убираю газ. Самолет у самой земли, а в шлемофоне звучит голос Мясникова:

— Садитесь быстрее, Каберов, быстрее!.. Они пикируют, ничего нельзя сделать!.. 

Малейшая ошибка — и все будет кончено. Но самолет ударяется колесами о землю и 
«делает козла». Работаю рулями вслепую. Еще удар, но уже слабее, еще «козел». И 
вот уже самолет катится по земле, а куда — не вижу. Торможу, торможу. Только бы 
не врезаться во что-нибудь, Наконец, остановился... 

Быстро отстегиваю ремни, откидываю этот дьявольский капот и одним махом 
выскакиваю из кабины. Между тем «мессершмитт» уже нацелился ударить по моей 
машине. Отбегаю в сторону и падаю в траву. Вражеский истребитель дает очередь, 
и снаряды вспахивают землю перед самолетом. 

— Мазила! — зло кричу я. — Стрелять-то надо уметь!.. 

Но сзади пикирует второй, а за ним третий истребитель. Я отползаю в сторону. 
Второй, к моему удивлению, дает очередь по первому. Так ведь это же Мясников 
стреляет по фашисту! Но Мясникова, в свою очередь, атакует «мессершмитт». 

Вскакиваю с земли, пулей влетаю в кабину, включаю передатчик; 

— Мясников, сзади сто девятый!.. 

Як мгновенно разворачивается, да так круто, что фашистский истребитель, не 
успев открыть огонь, делает «горку» и уходит свечой в небо. «Мессершмитт», по 
которому Мясников уже ударил, дымит и, как говорится, убирается восвояси. 

Бой закончен. Небо очистилось. Як выпускает шасси и заходит на посадку. Я 
подруливаю к стоянке, и мой самолет окружают техники. Подходит инженер Сергеев. 
Подходит темнее тучи. Молча поднимает капот, пытается смотреть из-под него, 
сидя в кабине. 

— Надо было Грицаенко посадить в самолет, и пусть бы он там покрутился вслепую,
 — говорит мне Сергеев, 

— Тут и моя вина, товарищ инженер. Это я поторопил техника. 

Сергеев угрюмо сводит колючие пучки своих белесых бровей. 

— За такое безобразие, товарищ Каберов, в ответе мы, техники. Парадка, выходит, 
нет. — Он поворачивается к Грицаенко; — Чтобы через двадцать минут самолет был 
в строю! Вот так...

Посадив свой Як, Мясников устало выбирается из кабины, снимает шлемофон, 
приглаживает волосы, рукавом стирает пот с лица и подходит к нам. Разглядывая 
закинутый на кабину капот, покачивает головой: 

— Бывает же такое! Как вы сели-то? 

— С вашей помощью, товарищ старший лейтенант. Спасибо вам. А что не сломал 
самолет, так ведь это от его конструкции зависит. И-16 такую посадку ни за что 
бы не простил. 

— Да, «ишачок» — строгая машина, — соглашается Александр Федорович. — А вы на 
Яке никогда не летали? Исключительно простой. Проще ЛаГГа. 

Смотрю я на Мясникова и думаю: «До чего же хороший, душевный человек!» 

— Как вам удалось одному задержать четверку «мессеров»? — спрашивею я у него. — 
Да еще и меня прикрывали. 

— Это мой «якушка» такой резвый, — говорит он, поглядывая на самолет. — До 
этого мы на «чайках» летали. Вот уж на той этажерке мне бы это не удалось. 
Слетаешь как-нибудь на Яке, сам скажешь: «Не самолет — мечта!» 

Мясников незаметно для себя стал говорить мне «ты». Теперь мне с ним стало 
совсем легко и просто. Мы не спеша пошли к землянке. Я спросил у Мясникова, чем 
он занимался до призыва в армию. 

— Счетоводом был, — сказал он, ничуть не удивившись моему вопросу, 

— А потом сразу в летную школу? 

— Нет, сначала в пехотное училище. 

— Где? 

— В Ленинграде.