилены  действия  авиации,  она  ищет  лодки  в  море,  бомбит  места
базирования. В готовности  все противолодочные  средства на  плавающих
кораблях.
    Но чувство  удовлетворения  не  приходило.  Слишком  много  «белых
пятен» было еще  в утвержденном  командующим плане.  И словно  нарочно
новая беда: 30 июля  был потоплен дозорный катер  МО-105. Узнав о  его
гибели, Трибуц помрачнел, вызвал  штабных специалистов, потребовал  от
командования Кронштадтского морского оборонительного района еще  более
активных действий, улучшения поиска лодок.
    И не зря говорится  - кто ищет,  тот найдет. Работа  командующего,
штаба,  всех  моряков  дала  результаты.  Корабли  дивизиона  катерных
тральщиков заметили  перископ подводной  лодки. Причем  эти катера  не
имели глубинных бомб для уничтожения  лодок. Катер вызвал МО-103.  Тот
подошел уже через несколько минут. Сигнальщик катера обратил  внимание
на едва  различимую  «дорожку»  пузырьков, которую  могли  создать  на
глубине винты сумбарины. Гидроакустик доложил о подводной лодке. Малый
охотник точно положил глубинные  бомбы. На поверхности воды  появились
матрацы, подушки,  другие  предметы,  а  вскоре и  люди  -  шестеро  в
спасательных жилетах.  В числе  пленных  оказался и  командир  корабля
капитан-лейтенант  Вернер  Шмидт.   Выяснилось,  что  была   потоплена
подводная лодка V-250 - новейшая в немецком флоте.
    Сведения о лодке и пленных были переданы из Койвисто, куда  пришли
катера, в штаб флота. Командующий был в Ленинграде, и радостную  весть
ему  лишь  в  полночь  сообщил  прямо  на  пристани  встречавший   его
заместитель начальника  штаба  флота,  имевший  приказ  докладывать  о
немецких лодках в любое время суток.
    Адмирал приказал  срочно поднимать  лодку.  Для этого  был  создан
специальный  судоподъемный  отряд.  Водолазы,  обследовавшие  корабль,
установили:  лежал  он  на  глубине  33  метров,  опершись  днищем  на
скалистую отмель. Надо было скрыть подъем лодки от противника, поэтому
работы велись  в темное  время  суток. И  все  же в  район  потопления
попытались прорваться  вражеские  торпедные катера,  его  обстреливали
береговые батареи.  Замысел  врага  состоял в  том,  чтобы  глубинными
бомбами уничтожить  затонувший  корабль,  не  дать  советским  морякам
поднять его. Но противнику не удалось прорваться через дозоры.
    Но вот лодка  в доке.  Из нее извлекли  судовые документы,  цифры,
инструкции. И то,  что было  важнее всего, -  торпеды нового  образца,
техническую документацию к ним. Таким образом, предположение Трибуца и
работников штаба  о новом  оружии противника  подтвердилось. Это  были
самонаводящиеся торпеды Т-5, названные  немцами «королями заборов».  С
помощью  этих  торпед  вражеское  командование  собиралось   поставить
блокирующий забор  вокруг Англии  и также  добиться успеха  на  других
театрах военных действий.
    Нужно было узнать  секрет нового оружия,  изучить его  устройство,
разгадать  тактику  применения,  разработать  способы  борьбы  с  ним.
Флотские специалисты  проявили глубокие  знания,  с риском  для  своих
жизней разоружили  торпеду.  Ведь  ясно  было,  что  на  оружии  стоят
самоликвидаторы. Минеры разобрались в приборах, в устройстве  торпеды,
принципах действия механизма.  Для взрыва  торпеде было  необязательно
попадать  в  цель.  Электромагнитные   взрыватели  срабатывали  и   на
определенной дистанции.
    Командующий флотом  наградил  орденами и  медалями  всех  моряков,
участвовавших в потоплении лодки  и раскрытии ее  секретов. Не зря  он
торопил и с  изучением торпед  V-250, с  разработкой тактики  действий
против новых торпед  - понимал значимость  того, что удалось  раскрыть
флотским специалистам.
    Находка на дне  моря приобрела международное  значение. 30  поября
1944  года   в  личном   и   строго  секретном   послании   британский
премьер-министр писал И. В. Сталину:
    «…Адмиралтейство просило  меня  обратиться  к Вам  за  помощью  по
небольшому,   но   важному   делу.   Советский   Военно-Морской   Флот
информировал Адмиралтейство о том, что в захваченной… подводной  лодке
были  обнаружены  две   германские  акустические   торпеды  Т-5.   Это
единственный известный  тип торпед,  управляемых на  основе  принципов
акустики, и он является весьма  эффективным не только против  торговых
судов, но  и  против  эскортных  кораблей. Хотя  эта  торпеда  еще  не
применяется в  широком  масштабе, при  помощи  ее было  потоплено  или
повреждено 24  британских эскортных  судна,  в том  числе 5  судов  из
состава конвоев, направляемых в Северную Россию…
    Изучение образца торпеды Т-5 было  бы крайне ценным для  изыскания
контрмер. Адмирал Арчер просил советские военно-морские власти,  чтобы
одна из  двух  торпед была  немедленно  предоставлена для  изучения  и
практического использования в Соединенном Королевстве…»
    В  конце  послания  указывалось,  что  английское   адмиралтейство
предоставит Советскому  Военно-Морскому  Флоту «все  результаты  своих
исследований и экспериментов с этой торпедой».
    К этим вопросам руководители двух стран возвращались в письмах  14
и 23 декабря  1944 года. Но  состояние торпед, получивших  повреждения
при бомбежке лодки, не позволяло транспортировать хотя бы одну из  них
в Англию.  Союзникам  была  предоставлена  возможность  изучить  новое
секретное морское оружие непосредственно на Балтике.
    В конце  июля 1944  года войска  Ленинградского фронта  освободили
город  Нарву,  но   развить  успех   не  удалось.   Немецко-фашистское
командование считало участок  между Финским заливом  и Чудским  озером
воротами в  Прибалтику и  Восточную Пруссию  и создало  здесь  прочные
оборонительные  рубежи.  Командование  Ленинградского  фронта   решило
обойти «ворота». Посоветовавшись с  Трибуцем, Маршал Советского  Союза
Говоров предложил  Ставке Верховного  Главнокомандования передать  его
фронту тартуский участок 3-го Прибалтийского фронта, перебросить  туда
2-ю ударную  армию через  озеро  и выйти  в тыл  нарвской  группировке
противника.
    Ставка  согласилась  на  операцию.  Трибуц  доложил   командующему
фронтом, что  на озере  сформирована  бригада кораблей.  Он  предложил
произвести переход судов и кораблей  по озеру и высадку под  усиленным
прикрытием авиации, создать мощную артиллерийскую группу для удара  по
району высадки. Говоров  одобрил его предложения,  обещал учесть  все,
что относится к сухопутным войскам.
    К середине сентября речные корабли перевезли на западное побережье
Чудского озера  главные  силы 2-й  ударной  армии -  более  100  тысяч
человек и  боевую  технику. С  14  сентября  фронт и  флот  перешли  в
наступление на  Таллин.  Успешно  шла  вперед  2-я  ударная  армия.  С
нарвского участка противнику пришлось отойти.
    При эвакуации Таллина последними его покидали торпедные катера,  и
первыми они  вернулись  в  столицу  Советской  Эстонии,  вступив  туда
одновременно с  нашими танкистами  и  пехотинцами. 13  октября  моряки
вернулись в  Ригу.  В  боях участвовали  воины  латышского  батальона,
воевавшего  на  Ораниенбаумском  плацдарме  и  защищавшего  дорогу  на
Ладоге.
    Победы на Карельском перешейке и на южном берегу Балтийского  моря
имели важное политическое и стратегическое значение: вскоре прекратила
боевые действия и вышла из войны Финляндия.
    23 сентября -  на другой  день после  освобождения Таллина,  снова
ставшего главной  базой флота,  - туда  прибыл Трибуц.  Но недолго  он
пробыл в столице Эстонии. Вскоре он выехал в части, чтобы организовать
высадку  на   Моонзундские  острова.   Скорейшее  освобождение   этого
архипелага зависело  от  Балтийского флота,  точнее,  его  возможности
быстро переправить 8-ю  армию Ленинградского фронта  на Моонзунд.  Для
участия в десанте Трибуц выделил флотское соединение под командованием
контр-адмирала И. Г.  Святова, придал ему  для перевозок  бронекатера,
торпедные катера и катерные тральщики.
    В те  дни  адмирал Трибуц  неотлучно  находился на  кораблях  и  в
частях,  которые  готовились  к  десанту.  В  Палдиски  он  побывал  в
дивизионе торпедных катеров и в роте морских пехотинцев,  готовившихся
к высадке на остров Вормси. Хорошая подготовка позволяла надеяться  на
успех.
    Командующий флотом и начальник  штаба фронта решили  в ночь на  29
сентября высадить на остров Муху усиленную разведку. Удалось выяснить,
что на  острове до  500  солдат и  офицеров  противника, в  том  числе
саперы.
    - Саперы? - недовольно переспросил  разведчиков Святов. -  Держат,
чтобы подорвать дамбу Муху - Сааремаа.
    Чтобы достигнуть  большей внезапности,  Трибуц предложил  высадить
десант на  Муху немедленно,  на сутки  раньше запланированного  срока.
Надеялся, что,  возможно,  удастся предотвратить  взрыв  дамбы.  После
короткой  артподготовки  высадка   была  произведена.  Она   оказалась
неожиданной для  врага. Противник  отступил, однако  успел  произвести
частичное разрушение дамбы.
    Все же  действия  моряков  и  сухопутных  сил  оказались  поистине
молниеносными. Были заняты острова  Вормси, Мухуме, Хиума, Сааремаа  и
другие. На захват Моонзундского архипелага фашисты потратили несколько
месяцев, а освобождены они были за три недели. Балтийский флот получил
возможность действий на  всем морском театре.  «Не зря моряки  издавна
говорят, -  подумал Трибуц,  - что,  кто владеет  Моонзундом,  владеет
Балтикой».
    При подготовке и проведении  всех боевых операций дружно  работали
командиры и  политработники  по  воспитанию  личного  состава.  Трибуц
большое внимание уделял  партийно-политической работе, добивался  того
же от  командиров  соединений.  На заседаниях  Военного  совета  часто
обсуждались вопросы  политработы  в  наступательных  боях,  в  которых
участвовали корабли флота. Начальник политуправления  Краснознаменного
Балтийского флота в годы войны  генерал-майор Лебедев позже так  писал
об участии  в  партийно-политической  работе  Трибуца  в  тот  период:
«Командующий КБФ  В.  Ф.  Трибуц  в  своей  деятельности  опирался  на
военкомов  и   политработников   флота,  заслушивал   их   доклады   о
политико-моральном состоянии личного состава, давая указания, на каких
вопросах, когда  и  где  необходимо акцентировать  особое  внимание  в
партийно-политической работе».
    С конца  1944  года  действия на  коммуникациях  противника  стали
основной задачей  флота. Для  этого командующий,  штаб использовали  и
авиацию, и легкие силы, и подводные лодки.
    Наибольший успех среди балтийских подводников выпал на долю  лодки
с «несчастливым» тринадцатым номером.  В ночь на  30 января 1945  года
подводная лодка С-13, которой командовал А. И. Маринеску, в Данцигской
бухте  атаковала  шедший  в  сильном  охранении  транспорт  «Вильгельм
Густлов». На  борту транспорта  водоизмещением  свыше 25  тысяч  тонн,
потопленного С-13, находилось  6 тысяч гитлеровцев,  в том числе  3700
подводников.  Ими  можно  было  бы  укомплектовать  десятки   экипажей
подводных кораблей.
    Через несколько  дней лодка  отправила  на дно  военный  транспорт
«Генерал Штойбен» водоизмещением  14 660 тонн,  на котором  находилось
свыше 3 тысяч гитлеровцев.  Всего экипаж лодки  уничтожил до 10  тысяч
фашистов - по численности целую вражескую дивизию.
    Говорят: кто армию имеет, тот одну  руку имеет, у кого есть еще  и
флот, тот  имеет  две  руки.  Эта старая  истина  снова  помолодела  в
неумолчной сумятице боев  против немецкой группировки  в Курляндии.  В
январе  1945  года  в  городке  Паланге  встретились  командующий  1-м
Прибалтийским фронтом генерал  Баграмян и командующий  Краснознаменным
Балтийским флотом адмирал Трибуц. Они подробно определили планы ударов
по  врагу,  договорились   о  взаимодействии   сухопутной  и   морской
артиллерии и авиации, чтобы не выпустить из «котла» фашистские войска.
    Гитлеровцы всеми силами  цеплялись за  порты. Еще  в декабре  1944
года па  совещании германского  главного командования  подчеркивалось,
что потеря Мемеля  поставила бы  под еще большую  угрозу базы,  районы
боевой подготовки лодок  и пути следования  конвоев. Гитлер  предложил
командовавшему флотом  Деницу  «бросить все,  что  есть у  флота,  для
обороны Мемеля». Но вскоре  стало ясно, что Мемель  не удержать, и  21
января 1945 года в ставке  Гитлера обсуждался вопрос о его  эвакуации.
По предложению Девица было принято предложение о разрушении гавани. Но
врагу не удалось завершить задуманное. В конце января - начале февраля
1945 года наши войска  овладели Мемелем, Куршской  косой и отрезали  с
суши восточнопрусскую  группировку  противника,  города  Кенигсберг  и
Пиллау. Окружены  были  также вражеские  войска  в районах  Данцига  и
Гдыни.
    Морской путь оказался для  врага единственным надежным  источником
пополнения, снабжения или эвакуации войск. В этих условиях  обстановка
обязывала флот к активным действиям в южной и западной Балтике.
    Для руководства силами флота в этом районе был создан Юго-Западный
оборонительный  район.   В   его  состав   вошли   торпедные   катера,
железнодорожная   артиллерийская   бригада,   бригада   ПВО,   бригада
тральщиков, бригада морской пехоты и другие соединения и части.
    В  течение  ночи  на  24  марта  на  выносном  пункте   управления
командующего флотом в Паланге были решены все организационные вопросы,
утверждены  структура  и   штаты  органов   управления  и   спецслужб,
произведены все назначения.  У Юго-Западного морского  оборонительного
района не  было оргпериода  - все  части действовали  по  поставленным
заранее задачам.  Это объединение  успешно  действовало и  при  штурме
города и крепости Кенигсберг.
    Перед решающими боями за город  Трибуц побывал у командующего  3-м
Белорусским фронтом  Маршала  Советского  Союза  Василевского.  Маршал
попросил  помочь  действиями  авиации,  железнодорожной  артиллерии  и
кораблей. Как это было лучше  сделать? По решению комфлота  балтийская
авиация наносила удары по вражеским кораблям, вытесняла немецкий  флот
из Данцигской бухты, чтобы  он не мог  помочь Кенигсбергу. К  крепости
перебазировались  морская  авиация,  торпедные  и  сторожевые  катера,
железнодорожная артиллерия.
    Флотские части внесли свой вклад во взятие «неприступной  крепости
прусского духа».  В  ходе  штурма балтийские  летчики  и  артиллеристы
сокрушали  вражеские  укрепления,   наносили  удары   по  кораблям   и
транспортам в Кенигсбергском  канале и в  порту Пиллау. Враг  заявлял,
что Кенигсберг продержится не менее, чем русский Севастополь, но всего
лишь через четыре дня он вынужден был капитулировать. Высоко  оценивая
участие флотских соединений в штурме, маршал Василевский  поблагодарил
их за отличные действия.
    После овладения  Кенигсбергом  Трибуц предложил  быстрее  овладеть
крепостью Пиллау, чтобы отступающий противник не успел разрушить  порт
- его можно было использовать для базирования наших кораблей.  Адмирал
доложил свои  соображения  Василевскому,  в  них  большую  роль  отвел
морскому десанту. Но десант в  Пиллау не понадобился. Город был  занят
без него.  Командующий флотом  решил использовать  подготовленные  для
десантирования силы, высадив  их с  обеих сторон  косы Фрише-Нерунг  с
запада и востока.
    Силы западного десанта, врезавшегося  в гущу фашистских войск,  то
брали пленных больше, чем была численность десанта, то вдруг вместе  с
пленными оказывались в  окружении. Ведя  ожесточенный бой,  десантники
продвигались  на  соединение  с   войсками  11-й  гвардейской   армии,
наступавшей со  стороны  Пиллау. Встречными  действиями  гвардейцев  и
десантников была разгромлена крупная группировка врага.
    А через несколько дней встал  вопрос о крупном десанте на  датский
остров Борнхольм, на котором  насчитывалось 12 тысяч немецких  солдат.
По приказанию командующего флотом поближе к острову - в Кольберг (ныне
Колобжег) -  перебазировались пикирующие  бомбардировщики,  соединение
торпедных  катеров,   три  дивизиона   катерных  тральщиков,   морские
охотники.
    8 мая адмирал Трибуц по радио потребовал от гарнизона капитуляции.
А когда ответа не  поступило, по военным объектам  был нанесен удар  с
воздуха. Ранним утром 9 мая шесть торпедных катеров с десантом вышли к
острову Борнхольм. По пути в открытом море они пленили группу немецких
кораблей. Один  из  катеров  вынужден  был  сопровождать  пленников  к
Кольбергу, а пять подошли к  острову. Корабли отшвартовались в  порту.
Немецкий майор - адъютант коменданта острова - заявил прибывшим,  что,
если через 20 минут катера не уйдут, они будут расстреляны.
    Капитан 2-го ранга  Д. С.  Шавцов -  начальник штаба  Кольбергской
военно-морской базы - ответил:
    - Условия будем ставить мы.  Никакие переговоры вестись не  будут,
спасти гарнизон может только безоговорочная капитуляция.
    Десантники заняли порт, телефонно-телеграфную станцию и  аэродром.
Для поддержки десанта над островом  барражировали наши самолеты, а  на
другой день на Борнхольм доставили 600 пехотинцев. Враг капитулировал,
не успев  совершить  своих черных  дел  - взорвать  важные  объекты  и
утопить баржу, на которую были  погружены попавшие в неволю  советские
люди.
    В  тот  же  день  командир  Юго-Западного  оборонительного  района
вице-адмирал Н. И. Виноградов  получил от командующего флотом  «добро»
на прорыв в Либаву.  В 10.20 утра катера  подошли к гавани.  Катерники
видели на пирсах четырехствольные пулеметы и растерянные лица  солдат,
пораженных дерзостью  балтийцев.  Десант  с катеров  взял  под  охрану
военно-морские  объекты  и  судоремонтный  завод.  Вскоре  враг  начал
складывать оружие.
    Через пять часов после прорыва  десантников в город вступили  наши
сухопутные части.
    Так завершились боевые действия на Балтике, длившиеся от первого и
до  последнего  дня   войны,  -   все  1418  дней   и  ночей   Великой
Отечественной.
    В течение  всей войны  Краснознаменный  Балтийский флот  с  честью
решал поставленные  перед  ним стратегические  и  оперативные  задачи,
являлся  надежным  щитом,  прикрывавшим   с  моря  один  из   наиболее
ответственных участков советско-германского фронта.
    Совместные действия сухопутных  сил и  флота сорвали  гитлеровские
планы захвата Ленинграда - это  было основной задачей флота в  течение
длительного времени. Затем  началось наступление войск  и флота, и  по
мере расширения  операционной  зоны  увеличивались  масштабы  действий
кораблей и  авиации.  В  результате  немецкий  флот  нес  значительные
потери.
    Противник не решался нападать с моря на наше побережье, не  создал
угрозы для  приморского  фланга  советских войск  -  в  этом  огромная
заслуга воинов-балтийцев.
    Разработка целого ряда  операций знаменовала собой  новое слово  в
развитии оперативного искусства и стратегического использования флота.
И здесь важное слово  принадлежало командующему КБФ адмиралу  Трибуцу,
под чьим руководством всю войну действовал Краснознаменный  Балтийский
флот, замечательные боевые  дела которого Родина  в послевоенные  годы
отметила вторым орденом Красного Знамени.
    Еще  два  года   после  победного  майского   дня,  по   существу,
продолжалась война на Балтике  - война с минами.  В Финском заливе  их
было поставлено до 70 тысяч, в Балтийском море - свыше 80 тысяч мин  и
минных защитников. Да, трудились как на войне.
    Трибуц командовал Балтийским  флотом до мая  1947 года. Затем  был
заместителем главнокомандующего  войск  Дальнего  Востока  по  ВМС,  с
1949-го - начальником Гидрографического управления Военно-Морских Сил.
В  1951  году  Владимир  Филиппович  на  преподавательской  работе   -
начальник кафедры и факультета Военной академии Генштаба. Три года,  с
1957 по  1960 год,  Трибуц работал  адмирал-инспектором инспекции  ВМФ
Главной инспекции МО СССР.
    Родина высоко оценила заслуги Владимира Филипповича Трибуца  перед
Вооруженными Силами.  Он  награжден  двумя  орденами  Ленина,  орденом
Октябрьской  Революции,  четырьмя  орденами  Красного  Знамени,  двумя
орденами Ушакова 1-й  степени, орденом Нахимова  1-й степени,  многими
медалями.
    После ухода  в отставку  в  1961 году  Трибуц руководил  одним  из
секторов Всесоюзного института  научной и  технической информации.  Он
стал доктором исторических паук, активно вел общественную работу.  Его
перу принадлежит  более  200 статей  и  четыре книги.  Яркие  мемуары,
содержательные, глубокие статьи адмирала Владимира Филипповича Трибуца
и сегодня  в  нашем боевом  строю.  Дышащие героикой  военных  будней,
наполненные громадным  жизненным  и  боевым опытом,  они  учат  любить
морскую службу, флот, нашу Отчизну.
    30 августа 1977  года Владимир Филиппович  окончил свой  жизненный
путь. Имя  его  навсегда  осталось в  ряду  выдающихся  полководцев  и
флотоводцев Великой Отечественной войны.
    Капитан 1-го ранга
    В.МАКЕЕВ
    Составитель - кандидат исторических наук, полковник A. H. КИСЕЛЕВ
    Научный  редактор  -  кандидат  исторических  наук,  полковник   в
отставке В. Е. БЫСТРОВ
    Редактор В. Левченко
    Серийная обложка Ю. Арндта
    Художественный редактор А. Степанова
    Технический редактор Г. Прохорова
    Корректоры А. Долидзе, Л. Четырнина, Н. Самойлова
    Notes