Понятно, как обрадовались мы в эту тяжелую минуту его появлению. Подкрепления 
невелики, но они помогли нам подавить батарею противника и благополучно выйти 
из окружения. Позже мои действия были одобрены командованием корпуса, хотя, по 
правде говоря, я ожидал за отход нагоняй. 

Сложная обстановка тех трудных дней научила нас поенной хитрости. Каждый день 
начальник артиллерии дивизии подполковник К. И. Цикадо намечал план действий 
"кочующих" орудий. Батареи дивизионов меняли позиции днем и ночью. У немцев 
создавалось впечатление, что они имеют дело с крупными артиллерийскими силами. 
К тому же непрерывная смена позиций позволяла нам уберечь орудия от обстрела и 
бомбежек. 

Прослышали мы, что гитлеровцы боятся наших танков Т-34 и КВ. Но где их взять? 
Не помню уж, у кого в дивизии родилась мысль сделать макеты тридцатьчетверок. 
Обшили мы несколько транспортных машин фанерой, приделали деревянные пушки, 
покрасили в защитный цвет. Слоят такие пугала, замаскированные, в кустарнике 
или на опушке леса, а рядом ведут огонь настоящие пушки. На пехоту противника 
это производило впечатление, и на этих участках она не лезла напролом... 

Даже теперь, спустя тридцать с лишним лет, я не могу не поражаться тому 
мужеству, той боевой активности, которые ежедневно, ежечасно проявляли воины 
20-й танковой в то трудное для нас время. В лесах и болотах Полесья мы прошли 
настоящую боевую школу. Несмотря на огромное превосходство врага на земле и в 
воздухе, нам удалось сохранить воинскую дисциплину. Не припомню в дивизии 
случая паники. Отходя с боями в составе девятого мехкорпуса, дивизия выполнила 
главную задачу - вместе с другими частями и соединениями она сдержала 
продвижение фашистских войск и помешала им осуществить молниеносный выход к 
Днепру. 

* * * 

В Главном автобронетанковом управлении меня немедленно принял генерал-лейтенант 
танковых войск Яков Николаевич Федоренко. Мы были знакомы по совместной службе 
в Киевском военном округе, а еще раньше по той же Шепетовке, где Федоренко 
командовал бригадой тяжелых танков. 

Яков Николаевич пришел в бронетанковые войска с флота. Во время гражданской 
войны довелось ему воевать на бронепоезде, что в конечном счете и определило 
его судьбу. Он стал танкистом. Перед войной Федоренко немало сделал для 
укрепления боеспособности наших танковых и механизированных войск. Этому делу 
он отдавал все свои силы. 

Но для меня он был еще и товарищем, всегда отзывчивым и приветливым. Бывало, по 
какому делу ни зайдешь к нему, он тут же усадит тебя, подробно расспросит обо 
всем и непременно напоит чаем. Большой медный чайник был неизменным его 
спутником. Всегда в нем дымился кипяток. 

Будучи загружен огромной работой и занимая ответственный пост, Федоренко 
оставался в душе простым, жизнерадостным украинским парубком. В запасе у него 
была бездна забавных историй, баек, анекдотов, которые он рассказывал с 
великолепным украинским юмором. 

Но в этот раз, войдя в его кабинет, я не мог не обратить внимания на то, что 
Яков Николаевич за последнее время постарел и осунулся. Мешки под глазами, 
красные прожилки на белках, серый цвет лица. Видимо, сказалось нервное 
напряжение последних месяцев. Но, несмотря на тяжелые известия, поступавшие с 
фронта, и загруженность, Яков Николаевич не утратил ни своей приветливости, ни 
сердечности. 

- Вот что, Катуков, - сказал он, едва мы успели обменяться рукопожатиями, - 
принимай четвертую танковую бригаду. 

- Бригаду? - удивился я. 

- Да, бригаду. Механизированные корпуса и танковые дивизии расформировываются, 
поскольку многие заводы эвакуируются на восток и выпуск машин временно 
сократится. Машин для крупных соединений не хватает, поэтому решено спешно 
создать соединения меньших масштабов - бригады. 

Из дальнейшей беседы выяснилось, что бригады, которой мне предстояло 
командовать, как таковой, еще не существует, что она находится пока в процессе 
формирования. 

- Выезжай под Сталинград, - заключил нашу беседу Я. Н. Федоренко. - Готовь 
соединение к тяжелым боям. 

Вряд ли стоит доказывать, что новое назначение - всегда большое событие. Ехал я 
в Москву и думал: как сложится дальнейшая судьба, где будет мое место в той 
огромной, поистине всенародной битве, которая развертывалась от берегов Белого