За жизнь и счастье
		Родины любимой
		Выходим мы не правый смертный бой…

Мы-то выходим. Но где же фашистские самолеты? Они обычно висят здесь с утра до 
вечера. То, что их на этот раз нет, настораживает. Не попытаться ли прочесть 
письмо, которое лежит у меня в нагрудном кармане? Вот оно, долгожданное! 
Грицаенко ночью привез его из Низина и передал мне, когда я уже сел в кабину. 
На конверте штамп Вологды. Адрес написан рукой жены. Я всего лишь перекладываю 
письмо в потайной карман, чтобы не потерять. Спокойнее на душе уже от того, что 
оно из Вологды. Значит, жена сумела оставить Новгород и уехать к моим родителям.
 Как-то они там?..

Мясников то и дело кренит свой самолет— то в одну, то в другую сторону. Его 
тоже беспокоит это затишье в воздухе. Захватив гатчинский аэродром, фашисты 
получили возможность в любую минуту появиться над линией фронта.

Рассматриваю железную дорогу, ведущую на Гатчину. Хочется увидеть Дудергоф и ту 
гору, с которой я в 1936 году летал на планере с начлетом школы. В школу меня 
так и не приняли. «Дис-про-пор-ция… Да-с!» — звучит в памяти моей голос 
сурового доктора. Как это он забавно указывал тогда пальцем на потолок. 
«Самолеты там разные… А у вас диспропорция…»

Машина Мясникова делает вдруг резкий бросок в сторону. Костылев и я следуем за 
ней. Огненный пунктир пересекает наш строй, Четверка «мессершмиттов» 
безрезультатно атакует нас и «горкой» уходит в синеву неба. Провожаю их 
взглядом и, кажется, впервые замечаю, как зловеще выглядят фашистские самолеты. 
Желтые концы крыльев, а на них черные с белой окантовкой кресты. Что-то гадкое, 
змеевидное. Зазевался — ужалит,

«Мессершмитты» уходят. Такая уж у них тактика. Подкрался, ударил, а в случае 
неудачи — скорей вверх. Там, вверху, безопасней. Вот и будут теперь кружить, 
как ястребы, и выслеживать добычу. Не дай бог кому — нибудь из нас оторваться 
от группы или зазеваться на секунду. Тут уж они все набросятся на одного. Но мы 
тоже набираем высоту и сами навязываем им бой.

Со стороны солнца появляется еще четверка вражеских истребителей. Я сразу же 
замечаю их. Теперь у нас светофильтровые очки, и солнце нам не помехе. Сообщаю 
о второй группе «мессершмиттов» Мясникову, и он сразу же кидается на них. 
Пятерка наших и восьмерка фашистских истребителей закружились в вихре 
воздушного боя.

Под нами идет группа штурмовиков под прикрытием «чаек». Пара «мессершмиттов» 
пытается атаковать их.

— Игорек!.. — успевает крикнуть Егор. Я «понимаю, что он имеет в виду, и 
бросаюсь за „мессерами“. Между тем им дают отпор „чайки“. Ведущий МЕ-109, 
закручивая спиралью —тянущийся за ним дым, падает. Второй, видя такое дело, 
пытается уйти вверх. Но тут подоспеваю я. Выбрав удобный момент, даю очередь. 
Фашист переворачивается и некоторое время летит на спине. Потом он принимает 
нормальное положение и вдруг, резко развернув самолет, срывается в штопор. Я 
следую за ним, но огня не веду. Что будет дальше? Возможно, он имитирует 
падение. Егор рассказывал как-то, что гитлеровцы прибегают иногда к такого рода 
уловкам. И действительно, на высоте около пятисот метров мой противник выводит 
самолет из штопора и, набирая скорость, прижимается к земле.

Ну нет, не ускользнешь, сегодня мой верх! Я даю полный газ и иду за «мессером». 
Фашист резко кладет машину в разворот. Я тоже. Он делает «горку». А мне только 
это и надо. Нажимаю общую гашетку, и «мессершмитт», в последний раз качнув 
крыльями, опускает нос. Описав кривую, он ударяется о землю под самой 
Пулковской высотой. Яркое пламя и густой черный дым поднимаются к небу. Эх, 
показать бы все это тому суровому доктору, который ни в какую не хотел признать 
меня годным для службы в авиации! Наверное, не поверил бы он своим глазам. Нет, 
вы все же в чем-то ошиблись, доктор. Ваша «диспропорция», несмотря ни на что, 
ведет боевой самолет, защищает с воздуха Ленинград. Да-с!.. — На полной 
скорости проношусь я над полем боя ниже Пулковских высот. Успеваю заметить 
скособочившийся в воронке танк с крестом, перевернутое орудие, многочисленные 
зигзаги траншей, перебегающих солдат. И все это вперемешку с пылью, с фонтанами 
взметенной снарядами земли. Пулковская высота, как пробудившийся вулкан, 
окутана дымом.

Сквозь этот дым прорисовывается полуразрушенное здание обсерватории. Не занято 
ли оно противником? Такое чувство, что по мне с горы сейчас ударят. На всякий 
случай пригибаюсь к прицелу. Удастся ли пройти невредимым? Напрасная тревога! В 
сизом чаду на развалинах главного корпуса виден красный флаг. Он вьется на 
ветру, точно пламя, выбившееся из кратера вулкана.

— Наши Пулковские высоты! Наши! — кричу я в полный голос. — Они не пройдут! — 
ору я во всю силу своих легких и, взяв ручку на себя, свечой ухожу в небо, туда,
 где ведут неравный бой мои друзья.