показывалась  зелень.  По обеим  сторонам  дороги виднелись  черные  обломки
деревьев, истерзанные осколками бомб и снарядов, и полуобгоревшие пни берез,
тополей и дубов. Инвалидов давно выкорчевали. На их месте теперь раскинулись
фруктовые сады и зеленые рощи. На обильно политой кровью земле буйно тянется
вверх новая поросль.  Она  прикрывает шрамы  войны. Уже с трудом  разглядишь
вмятины,  оставшиеся  от  прежних  дзотов,  рухнувших  землянок,  траншей  и
воронок. Скоро они совсем сотрутся с лица земли.
     Гатчина,  которая  более  двух  лет  находилась  в  руках   оккупантов,
отстраивается медленней. От ее окраин еще тянутся такие разбитые дороги, что
по ним  трудно  проехать.  Машину раскачивает  и  трясет  на  колдобинах,  В
глубоких  лужах  "Волга"  неожиданно  как  бы  лишается  тормозов,  они   не
действуют. Но мы все же минут за сорок преодолеваем пятнадцать  километров и
попадаем в деревню Чернове. У первого встречного спрашиваем;
     - Где живет Прохватилов?
     - Какой? Молодой или старый? - Старый, который моряком был.
     - Вон там, - указывая на какие -  то заросли, говорит колхозник. - Надо
проехать за озеро, на самую окраину. Дальше уж никто не живет.
     Мы смотрим в котловину на заросли. Где же тут озеро? А от него не много
воды  осталось.  Казалось,  что  среди  топей, затянутых  ряской и  круглыми
листьями лилий, петляет тихая речка.
     Уровень  воды озера, видно, давно понизился, потому  что прежние отмели
стали сушей и густо поросла кустарником, осокой, камышом.
     На таком озере  впору  жить  русалкам  и водяным. Что же  здесь  делает
боевой водолаз?
     Дом Прохватилова,  огороженный невысоким забором, мы нашли за родником,
в самой чаще зарослей. Здесь могли обитать и лешие.
     Навстречу нам вышла древняя старушка.
     - Вы до Вани? - спросила она. - Дома нема, пи - шел до вора. Якись - то
хлопец мережку стянул. Хорошо, соседи бачили.
     -  Что  же  он  сделает  с  вором?  -  помня  рост  Прохватилова и  его
решительность, поинтересовался я.
     - Та окажет, шо так не годится! - ответила старушка.
     - А вы кем ему доводитесь, мамашей?
     - Так, так... приехала до сыночка помирать. Мне вже девяносто с гаком.
     - Из каких мест?
     - Лебедина. Слышали о таком местечке? Сумские мы.
     Старушка  провела нас в  невысокую  застекленную  беседку, находившуюся
посреди  поляны,  сплошь покрытой золотистыми головками  высоких  и  крупных
одуванчиков.
     - А зачем вам столько одуванчиков? - спросил я.
     - Травку трусики любят. С молочком она. А цветы - пчелкам.
     И тут я заметил по краям поляны ульи, похожие на игрушечные домики, а у
сарая - клетки крольчатника.
     - Ух какое у вас хозяйство! - невольно воскликнул я.
     Вскоре за  оградой показалась  еще  одна пожилая женщина,  закутанная в
белый платок, как это делают украинки, спасаясь от палящего солнца.
     -  Жена прийшла,  - сказала старушка.  - Може, во -  на  знает, где его
шукать.
     Женщина, принесшая корзину свежей травы для кроликов, говорила на таком
же смешанном русско-украинском языке, бытующем на юге.
     -  Гостей Иван Васильевич не  ждал, - сожалея,  сказала она.  - И  куда
пийшел  - не  знаю. Гадаю, шо  у  той край. К  обеду  явится,  - уверила нас
женщина.
     Вскоре появился и Прохватилов, притащивший на плече старенькую мережку.
Поставив ее сушиться у стенки сарая, он стал вглядываться в меня и, конечно,
не  узнал приходившего в  отряд корреспондента.  Спросив,  зачем  я прибыл к
нему, Иван Васильевич протянул руку, крепко стиснул мои пальцы и пригласил:
     - Прошу в дом.
     Пропустив вперед, он повернулся к женщинам и негромко сказал:
     - Пожарьте рыбки свежей и чего-нибудь еще сообразите.
     В   большой,  не  по-деревенски  обставленной  комнате  стоял  огромный
письменный стол, широкий зачехленный диван, а над ним на стене висело в раме
большое  фото: еще молодой  Прохватилов  в парадной форме капитана  третьего
ранга, увешанный  орденами,  и рядом  с  ним небольшая круглолицая женщина в
берете со звездочкой и медалью "За оборону Ленинграда" на кителе.
     - Шо бы вы хотели уточнить? - сев против меня, спросил Иван Васильевич.
- Записей я не вел - разведчикам не положено. А на память не надеюсь. Болеть
начал. Видите  -  стол лекарствами  и  приборами завален.  Сам себе давление
меряю и уколы делаю. Поблизости врача нет.
     - А что с вами? - спросил я.
     - Высокое давление, да еще при диабете.
     -  Говорят, что эти болезни порождает пережитый страх. На днях где - то
вычитал.
     - Может быть, -  согласился Иван Васильевич. - Страху - то я натерпелся
вволю. Почти во  всех больших операциях  участвовал.  Некоторые  думают, что
если человек рослый и крепкий, то он ничего не боится. Чепуха.
     Всякий  жить  хочет.  Но один боится и  всем заметно,  а  другой  умеет
скрывать, а потом вот болеет.
     Я ему дал  несколько страниц, напечатанных  на машинке, из  той записи,
что сделал  во время войны. Он внимательно стал вчитываться. И вдруг старого