Друзья закурили. Алексей пустил колечко дыма, и оно, невесомо покачиваясь и 
постепенно истаивая, поплыло по палатке. 

— А что! — вдруг оживился он. — Может, завтра вместе будем бить фашистов. Злой 
я на них, товарищ инструктор, ох и злой! Столько наших городов и сел у них под 
пятой! И моя родная деревня Бор тоже. Это за Старой Руссой, в Залучском районе. 
Помните? Осталось ли от нее хоть что-нибудь? И что с моими стариками, с 
братишкой, с сестренками — не знаю. 

Он глубоко затянулся, сдерживая волнение. 

— У меня, Алеша, — сказал я, — вся семья была в Новгороде, и вот тоже никаких 
вестей. Сумели они уйти оттуда или не сумели? Где родители, где Валя? Ничего не 
знаю... 

Валя... — Барановский задумчиво улыбнулся. — Валя Гальянская... Часто вспоминаю 
о ней... Как летала!.. Не сердитесь, товарищ инструктор, — я с вами откровенно..
. По душе она мне всегда была... Еще до вашего приезда в аэроклуб... Большие 
надежды строил... Да, видать, не судьба... 

Он снова глубоко затянулся. Глаза его повлажнели. 

— Извините, что-то чересчур расчувствовался... Как-никак первый бой... Скажите, 
а вы волновались?.. 

— Разумеется, Алеша. 

— А «мессершмитты» — сильные машины? — настраиваясь на деловой лад, спросил 
Барановский. — Как фашисты на них воюют? 

Но тут вдруг низко, над самой палаткой, с ревом пронеслись самолеты и заглушили 
последние слова Алексея. Я выскочил наружу. Пара Ме-109 «горкой» набирала 
высоту. 

— Можешь посмотреть на «мессершмитты», — сказал я Барановскому, тоже 
выбежавшему из палатки. Мы оба задрали головы к небу. Краем уха я услышал, что 
кто-то из наших запустил двигатель. А в следующее мгновение передо мной словно 
из-под земли вырос Алферов: 

— Вам с Костылевым «воздух», товарищ командир! 

Я поспешно тряхнул руку Барановскому, помахал его товарищу и бросился сквозь 
кусты к самолетам. 

— Ну, будь здоров, Алеша! 

— Еще увидимся, товарищ инструктор. Ни пуха ни пера! — кричал мне вдогонку 
Барановский. 

— Уви-дим-ся, Але-ша! — отзывался я на бегу... 

Костылев уже в воздухе. Взлетаю следом за ним. 

Взлетаю, застегивая шлемофон. Должно быть, нервничаю: никак не получается. А 
фашисты — вот они, над головой. Причем их, оказывается, четверо. «Вот тебе и 
„не будет вылетов“! — вспомнил я уверения адъютанта. — Откуда черт принес эту 
четверку на ночь глядя?» По почерку видно, что это лётчики, видавшие виды. 
Уверенно держат превышение. И вот уже первая пара идет в атаку. Мы увертываемся 
и атакуем сами. Карусель боя завертелась над аэродромом. 

— Смотри, берут в клещи! — кричу я Костылеву. 

— Спокойно, Игорек, спокойно, — слышу голос Егора. 

Какое там спокойствие! Вражеские истребители так близко, что еще секунда — и я 
окажусь под огнем. Делаю восходящую «бочку». ЛаГГ-3 вздрагивает, но послушно 
перевертывается через крыло. Трассирующая очередь проходит мимо. Егор резко 
разворачивается и взмывает вверх. Пристраиваюсь к нему. Два «мессершмитта» 
оказываются ниже нас. Егор стремительно сближается с ними и с ходу бьет по 
ведущему. От вражеской машины что-то отлетает, она входит в штопор, тут же 
выходит из него, выравнивается и, что называется, дает стрекача. 

— Знай наших! — весело кричит по радио Егор. В кабине держится непомерная жара. 
Трудно дышать. Пробуем набрать высоту, но это нам не удается. Фашисты 
по-прежнему держат превышение, сохраняя выгодные для атаки позиции. Земля, небо,
 самолеты — все вертится, мелькает. Мы с Егором стараемся не упускать друг 
друга из виду. Вот Костылев заходит в хвост «мессершмитту», а в это время 
другой вражеский истребитель падает на самолет Костылева. Я бросаю машину в 
крутой разворот и с набором высоты успеваю дать очередь по этому второму 
«мессершмитту». Он делает полный оборот через крыло и со снижением, оставляя за