Я беру папиросу, раскатываю, разминаю ее, как это делают заправские курильщики. 
Капитан зажигает спичку. Прикуриваю, затягиваюсь и кашляю, кашляю до слез. 

— Эх ты, а еще истребитель! — раскурив свою папиросу, говорит капитан. — Ты 
поглубже затягивайся, со смаком, вот так... 

Он делает такую затяжку, что его папироса, ярко вспыхнув, сгорает чуть ли не 
наполовину. 

— Вот так, маленький истребитель! — Корешков обнимает меня, похлопывает сильной 
рукой по спине. — Хорошие люди собрались у вас в эскадрилье. И летчики, и 
командир, и комиссар, и парторг. Дружные, боевые. Настоящий фронтовой коллектив.
 Молодцы! 

Он снова затягивается, медленно выпускает дым, смотрит на меня: 

— А знаешь, тебя еще и орденом Ленина, кажется... 

— Да вы что, товарищ капитан! Не может быть. 

— Правда, об этом пока молчок, — предупреждает он. — Нужно уточнить. А впрочем, 
сведения из весьма надежных источников. 

Ошеломленный таким известием, я прямо-таки теряю дар речи. Курю и не кашляю. А 
капитан достает еще одну папиросу и сует ее мне за ухо: 

— Это за второй орден дымок пустишь. Ну, пока...




ПОБЕГ НА КОСТЫЛЯХ


Да, Корешков был прав. Вскоре я прочел в газете Указ Верховного Совета СССР о 
награждении отличившихся в боях летчиков, в том числе и меня, орденами, а через 
некоторое время получил сразу две боевые награды. Было это 26 ноября. 

Вспоминая тот день, вижу себя в кабине самолета. Сижу в боевой готовности. Уже 
настоящая зима. Снег белеет на крышах землянок и капониров, подушечками лежит 
на разлапистых ветках сосен. 

В кабине холодно. Я надвинул фонарь и поглядываю сквозь стекло на все вокруг. 
Неподалеку между деревьями вижу присыпанный снегом земляной холмик с деревянным 
обелиском, увенчанным красной звездочкой. Наизусть знаю слова, написанные на 
табличке: «Младший сержант Павел Хаустов — комсорг эскадрильи. Погиб 16 ноября 
1941 года...» 

Немцы в тот день налетели на наш аэродром неожиданно. Мы только что 
приземлились. Самолеты были на заправке. Начальник штаба майор Куцов и я стояли 
возле капонира. Разговор шел о наших близких. Трофим Петрович радовался тому, 
что его семья эвакуировалась в Ташкент. И в этот момент над аэродромом 
появились вражеские бомбардировщики. 

Всем в крытую щель! — крикнул Куцов, ныряя под землю. Я почему-то остался 
наверху. «Юнкерсы» повисли над первой эскадрильей. Было отчетливо видно, как от 
них отделились бомбы. В то же самое время на нашу эскадрилью стала пикировать 
вторая группа бомбардировщиков. Я бросился в щель, вырытую рядом с капониром. В 
ней уже был Хаустов. 

— Здорово, Паша! 

— Они прямо на нас пикируют! — закричал он, выскочил из щели и побежал в другую.
 И в этот момент бомба с нарастающим свистом упала где-то рядом. Взрыв потряс 
все вокруг.

— Паша, где ты? — позвал я. — Паша!.. 

Сдвинувшаяся от взрыва земля сузила щель, и мне никак не удавалось выбраться из 
нее. Полузасыпанный и сдавленный, я лежал на дне своего укрытия, не зноя, что с 
Хаустовым. А бомбы продолжали рваться одна за другой. Причем я ощущал каждый 
взрыв не только барабанными перепонками, но и боками. Земля колебалась и 
вздрагивала. 

Когда «юнкерсы» ушли, товарищи помогли мне выбраться из щели, и я увидел Павла. 
Широко раскинув руки, как бы обнимая землю, он лежал лицом вниз на присыпанной 
снегом траве... 

Вспоминаю обо всем этом, и так тяжело становится на сердце. Голос Сухова