|
сад? И где вы, мои родные, жена с дочуркой? Живы ли? Удалось ли вам
эвакуироваться? Ну а если нет? Что вас ждет впереди?
Я прихожу в землянку. Ребята уже спят на нарах. Пристраиваюсь в ногах у
Костылева и устало закрываю глаза. Но мысли снова возвращают меня в Новгород.
Наши войска оставили его еще 15 августа, а сегодня 13 сентября! И с тех пор ни
одной весточки от близких. Письма вообще идут плохо. Говорят, что теперь их
доставляют с Большой земли пароходами по Ладожскому озеру. «Большая земля»! Как
странно это звучит! А мы, выходит, на «малой». Как быстро все изменилось! Еще
недавно мы переживали, что нам не приходится участвовать в воздушных боях. А
теперь…
Сегодня, например, многие из нас уже сделали по пять боевых вылетов. И каждый
раз одна и та же задача — прикрытие войск в районе Пушкина и Пулкова. Говорят,
там, на земле, идет ожесточенное сражение.
Летчикам-истребителям в эти дни редко приходится действовать на малых высотах,
И нам далеко не ясно, что делается внизу. Но по частым вспышкам артиллерийских
выстрелов то с одной, то с другой стороны, по пыли, поднимаемой танками, по
многочисленным пожарищам мы почти точно определяем, где проходит линия фронта.
Представляю себе, как тяжело приходится нашим товарищам — бойцам и командирам
наземных войск — там, на этой огненной черте… Тревожные мысли не дают уснуть.
— Ты что примостился в ногах? — постылев смотрит на меня заспанными глазами. —
Иди, ложись к нам. Места всем хватит.
— Спасибо, Егор. Я лучше пройдусь…
Выхожу осторожно, чтобы не разбудить ребят, прикрываю дверь землянки, и в этот
момент оглушительный, громоподобный звук прокатывается по аэродрому. Столб огня
и земли высотой до крыши поднимается возле ангара. Не прошло и десяти секунд,
как последовал новый взрыв. Скорей к самолету! Вместе с техником и мотористом
смотрю на фонтаны земли, взлетающие то там, то тут. Смотрю и не понимаю, что
происходит.
—Уходите в укрытия! — кричит кто-то, — Обстрел!..
— Какой обстрел, откуда? — спрашивает Грицаенко.
— Из Ропши, должно быть, — соображаю я. — От сюда до переднего края шесть
километров… Вы вот что — быстро по щелям… Мне надо в землянку…
Но не успел я добежать до нее, как пронзительный свист над самой головой
вынудил меня броситься на землю. Снаряд разорвался в кустах за стоянкой. Я
встал. Мои руки, одежда — все было в липкой глине. Но не успел я после .
стремительного рывка нырнуть в землянку, как новый снаряд оглушительно
разорвался метрах в пяти от нее. Опять пришлось плюхнуться в грязь…
Наконец я в землянке. Еще от дверей слышу голос адъютанта. Он объявляет приказ
командира полка:
— Всему летному составу через двадцать минут по кинуть аэродром. Посадка на
запасном аэродроме. Взлет по готовности самостоятельно.
Что же это, Андреич? — говорю я стоящему рядом Ефимову. — Выходит, мы Низино
отдаем…
Ефимов два дня назад прилетел к нам с Эзеля. Прилетел как пассажир (у него еще
нет своего самолета). Он глядит на меня, что-то обдумывая, потом говорит
вполголоса:
— Звонили из штаба… Тебе получать партбилет… Представитель политотдела ждет в
«доте»… Идем быстрей…
Я беру свою трехрядку, накидываю на себя плащ, и мы с Ефимовым покидаем
землянку. «Дотом» у нас почему-то стали называть небольшое укрытие, врытое в
берег речки. До него рукой подать — всего каких-то полсотни метров. Но
пробежать эти метры не так-то просто. Новый взрыв сотрясает землю. Снаряд
разрывается справа от нас, не причинив никому вреда. Мы падаем, встаем, а над
головой опять раздается свист. И снова приходится кланяться этому летающему
идолу.
Вымокшие, перепачканные глиной, мы добираемся наконец до «дота». Полковой
комиссар Кожемяко встречает нас у дверей.
— Нет ли спичек? Мы тоже пострадали немножко, — шутливо говорит он. — Коптилка
вот потухла.
Ефимов достает спички. Вскоре тусклое, колеблющееся пламя коптилки высвечивает
цементные стены. Под ногами хрустит стекло, выпавшее из выбитого окошечка.
|
|