сухими, а пожилой шофер плакал. По его щекам то и дело катились слезы.
     На кладбище светили  синие  фары.  Кружила поземка. Подъезжавшие машины
сваливали мертвецов  в одно место. Здесь они лежали грудой голыми и в  одном
белье на холоде. Мне стало страшно.
     Сойдя с машины, мама потянула меня к могилке, присыпанной снегом. Желая
вытащить из обелиска  мою фотокарточку, она голой рукой ударила по  стеклу и
сильно поранилась.  Могилка  обагрилась ее кровью.  Рана оказалась глубокой.
Хорошо,  что на кладбище очутился военврач. Он разорвал индивидуальный пакет
и перевязал маме руку. Узнав о происшедшем, он поцеловал меня и сказал:
     - Сто лет жить будешь!
     Это памятное событие не прошло бесследно: Сусанна  Константиновна стала
плохо  видеть  и  говорить  с запинками,  а маленькая  девочка  в  одну ночь
сделалась седой.
     В  марте 1942 года  Сусанну  Константиновну  и  ее дочь эвакуировали по
"дороге жизни"  на  Большую землю.  В  тылу она  стала  работать  в  военном
госпитале сестрой -  хозяйкой. Девочка  же училась.  И никто из мальчишек не
позволял себе таскать ее за седые косы.
     Мать и дочь  вернулись в Ленинград в 1944 году и первым долгом  поехали
на Пискаревское кладбище  взглянуть: что  сталось с блокадной  могилкой? Они
разыскали ее и  были поражены. За  могилкой  кто -  то ухаживал: бугорок был
облицован дерном и сверху лежали цветы. Не было только деревянного обелиска.
Его, видно, сожгли в холодную блокадную зиму. Изочка вместе с матерью на это
место посадили куст сирени.
     С тех пор в выходные дни они ходили на кладбище. Война уже кончилась, а
людей все  хоронили и  хоронили.  Это  умирали  в  госпиталях  тяжелораненые
защитники Ленинграда. На похороны  приезжали  отцы  и матери бойцов. Сусанна
Константиновна  знакомилась  с  ними  и  давала  обещание  присматривать  за
могилками. Слово свое она сдержала: весной сажала цветы, летом  приходила их
поливать.
     В  раннем детстве Изочке хотелось  стать балериной. Но в балетную школу
она  опоздала:  в  нее  брали  только  семилетних  девочек,  а  ей  уже  шел
двенадцатый год. Она стала учиться  в балетном кружке Дворца культуры  имени
Кирова,  которым руководил  Федор Васильевич  Лопухов.  Опытный балетмейстер
сумел хорошо  подготовить учеников.  Они  успешно выступали в самодеятельных
балетных спектаклях. В "Лебедином озере" Изочка танцевала в группе маленьких
лебедей.
     Изольда кончила десятый класс.
     Однажды  на  кладбище  к Сусанне  Константиновне и  ее  дочери  подошла
скульптор Вера Васильевна Исаева. Узнав, почему  они так часто бывают здесь,
она спросила:
     - Не разрешите ли вы своей дочери позировать мне?
     Исаева  вместе  со  скульптором  Тауритом  готовились  к  конкурсу   на
мемориальный  памятник. Они  долго мучились с  фигурой  скорбящей  Матери  -
Родины,  а  она  не  получалась.  Вера  Васильевна   ходила  по  кладбищу  и
присматривалась к  безмолвно застывшим и плачущим матерям, но не могла найти
нужного образа. Скульпторы понимали, что  Мать  - Родина должна олицетворять
мощь и молодость  страны. Они нашли такой образ - Марию Михайловну Алферову.
Молодая работница выросла в семье потомственных питерских рабочих, в блокаду
была  ранена.  Но   у  здоровой,  цветущей  девушки  скорбь  вызывали   лишь
воспоминаниями о погибших братьях.
     Скульпторы слепили шестиметровую фигуру в глине и пришли в отчаяние: на
лице ее не было скорби.
     И вдруг везение - на кладбище Исаева увидела седую девушку. Та, посадив
цветы, выпрямилась и некоторое время смотрела в небо. Создалось впечатление,
что девушка  плачет  без слез.  В таком скорбном обрамлении  были ее глубоко
запавшие глаза. Поразила и осанка.

     "Вот скорбящая!" - подумалось скульпторше.
     С этого дня  она стала присматриваться к Изольде, делать эскизы, лепить
ее голову  в  разных  поворотах. В синтетический образ Пискаревской Матери -
Родины вошла и ее скорбь.
     На   высоком  постаменте   скорбит  молодая   женщина,   блокадница   -
Ленинградка.  Слез ее не видно, она  стоит на ветру и плачет, жалея погибших
сыновей и дочерей.
     Книга  "В  море  погасли  огни"  уже  выходила  одним  изданием.  После
опубликования  дневников я получил много писем от участников  войны. Одни из
них благодарили меня за то, что я правдиво показал оборону города со стороны
моря  и  сохранил в  записях дух ленинградцев,  детали боев и  быта,  другие
подсказывали, о чем бы следовало еще написать и  чьи имена вспомнить, третьи
обижались на  то, что я не отметил героические действия их частей и кораблей
и не так изобразил знакомых им людей.
     Все корреспонденты, наверное, по - своему правы. Многого в моих записях
нет.  Невозможно  объять необъятное.  Я  написал  только  о том,  что  видел
собственными глазами или услышал от людей, которым  доверял почти как самому
себе.
     Среди пачки писем были и сердитые послания. Меня потрясло письмо  Аули.
Оно было  без всякого обращения  и  приветствия, начиналось, как детективная
повесть:
     "В полночь мне  позвонила Туся. В гневе она изругала меня за чрезмерную
откровенность в довоенные времена. Оказывается, раздобыв где - то твою книгу