собой дымный след, уходит. Следом за ним, сделав круг над аэродромом, уходит 
последняя пара фашистских самолетов. 

Вот это денек! Семь вылетов, один за другим, и каких вылетов! Если у меня и 
осталось еще сколько-нибудь сил, то разве лишь для посадки. Одно желание — 
приземлиться, зарулить и спать, спать... 

Впрочем, приземлиться в сумерках не так-то просто. Мысленно проверяю себя: все 
ли я сделал, что нужно? Шасси выпустил, щитки тоже... Напрягая зрение, подвожу 
самолет к земле. Как приятно слышать шипение тормозов! Самолет замирает на 
месте, и на душе у меня становится так легко. Будто и не было никакого боя. 
Работающий на малом газу двигатель убаюкивает, И вот уже все растворяется в 
полумраке наступившего вечера. 

Я прихожу в себя от непонятного шума. Кто-то толкает меня в бок, трясет за 
плечи, что-то громко кричит мне в самое ухо. Открываю глаза. Вижу встревоженное 
лицо моего техника Грицаенко. 

— Что случилось, товарищ командир?.. Вы не ранены?.. 

Моргаю глазами, не в состоянии сообразить, где я и что со мной. Нет, кажется, 
все в порядке. Самолет стоит в конце аэродрома. Мотор работает. Я сижу в кабине.
 Передо мной Грицаенко, с его огненно-медной щетиной давно не бритой бороды. 

— Значит, уснул я, Саша, уснул, — виновато говорю я технику. — Давай порулим... 


Он сокрушенно покачивает головой...




ПОСТОЯТЬ У ПОРОГА, ПОТОМ ВОЙТИ... 


Казалось, невозможно представить себе более трудный день, чем та среда, которая,
 так обессилила нас. Но прошла ночь, и все как бы началось сначала. Четверг 11 
сентября 1941 года был ничуть не легче среды, даже, может быть, тяжелее. Опять 
мы прикрывали наши войска в районе Пушкина, Красного Села и Красного Бора. И 
снова армады «юнкерсов» шли к линии фронта бомбить наши войска, а мы не давали 
им прицельно бросать бомбы и вели нескончаемые бои с «мессершмиттами». 

Коротки, очень коротки были перерывы между вылетами. В эти минуты каждый из нас 
испытывал одно желание — полежать под крылом истребителя, накопить силы для 
очередного боя. Обычно лежишь и с минуты на минуту ждешь — вот-вот раздастся 
знакомый хлопок сигнальной ракеты. А когда он прозвучал, стараешься как можно 
быстрей сесть в кабину, запустить мотор и уйти ввысь, навстречу врагу. 

От пяти до семи вылетов сделал в тот день каждый из наших истребителей. А сбить 
удалось только два вражеских самолета — Ю-87 и «Хеншель-126» (он корректировал 
огонь фашистской артиллерии в районе Красного Села). Ю-87 был сбит нашим 
командиром Владимиром Халдеевым, а эта «каракатица» — «хеншель» — мной и 
Костылевым. 

При весьма загадочных обстоятельствах гитлеровцы потеряли истребитель Ме-109. 
Неожиданно в ходе боя никем из нас не атакованный вражеский летчик выбросился 
из кабины своего истребителя и раскрыл парашют. Самолет винтом пошел к земле и 
упал на нашей территории. Скорее всего, он был подбит и стал неуправляемым. 
Другие Ме-109 вышли из боя (по-видимому, у них закончилось горючее). 
Воспользовавшись паузой, мы с Костылевым решили подойти к парашютисту и 
посмотреть, жив ли он. Костылев, сбавив скорость, плотную прошел мимо него. 
Следуя за Егором, я увидел, как фашист вдруг вскинул руку. Этот жест очень 
напоминал фашистское приветствие. «Вот до чего вымуштрован, подлец! — подумал я 
про него. — Через несколько минут будет в плену, но и тут продолжает кривляться,
 да еще кричит небось свое урацкое „Хайль Гитлер!“. 

Впрочем, нет, я ошибся. Дело было гораздо серьезней. Костылев вдруг резко 
отвернул машину в сторону. 

— Он стреляет! — крикнул мне Егор по радио, — Уходи! У меня уже дырка в кабине..
. Да еще и в руку попал, гад... 

Возмущению нашему не было предела. Перед нами был вооруженный фашист. Как он 
станет вести себя там, на земле, когда к нему попытаются подойти наши солдаты? 
Скольким из них будет стоить жизни эта попытка?.. Нет уж, пусть-ка лучше фашист 
расстанется с жизнью. Мы в мгновение ока распороли его парашют. 

Трудным, очень трудным был тот сентябрьский день. Но зато в конце его нас ждала 
радость.