одного: 

— Как это вы сбили его, в туче-то? Там же ничего не видно. 

Значит, видно! — с гордостью говорит Грицаенко, заправляя самолет.

— Наш командир морковь с детства обожает. А от нее, говорят, человек в темноте 
видит, как кошка, — шутит моторист Алферов. 

Подходят комиссар Исакович и новый летчик Мясников. Звенит голос Шурочки: 

— Товарищ лейтенант, а где Федор Иванович? Грибы-то остыли... 

После обеда командир приказывает Костылеву, Кирову, Семенову и мне подняться на 
прикрытие войск в районе Красного Села. Не мешкая взлетаем, набираем высоту, 
выходим в заданный район, а там туча фашистских истребителей. Прикрывая свои 
войска, они двумя группами — одна выше, другая ниже — ходят вдоль линии фронта. 
У них два десятка машин, а нас только четверо. Почти сорок минут длится этот 
очень тяжелый неравный бой. Только с помощью армейских истребителей, которые 
пришли нам на смену, нашей четверке удается оторваться от этой фашистской своры.
 

На земле, покинув кабину, я почувствовал, что чертовски устал. Земля уходила 
из-под ног, словно палуба попавшего в шторм корабля. Моих товарищей тоже 
умотало. Костылев и Киров тут же «приняли горизонтальное положение» и уснули на 
куртках, расстеленных техником Линником. Вместо Костылева докладывать в штабе о 
результатах боя пришлось мне. Вскоре я возвратился к самолетам. В сторонке от 
спящих товарищей сидел Борис Семенов. Застенчиво отворачиваясь от меня, он 
протирал свой стеклянный глаз. И снова я невольно подумал о том, как тяжело 
этому человеку воевать. Тяжело, но он не жалуется. Мы стараемся оберегать его в 
бою. Он знает об этом и переживает, будто в чем-то виноват перед нами. 

Борис закурил. Я сел рядом с ним. Мы помолчали, а потом прилегли на траву. Как 
я задремал, не помню. Уже сквозь сон услышал чей-то крик: 

— «Юнкерс»! Командир, «юнкерс»! 

Открыв глаза, я сбросил с себя куртку, которой укрыл меня Алферов. 

— Что такое? 

— «Юнкерс» над аэродромом, товарищ командир! Бросаюсь к самолету. Грицаенко 
закрывает последние замки верхнего капота, а они почему-то не закрываются.

— Быстрее, Саша! — тороплю я техника, — А то ведь уйдет «юнкерс»... 

Закрыв последний замок, Грицаенко ударяет ладонью по капоту и спрыгивает со 
стремянки. Я отрываюсь от земли, стремительно набираю высоту. Следом взлетает 
Мясников на своем Яке, Между тем «юнкерс», что называется, дает ходу. 

— Догоняй, а то уйдет! — кричит Мясников. 

— Не уйдет!.. 

Еще несколько мгновений — и «юнкерс» будет сбит, Но тут происходит непонятное. 
Мой самолет сотрясается от неожиданного удара. Такое впечатление, будто на него 
что-то упало. Я инстинктивно ныряю с головой в кабину. Разгибаюсь. В чем дело? 
Оказывается, сорван моторный капот. Сорван не совсем. Он держится на задних 
замках и, поднятый встречным потоком воздуха, накрывает почти всю кабину. Я 
лишен обзора. Ничего не вижу ни впереди, ни вверху. Кое-что различаю слева и 
справа. Остальное пространство закрывают крылья. Выходит, поторопил техника на 
свою голову. Отворачиваю в сторону и по радио объясняю Мясникову, что со мной 
произошло. В ответ слышу: 

— Уходите на посадку, я вас прикрою. «Юнкерс» ушел, веду бой с четырьмя 
истребителями. 

Я пытаюсь поднять злополучный капот, но бесполезно. Под напором воздушного 
потока он плотно закрывает кабину. Мне теперь даже не покинуть ее. Вижу сквозь 
узкую щель слева, как мимо моего самолета проносится «мессершмитт». Бросаю 
истребитель в сторону и пикирую. Мельком вижу Петергофский парк. На развороте 
схватываю глазом кусочек Финского залива. Аэродром должен быть впереди. 
Выпускаю шасси. Лечу почти вслепую. А где-то рядом «мессершмитты», А где-то 
рядом Мясников — один против четверых фашистов. 

Чтобы уменьшить скорость, выпускаю щитки. Вижу сбоку наши ангары. Доворачиваю и 
планирую. Верчу головой то влево, то вправо. Каждый нерв, каждый мускул 
напряжены до предела. Снижаюсь. Земля рядом. Вот слева промелькнула 
водонапорная башня. Выходит, что я захожу под углом к старту. Впереди должна 
быть стоянка первой эскадрильи. Но исправить что-либо уже невозможно, и я