команду:
     - Всем, кто уходит на сухопутный фронт, выйти с вещами на построение!
     На фронт уходят те, без кого можно обойтись на "матке" подводных лодок.
Набралась целая рота.
     Засвистели боцманские дудки, на верхней палубе старшины и  краснофлотцы
прощаются с командирами.
     - Прощай, батя! - кричат они Климову на мостик.

     Капитан - лейтенант, тряся бородой, отвечает:
     - Бейте гадов, чтоб ни Невы, ни Берлина не увидели!
     Ко мне  подходит  печатник  Цыганок. Глаза,  его неестественно блестят,
попахивает спиртным.
     - Никак выпил? - удивляюсь я, зная его тихий нрав и трезвость.
     - На промывку шрифта спирт выписывали, - сознался он. - Не оставлять же
на "Полярке". Он обнял меня и прослезился.
     - Ну желаю тебе удачи, - сказал я на прощанье. - Скоро и  нас спишут на
сушу.
     На  панелях толпятся любопытные ленинградцы. Краснофлотцы  и старшины в
черных бушлатах и бескозырках выстроились на набережной лицом к кораблю.
     Произносятся  последние  речи,  но что говорят выступающие, я не слышу.
Потом строй  рассыпается, с корабля  сбегают остающиеся...  И опять  крепкие
объятия. Может, навсегда расстаются "годки", вместе плававшие и отбивавшиеся
от  врагов на  море. Трудно  разобрать - от  дождя  ли,  от  слез ли  лица у
балтийцев мокрые.
     Но  довольно  прощаний!   Немцы   близко:  уже  подходят  к  пригородам
Ленинграда. Раздается команда:
     - Становись!
     Моряки выстраиваются на мостовой в четыре шеренги. У каждого за плечами
винтовка.
     - Нале - во! Шагом... арш!
     Грянул оркестр. Качнулись штыки. И моряки, гулко печатая шаг, двинулись
в путь. В последний раз матросы взглянули на родной  корабль, на его флаг и,
словно сговорившись, сорвали с голов бескозырки и замахали  на прощание так,
что ленточки защелкали как бичи.
     Говорят, что они сегодня же вступят в бой.
     7  сентября. Корабль заметно  опустел. В вышине над городом барражируют
"миги". Их моторы ревут громче, чем на других истребителях.
     С  севера, востока и  юга доносится артиллерийская канонада. Гитлеровцы
приблизились  к городу с трех сторон. Их  снаряды уже рвутся  у пятой ГЭС, у
завода "Большевик", на товарной станции Витебская - сортировочная.
     Ко  мне  в  каюту пришел попрощаться комиссар Боб -  ков.  Он уходит  в
разведотдел и берет с собой одного из наших политработников.
     - Может, и мне место найдется? - спрашиваю я.
     - С удовольствием взял бы, -  отвечает он,  -  но тебя отзывает Пубалт.
Сдавай редакционное имущество и собирайся в Кронштадт.
     - Что мне там уготовано?
     -  Не  знаю. Явишься  к полковому  комиссару  Добролюбову. Должен  тебя
предупредить: в Кронштадт, возможно, придется путешествовать под обстрелом.
     Оказывается,  моторизованные  гитлеровские  дивизии  уже  прорвались  к
Тосно, Пушкину, Урицку, показались у Нового Петергофа.
     Попрощавшись с комиссаром, я до вечера  сдавал редакционное имущество и
запасы бумаги.
     9 сентября. За двое суток не удалось поспать и двух часов. Беспрерывные
воздушные тревоги.  С  постели  поднимают звонки громкого боя. Вскакиваешь и
бежишь на свое  место по  расписанию.  А  там стоишь  у кормового пулемета и
смотришь,  как  щупальца  прожекторов  ловят  мелькающие,  похожие  на  моль
самолеты. Вокруг грохот зенитных пушек.
     Гитлеровская авиация второй день бомбит город. Вчера во многих  районах
бушевали  пожары.  Особенно  сильно  горели  Бадаевские  склады.  С  мостика
"Полярной звезды" можно было разглядеть пламя и  поднимающиеся  вверх  клубы
черного жирного дыма.  Пожар не унимался всю ночь. Толстенный, черный  столб
дыма поднялся до облаков, окрашенных в багровый цвет.
     Утром  я решил съездить к пожарищу,  которое, говорят, бушует почти  на
трех квадратных километрах.
     В  царские  времена  Бадаевские  склады  прославились  тем,  что в  них
расплодились десятки тысяч крыс, с которыми купцы не могли справиться. Когда
длиннохвостые твари рано утром лавиной шли к Неве на водопой, на их пути все
замирало: останавливались  трамваи,  застывали  в  неподвижности  извозчики,
прятались  пешеходы.  Обитательниц  складов опасно  было  обозлить, они  бы,
разорвав человека и коня на клочки, не оставили бы и следа.
     После  революции  в  годы гражданской  войны склады  опустели  и  крысы
пропали.  Теперь  в  этих каменных  строениях, с черными  толевыми  крышами,
хранились солидные запасы муки и сахара.
     Море огня я увидел издали.  Трамваи  дальше  не шли. Район был  оцеплен
пожарными и войсками. Я с трудом пробился к добровольцам, вытаскивавшим  всю
ночь  мешки из крайних полуразрушенных складов. Даже  в сотне метров от огня
жара была нестерпимая.
     Спасенный обгорелый сахар походил на грязный пористый снег. Его скребли
лопатами и  грузили на  трехтонки. Но  это была  малая  толика из того,  что
находилось на складах.