— А «ястребок»-то у нас не тупоносый, а вон какой. Вы напишите жене о нем. 
Привет от нас с Борисом передайте. Добрая она у вас. На трудности не жалуется, 
и все у нее хорошо…

Саша снова привычно хлопочет возле самолета, раздумывая о чем-то своем. 
Накануне войны, 21 июня, он с разрешения командира уехал с семьей в Ленинград, 
а на другой день утром, еще не зная о начале войны, проводил свою Анну Петровну 
с ребятишками к родителям на Украину, в их родную Новую Карловку. А 
ребятишек-то четверо, и все мал мала меньше: Вере — шесть лет, Толику — четыре, 
Коле — два годика, а Гене — всего десять месяцев. «Пусть отдохнут, — думал Саша,
 махая рукой вслед отошедшему от перрона поезду. — Молочка попьют, фруктов 
поедят вдоволь, на солнышке позагорают. А уж побегать там есть где: степь — 
глазом не окинуть, и рядом речка Конка…» О том, что началась война, Саша узнал, 
возвращаясь в Низино, В тот час эскадрилья совершала уже боевые вылеты.

Теперь он, должно быть, думает о том, что фашисты где-то недалеко от Запорожья. 
Не продвинулся ли фронт к Новой Карловке? Не летают ли над ней вражеские 
самолеты? Писем от родных Саша уже давно не получал. Как-то они там? Что будет 
делать Анна Петровна, куда уйдет с такой оравой? Да и стариков не на кого 
оставить/Думы, думы…




ОН БОЛЬШЕ НЕ МОГ БЕЗ НЕБА


Постепенно обживаем новое место. Полным . ходом идет строительство землянок, 
сооружаются печки, заготавливается топливо. Грицаенко, Алферов и я устроились 
пока в капонире. Алферов притащил откуда-то целый ворох соломы, прикрыл ее 
самолетными чехлами. Получилось роскошное ложе.

Первые две ночи спать было не очень холодно, а сегодня уже по — настоящему 
зябко. Зябко, как мне кажется, потому, что нет в капонире моего самолета. Мы 
укрылись с головой чехлами. А осенний ветер свистит и как будто говорит мне: 
«Не будешь давать машину другим… Не будешь…. Не будешь…» — «А как быть? — 
спрашиваю я. — Как быть, если человеку летать не на чем? Мы идем на задание, а 
он на земле остается. День не летает, два не летает. Что делать, если машина 
его неисправна? Друзья ведут бой за Ленинград, а он, этот летчик, ходит взад — 
вперед, будто чужой, будто никому не нужный. И тычется он без дела во все углы. 
Мучается человек. И все на небо смотрит: не идем ли мы, как там у нас? Пытается,
 засучив рукава, помогать техникам, чтобы быстрее ввести в строй свою машину. 
Да разве они позволят! Они сами ночи напролет спать не будут, а силы летчика 
сберегут: „Отдыхайте, товарищ лейтенант, вам еще в бой идти»…»

Высовываю голову из — под чехла, смотрю в темноту капонира, и тяжко мне: 
капонир действительно пустой. За две ночи соседства с самолетом я уже привык 
различать в темноте его сильные крылья, устремленный вперед острый нос и 
похожие на уши гигантского животного лопасти винта. Грицаенко обычно ставит 
винт в такое положение, чтобы одна из лопастей смотрела вниз, а две другие — 
вверх. Мне всегда кажется, что истребитель, как чуткий молодой конь, 
вслушивается в ночную тишину прифронтового аэродрома...

И вот нет его, моего боевого коня. Нет, и никогда больше не будет моего 
истребителя № 13. А всего тяжелее и горше, что нет в живых нашего 
замечательного летчика — Владимира Широбокова, не вернувшегося сегодня с 
боевого задания. А как просил он меня, чтобы я позволил ему хоть разочек 
слетать на моей машине! «Только один раз, Игорек… Товарищи спасли мне жизнь в 
том полете… Не могу же я теперь сидеть без дела на земле, когда им так трудно»,
 — твердил он, уговаривая меня отдохнуть и выпустить «боевой листок»…

Теперь я ругаю себя, что согласился. Уж лучше бы сам…

И как это только получилось? Я сидел уже в кабине, готовясь к вылету, когда он 
ко мне подошел. Подошел, как всегда, подтянутый, аккуратный даже в этом своем 
поношенном, видавшем виды реглане, положил руки на борт кабины и с такой 
надеждой взглянул на меня:

— Понимаешь?.. Я сейчас был у командира… Говорит: «Спроси у Кабероеа. Разрешит 
— я не возражаю»… А, Игорек?.. Нужно будет — и я поделюсь с тобой… Ведь починят 
же когда — нибудь мою одноногую…

Каким тихим, каким застенчивым был в кругу друзей на земле и как дерзко 
сражался в воздушных боях истребитель Володя Широбоков!,,

Лежу и думаю, думаю под свист ветра. И не могу представить себе, что где-то на 
другом берегу залива, в районе Стрельны, лежит груда обломков самолета, а под 
ней, под ней…

— Не спите, командир? — ко мне поворачивается Алферов. — Ах, Володя, Володя…