экспедитору  и почтальону  на  дрезину, я отправился  по  одному  из  "усов"
железной дороги  в  лесную  часть республики.  Оказывается,  железная дорога
имела несколько таких отводов, названных "усами", по которым  после стрельбы
уходили в лесную чащобу бронепоезда.
     В начале тридцатых годов я побывал на трехмесячной военной подготовке в
лебяженских летних лагерях.  Местные  леса и дороги мне были знакомы, потому
что вузовскую  роту  не  раз поднимали  по  тревоге  и заставляли  с  полной
выкладкой делать большие переходы и пробежки.

     Когда - то на здешних просеках и полянах располагалось много палаточных
городков.  Теперь же  в  лесах  выросли многочисленные  землянки,  блиндажи,
капониры. Под высокими елками и соснами укрывались танки,  самоходки, тягачи
с тяжелыми пушками, походные мастерские и кухни.
     Никогда  еще  в  лебяженских  лесах  не  было столько войск,  а они все
прибывали  и  прибывали.  Саперы, видимо,  не  успевали  строить  землянки и
дороги. Солдаты копошились всюду, даже на болотах.
     Побывав на бронепоезде "Балтиец" и на двух тяжелых батареях,  я еще раз
убедился,  что моряки нигде  не  меняют  своего лексикона. Вагонная  лесенка
называлась  трапом,  площадка - палубой, порог - комингсом.  Здесь, пока  не
было  боевых  действий, проводили по тревоге учения,  "крутили" кинокартины,
забивали "козла", "травили" в курилках у срезов бочек, наполненных водой. На
флотском просторечии Ораниенбаум назывался "Рамбовом", Красная Горка - "Форт
- фу", бронепоезд - "Борисом Петровичем", а обед - "бачковой тревогой".
     Пообедав,  я  вернулся  в  Ораниенбаум.  А  там на мохначевском  речном
трамвае почти под утро отправился в Ленинград.
     Теперь я знаю, какая уха заваривается в ораниенбаумском "котле". Только
бы противник не пронюхал!
     17 ноября. Женщины, которые не поддавались дистрофии и стойко выдержали
испытания  первой блокадной  зимы,  вдруг  на  второй  год  стали чахнуть  и
умирать. И это тогда, когда хлеба  уже было почти  вволю  и других продуктов
выдавали по карточкам больше, чем, в Москве.
     Пришлось  для  истощенных  создать  специальные стационары  санаторного
типа, лечить и подкармливать витаминами, чтобы смертность пошла на убыль.
     Ко второй  блокадной зиме  готовились тщательней: сделав большие запасы
продуктов, стали добывать топливо.
     Уголь  собирали  по  насыпи  железнодорожных путей.  В  торговом  порту
водолазы  опускались на дно, вымощенное толстым  слоем  кокса  и  антрацита,
утопленных за многие годы погрузок, наполняли углем бадьи и с помощью кранов
вытаскивали наверх.
     Бригады лесорубов  пошли  выкорчевывать старые пни во  всех пригородных
лесах. Но  и  этого  оказалось  мало.  Исполком Ленсовета принял  решение  -
пустить  на слом деревянные дома. Была объявлена всеобщая повинность: каждый
ленинградец, достигший  шестнадцати лет, должен  заготовить четыре кубометра
дров. Половина заготовленного пойдет на отопление его собственного жилья.
     И люди охотно трудились. Некоторые выполняли по полторы нормы. Так было
снесено семь тысяч  деревянных домов и заготовлено более миллиона кубометров
дров. Всех, кто жил в деревянных домах, пришлось переселить в каменные.
     Но  в  парках  за  всю  блокаду  ни  одного дерева  не  срубили.  Парки
охранялись, чтобы город мог дышать кислородом.
     За лето и  осень  водолазы сумели  по дну  Ладожского  озера  проложить
трубопровод, по которому пошло  в Ленинград жидкое горючее,  и электрокабель
от Волховской ГЭС.
     Сейчас электричество горит во многих домах. Оно зажигается  рано утром,
когда  надо  собираться  на работу, и в семь  часов  вечера.  Электроэнергия
лимитирована. Каждая семья  может  пользоваться сорокаваттной  лампочкой  не
более четырех часов в день.
     20  ноября.  Побывал  в  кронштадтском  ОВРе. Многотиражка,  которую  я
редактировал, уже носит другое название, а штат старый. Печатник и наборщицы
заметно поправились,  а  корректор Рая даже  обрела пышные  формы. Она вышла
замуж за политотдельца.
     На  сторожевиках, тральщиках и  катерах  меня еще  помнят.  Блокада  не
повлияла  на  морское  гостеприимство:  во  время  "бачковой  тревоги"  меня
приглашают к столу в кают - компанию.
     25  ноября.  Устроился  в  Кронштадте:  получил  крохотную  комнату   в
подплаве. В ней тепло и ярко горит свет электрической лампочки.

     Снова я среди подводников и слушаю всякие истории о "малютках", "щуках"
и "эсках".
     Здесь я  встретил людей, которые в августе 1941 года были  обречены  на
смерть, но сумели вырваться из стальной могилы. Я побеседовал с двумя из них
и теперь могу написать, как все это было.

        "ЧЕТВЕРО НА ДНЕ МОРЯ"

     После длительного плавания у берегов противника С - 11 вернулась в сваи
воды. У  пролива Соэла-Вяйн  она всплыла.  Море  было  спокойным. Командир в
переговорную трубку отдал команду: "Отдраить отсеки к ужину".
     Подводники кинулись выполнять приказание.
     Неожиданно  подводная  лодка  как  бы  обо  что  -  то  ударилась  и...
подпрыгнула. Раздался грохот... Всех повалило с ног.