лодку  в затемненный  Ленинград.  Шли в  тридцатиградусный мороз  в сплошной
мгле, делая  все возможное, чтобы ни  одна  искорка не выдала корабли. И это
удалось морякам.  Гитлеровские артиллеристы приметили конвой,  когда  он уже
подходил  к огражденной  части Морского канала.  Открытый вдогонку огонь  не
причинил вреда.
     В самые темные дни ленинградские электростанции получили горючее, чтобы
выработать ток цехам,  изготовляющим танки,  пушки, снаряды, осветить и дать
тепло госпиталям, детским садам, хлебопекарням и общественным столовым.

     8 января. Все  наше начальство отбыло  в  Ленинград. Там  ремонтируются
крупные  корабли. В Кронштадте остались заместители. Меня  вызывают в Пубалт
на совещание редакторов многотиражных газет, а поговорить о транспорте  не с
кем. Связываюсь по телефону  со старшим политруком  Семеновым  -  редактором
многотиражки "Огневой щит". Тот посоветовал:
     - Приходи к  шести утра к  четвертой северной  казарме. Пойдет грузовая
машина с медиками. Только не опоздай. На улице мороз. В заливе еще холодней.
В открытой машине замерзнешь.
     В  казарме остались валенки  одного из инструкторов политотдела.  Решаю
надеть их. Но  в  Ленинграде погода  капризная:  сегодня  мороз, а  завтра -
оттепель. В  валенках  по воде не будешь ходить.  Запихиваю в вещевой  мешок
сапоги.
     Печатник  принес еще мокрые листы  оттисков последнего номера газеты. Я
вычитал их, подписал и попросил разбудить меня в пять утра.
     Сегодня улягусь спать раньше. Предстоит нелегкий путь.
     11 января.  Вот  я и  в  Ленинграде. Пишу в теплой  и  светлой каюте на
корабле. Мы добирались из  Кронштадта в Ленинград больше десяти  часов, и не
просто, а с преодолением препятствий и приключениями.
     На  эвакопункте ко  мне и  Семенову  присоединился  политрук Кронфельд,
редактировавший  многотиражку фортов. Медики  не хотели  троих брать на свою
трехтонку. Шофер  уверял, что у  машины плохие скаты, ее нельзя перегружать.
Но его заставили посадить нас и еще двух женщин.
     Мы выкатили на лед первыми. Ночью была метель.
     Дорогу  во  многих  местах  замело  так,  что  машина  застревала.  Нам
приходилось соскакивать на лед и дружно толкать трехтонку. А  она буксовала,
обдавая нас ошметками снега.
     Восемь  километров ледовой дороги мы  преодолевали часа  два.  А  когда
выбрались на берег и миновали контрольный пункт, шофер объявил:

     -  Дальше  машина не пойдет,  кончилось  масло. Буду, ждать, когда  его
подвезут.
     И он стал закрывать одеялами  капот грузовика. Зная шоферские уловки, я
остался сидеть в кузове. Но мои спутники спрыгнули в снег и стали звать:
     - Плюнь. Тут до вокзала недалеко. Поедем в Ленинград поездом.
     И я пошел  с  ними.  Когда мы свернули на тропу, ведущую к  вокзалу, то
увидели, как наша трехтонка газанула и  умчалась на Приморское шоссе. Подлец
шофер обманул нас.
     Недалеко  от  железнодорожного  пути  мы  увидели  труп,  завернутый  в
половик. Конечно, заволновались: "Кто такой? Почему труп брошен?"
     Две школьницы, проходившие с сумками мимо, сказали:
     - Это Водовозов, он третий день валяется.
     Нас удивило равнодушие  девочек.  В Кронштадте убитых и раненых убирали
быстро. Значит, они здесь нагляделись такого, чего мы не знаем.
     .  На вокзале  нам сказали,  что поезда не ходят уже второй  день.  Нет
дров. Ждать бесполезно.
     Как же  добраться  до Ленинграда? Мы  вышли  на Приморское  шоссе.  Там
увидели еще одного мечущегося кронштадтского редактора.
     -  Машины не  останавливаются,  - сказал он.  - Проносятся мимо. Больше
часа голосую.
     Тогда  мы решили не стесняться:  вытащили  пистолеты  и выстроились  на
дороге.
     Мчавшаяся  пятитонка, нагруженная пустыми  железными бочками, замедлила
ход и остановилась. Из шоферской кабины выскочил капитан.
     - Что за безобразие! По какому праву машины останавливаете?
     - Нам надо в Ленинград, а по - иному вас не остановишь.
     - Никого не беру, у меня скаты плохие.
     Но мы не поверили ему, все забрались в кузов и даже втащили к себе двух
медичек.  Капитан, видя,  что  с нами  ничего  не поделаешь,  махнул рукой и
скрылся в кабине шофера.

     Грузовик дернулся и понесся по избитой дороге, бренча бочками.
     Чтобы  спокойней было  ехать,  мы все бочки поставили на  попа,  а сами
сгрудились у кабины. Но и здесь пронизывал колючий холод. Мороз был не менее
двадцати градусов. Встречный ветер резал щеки ножами, слеплял - веки.
     Я повернулся  спиной  к  ветру  и  увидел перед собой молодую  медичку,
которая, не снимая с  плеч  вещевого мешка,  лежала грудью  на бочке, а руки
засунула в  рукава. Мороз выбелил ей поднятый воротник шинели, выбившиеся из
- под  шапки прядки волос,  брови  и ресницы. Лицо и лоб у нее покраснели от
холода, а левая щека и край подбородка начали белеть.
     "Обморозится", - подумал я и посоветовал девушке растереть лицо. Но она
так окоченела, что не могла шевелить пальцами.