артистка повторяет полюбившуюся воинам песню. Кто-то из летчиков поднимается на 
сцену и преподносит певице еловую веточку с висящими на ней шишками. 
Чувствуется, что этот парень обладает художественным вкусом. Клавдия Ивановна 
по достоинству оценивает его дар. Взволнованно произносит она слова 
благодарности и желает воинам славных боевых побед над фашистскими захватчиками.
 

Мимо нас к выходу пробивается командир полка майор Кондратьев. Он дает мне 
знать, чтобы я тоже вышел. 

По окончании концерта возьмешь мою машину, — говорит он мне уже в фойе, — и 
отвезешь Клавдию Ивановну с мужем и сыном на Поклонную гору. В столовой штаба 
накорми артистов. Понял? Ну, действуй. 

— А остальных как?

— Остальных попробуем накормить здесь. Что-нибудь придумаем. Давай!.. 

В поздний час приезжаем мы к Поклонной горе. Я передаю повару распоряжение 
командира. Повар, что называется, рад стараться. Артисты ужинают, отогреваются 
горячим чаем. За столом Клавдия Ивановна расспрашивает меня, как мы воюем, не 
страшно ли нам в воздухе драться с фашистами. Ее интересует, где на самолете 
стоят пушки и как выглядят гитлеровцы. 

На обратном пути Шульженко спрашивает у меня о летчике Каберове. 

— Командир сказал, будто он пишет стихи, — говорит она. — Так вот хотелось бы 
узнать, нет ли у него лирики. Мы бы переложили стихи на музыку, чтобы петь с 
эстрады. 

Хорошо, что в машине темно и моя собеседница не видит, как я краснею. 

— Клавдия Ивановна, Каберов — это я. Но что поэт — ошибка. Пишу для «боевого 
листка» — и только. Вас неточно информировали. 

Однако на прощание она снова возвращается к своей мысли о стихах: 

— Товарищ старший лейтенант, если все-таки появится лирика — присылайте, будем 
петь... 

На другой день мы с Чепелкиным по указанию комиссара Исаковича провели 
политинформации по докладу Сталина. Петр беседовал с младшими авиационными 
специалистами, я — с техническим составом. Потом, пока аэродром был окутан 
туманом, все мы помылись в бане. Помылись с паром да с веничком. Настроение 
стало еще более бодрым и веселым. Я написал письма домой, привел в порядок свои 
дневниковые записи, потолковал с младшим сержантом Хаустовым, нашим новым 
комсоргом, о заметках для «боевого листка». 

Потом я пошел в штаб полка. 

Иду, подняв голову вверх и разглядывая зеленые макушки сосен, купающиеся в 
туманной дымке. Едва не сталкиваюсь с капитаном Корешковым. 

— Здравия желаю, товарищ капитан! 

— Здравствуй, Каберов! А я как раз хотел тебя видеть. 

Он достает из-под реглана свежий номер газеты и протягивает мне:

— Читал? 

— А что тут? 

— Орденом тебя наградили, Игорек! — во весь голос кричит Корешков. — Орденом 
Красного Знамени. Понял — нет?!. 

Я поднимаю глаза на капитана, гляжу в его сияющее, расплывшееся в улыбке доброе 
лицо и не знаю, что сказать. 

— Поздравляю, — трясет он мне руку. — От всей души поздравляю. Я только что из 
Ленинграда. Тут, — он указывает на газету, — и о тебе, и о Костылеве, и о 
Сухове, и о Ефимове... В общем, прочтешь... 

Корешков достает портсигар и раскрывает его передо мной: 

— Закури. «Беломор». Ленинградские! 

— Не курю, товарищ капитан. 

— По такому случаю можно.