— Слушай, баянист! — обращается ко мне женщина. — Сыграл бы, что ли, по такому 
случаю.

Она быстро счищает с гармошки грязь, тщательно протирает ее рукавом телогрейки.

— Ну-ка, повеселей что — нибудь, товарищ летчик! — А сама лопату в сторону, по 
— цыгански тряхнула плечом, притопнула ногой и замерла в позе ожидания.

Зазвучали голоса и басы трехрядки, и озарились улыбками лица ленинградок.

— Э-эх, к черту горе!.. Наши соколы прилетели… Пляши, девчата! — Молодуха вышла 
на круг, и комкигрязи с ее растоптанных ботинок полетели по сторонам,

К нашему капониру отовсюду тянутся люди. Какая-то девчушка увлекла в круг 
Костылева, и они завертелись в пляске. Высокий, смеющийся Егор выделывает такие 
коленца, что, глядя на него, можно забыть обо всем на свете.

Пляску и музыку обрывает команда: «Летный состав — к командиру!»

Мы идем в соседний капонир, куда техники закатили самолет Костылева.

Заместитель командира полка капитан Корешков с горечью сообщает нам, что при 
взлете с низинского аэродрома, попав в свежую воронку, разбил самолет и сам 
получил серьезные травмы старший лейтенант Киров. Пострадал также старший 
лейтенант Семенов. Он должен был перегнать на Карельский перешеек самолет УТ-1. 
Взрывная волна немецкого снаряда перевернула оторвавшийся от земли самолет. Он 
перелетел через ангар и упал. Извлеченный из — под обломков Борис Семенов в 
тяжелом состоянии отправлен в госпиталь.

Мы расходимся, подавленные случившимся. Ленинград в беде, а нас, защищающих его 
с воздуха, так мало остается.

Через два дня приходит известие, что Борис Иванович Семенов скончался, так и не 
придя в сознание. Война отняла у нас еще одного замечательного летчика, 
человека доброй души и большого мужества.




ПОКА ПИСЬМО НЕ ВСКРЫТО


Штаб полка и авиационные техники прибыли на новый аэродром поздно ночью. Однако 
никакого перерыва в боевой работе не произошло. Утром истребители, как обычно, 
были подняты в воздух.

Под нами был Финский залив. В тот ранний час ни единый корабль не бороздил его 
воды. Свинцовые волны, гонимые северным ветром, бились о берег, оставляя на нем 
кружево пены. Эта белая полоса тянулась вдоль всего южного побережья.

Внимательно всматривался я в тревожное ленинградское небо. Время от времени 
взгляд невольно тянулся в сторону Петергофа, оставленного нами Низина, 
разрушенной и сожженной фашистами Ропши. На северной стороне ее полыхал большой 
пожар. Казалось бы, и гореть уже было нечему, и все же что-то горело. 
Фашистские войска в районе Ропши перешли в наступление и рвались к заливу…

В воздухе нас пятеро: Мясников, Халдеев, Широбоков, Костылев и я. Ведет группу 
старший лейтенант Мясников. Он на своем ЯКе, как Чапай на лихом коне, держится 
впереди. Взят курс на Пулкозо, на Пушкин. Там идут решающие сражения за 
Ленинград. И именно там нам предстоит прикрывать наземные войска от авиации 
противника.

Восточнее Пушкина разрастаются два очага пожара Горит что-то и в Красном Селе. 
Бой идет близ Пулковских высот. Из кабины самолета мне хорошо видны вспышки 
артиллерийских выстрелов. Это совсем недалеко от Ленинграда…

Не могу не думать без тревоги о судьбе этого великого города. Испытываю чувство 
глубочайшей ненависти к фашистским захватчикам, разрушающим великие 
исторические ценности нашего народа. Но как бы ни бесновались господа фашисты, 
в Ленинград мы их не пустим! Я повторяю про себя написанные накануне строки 
стихов:

		Пусть день и ночь грохочет канонада.
		Мы выстоим! И вас из блиндажей,
		Как погань, вышвырнем.
		И Ленинграда
		Вам не видать, как собственных ушей.
		И здесь, высоко в поднебесье синем,
		Где облака сверкают сединой,