"В  море погасли огни", Туся  похвасталась внучке,  что  она  знает  тебя  с
детства, и принялась вместе  с ней читать. Дойдя до  берез, Туся неосторожно
воскликнула: "Это  же  про нас!  Ах,  какой  он  негодяй!" Внучка попыталась
выяснить: что бабушку так потрясло?  Но та,  ничего не объясняя, кинулась  к
телефону и принялась выговаривать  сестре: "Вот он, твой Пека!  Ты все время
уважительно о нем говорила, а он такое о нас написал".

     Я прочитала твою книгу и тоже возмущена. Как тебе  не стыдно выставлять
тайны  юности  на  всеобщее   посмешище?  Почему  так   несправедливо,   без
писательской  проникновенности,  ты  изобразил нас?  Чтобы  оттенить героизм
моряков? В книге мы выглядим праздными  и жеманными дамочками,  паникершами,
подхватывающими  сплетни.  Даже  если  бы мы  в самом деле были  такими,  то
блокада, я полагаю, исправила бы нас. Как ты не учел этого и не встретился с
нами после войны? А еще называешься инженером человеческих душ.
     Кстати, мы никогда не были дамочками - бездельницами.  Заочно завершили
высшее образование  и работали: я в НИИ, Туся  на "Светлане".  На  оборонных
работах ее ранило. Вот тебе и дамочка!
     Да, мы любили  хорошо одеться  и заботились о своем внешнем виде даже в
дни  блокады.  В тридцатиградусные морозы, когда не было ни  дров, ни света,
чуть ли не  ползком добирались  до  проруби и черпали  невскую  воду. Ее  мы
заправляли клеем, перцем, солью и горчицей и пили из чашек, как бульон.
     Мы видели, какие бывают глаза  у кошек, когда за ними охотятся голодные
люди, слышали, как рыдают матери, когда нечем накормить малышей. И все же мы
не падали духом, работали и помогали тем, кто больше ослаб.
     Ты, наверное, не знаешь,  что перед войной я играла в женской хоккейной
команде  "Спартака"? Так  знай.  И в  сборной  города  сражалась. В  блокаду
случайно  встретила одну  из наших  хоккеисток Катю.  Она  работала не  то в
детдоме, не то в детской больнице. В общем назвала что - то неопределенное и
спросила: не имею  ли  я ценностей для обмена на продукты? Я уже голодала  и
готова была отдать все, что сохранилось. В условленный день я пришла к ней с
сыном  соседки  Сережей. Катя встретила  нас в шикарном  махровом халате. На
столе у нее лежали  большой кусок ситного, колбаса, печенье и стояла рядом с
чайником  открытая  банка   сгущенного  молока.   Приятно  пораженные  таким
гостеприимством,   мы  скромно   уселись   у  края  стола.  Катя   поспешила
предупредить: "Вы извините, но я  не угощаю. Не такие теперь времена. Просто
я не успела позавтракать. Продукты могу только выменять".

     Сережа покраснел и, закусив губу, отскочил от  стола. Я тоже поднялась.
А Катя  как  ни в  нем  не бывало  принялась  открывать  шкафы  и показывать
шикарные шубы, платья, кружева, кофты, отрезы и тонкое белье. Вот - де, мол,
как  я живу!  И тут же  похвасталась:  "Ты  помнишь  Родю?  Он у меня  часто
бывает". Родей  мы называли  нашего школьного физкультурника, в которого все
девчонки были влюблены.
     Мне  за  чернобурку Катя отсчитала двадцать  кусочков пиленого сахара и
отсыпала из мешка не  более килограмма гороху. Это всякого бы возмутило. И я
заметила:  "Ты  бы  не  обеднела,  если  бы  за  эту  лису  дала  нам еще  и
позавтракать".  -  "А  не  жирно  будет?  -  отозвалась она.  -  Много  вас,
нахлебников, наберется".
     Я  не знаю, что  со мной случилось, но я отломила кусок ситного  и дала
его Сереже. Тот  жадно  вцепился в  краюшку  зубами,  но  Катя не  дала  ему
проглотить  и  куска. Она вырвала  ситный изо  рта. По природе  я человек не
драчливый.  Но  тут  не  сдержалась,  хотела  дать  по  загривку,  но   Катя
повернулась и...  я ударила кулаком в лицо так, что она взвыла.  Ведь рука у
меня была натренированная в хоккее.
     Не долго размышляя, я схватила  со стола остатки ситного, колба - су и,
подцепив свою сумку,  выскочила с  Сережей на лестницу.  Спускаясь  вниз, мы
жадно  поедали утащенное. Только на улице я опомнилась. Чтобы  не  быть  для
самой себя грабительницей, я  вновь  поднялась  наверх. Дверь  еще  не  была
заперта.  Я вошла в столовую, бросила Кате на стол свое единственное золотое
кольцо и оказала:
     "На, подавись! Но знай: все, что ты  выманила у голодных, счастья  тебе
не принесет, все обратится в прах!"
     И слова мои оказались вещими. Совсем недавно в вестибюле поликлиники на
Доске  почета я  приметила фотографию  Кати. Под ней  было написано, что это
лучшая из лучших ночных нянечек, награжденная "Знаком Почета".
     Я,  конечно, встретилась с  ней. Передо мной стояла  пожилая  смущенная
женщина в белом халате.
     "Ты  не представляешь, как  тогда отрезвил меня  твой удар, -  негромко
призналась она. - Он заставил меня опомниться.  Ну а бомба, которая попала в
наш  дом и  разнесла  в  пух и прах мои накопления, окончательно выбила  дух
стяжательства.  Я   опять  стала  человеком.  Прошу  тебя,  не  рассказывай,
пожалуйста, нашим, какой я была дрянью.
     Оказывается, и оплеуха от всего сердца  может облагоразумить человека и
пробудить его совесть.
     В декабре сорок первого  года умер мой свекор. Он был известным врачом.
Умер  на  груди у больного,  когда выслушивал  его.  Будь  другое время - за
гробом профессора пошла бы добрая  половина города.  А в декабре его повезли
на кладбище двое - я и подруга. Гроб тащили на детских саночках.
     В этот  день  было  много тревог. Во время артиллерийского обстрела нас
загнали под  арку ворот. На колдобине гроб  слетел с  саночек. Мы с подругой