все спокойно.

А разве есть данные о неспокойном поведении соседей? — спрашиваю я.

Особых нет, но… — Майор берет карандаш и подходит к карте: — Вот здесь вчера 
утром подорвалось на мине какое-то судно. — Он обводит острием карандаша место 
гибели корабля: — Где-то здесь, в Морском канале.

Мне хочется знать подробности. Но командиру больше ничего не известно. Он 
предупреждает, что в очередных полетах необходимо усилить наблюдение за 
воздухом.

Так вот она, таинственная мина, о которой говорили вчера. Значит, это не просто 
слух. Выходит, что Финляндия помогает гитлеровской Германии, действует с ней 
заодно. Ведь бомбардировка Севастополя, Киева, Мурманска и минирование вод в 
районе Кронштадта выполнены в одно и то же время. Я сел на нары, достал из 
планшета карту и там, где был обозначен Морской канал, изобразил тонущий 
корабль, а рядом, на голубом фоне Финского залива, написал: «Первый взрыв войны.
 Утро 22 июня 1941 года».

В землянке было шумно. Не знающий усталости патефон в который раз тянул одно и 
то же: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Но кто-то сразу же снял 
иголку с пластинки, как только из своего «кабинета» вышел командир эскадрильи. 
Он кратко рассказал о случившемся всему летному составу. Карта моя пошла по 
кругу. Между тем майор Новиков объявил, что 5вено Ефимова вылетает на охрану 
базы, и снова подчеркнул необходимость тщательного наблюдения за воздухом и за 
морем у побережья Финляндии.

Только много лет спустя, уже после войны, читая статью Виктора Конецкого «В 
Морском канале» (сбор — с «Подвиг Ленинграда»), узнал я подробности «первого 
взрыва войны». На мине, сброшенной с вражеского самолета, подорвался пароход 
«Рухна», отошедший в то первое военное утро от причалов Ленинградского порта.

Тяжело раненный лоцман Трофимов нашел в себе 1лы добраться до рулевой рубки 
тонущего, поднимающегося на дыбы корабля и в последний момент повернул судно в 
сторону. «Рухна» сошла с середины канала на его край и, затонув, оставила 
фарватер свободным для движения судов. Волей случая Трофимов остался жив. Он 
был поднят из воды на борт спасательной шлюпки…

В очередном вылете на прикрытие базы мы разыскали место гибели судна и, 
промчавшись над торчащими из воды мачтами, всем звеном сделали «горку» и 
отсалютовали пулеметными очередями.

Жизнь в землянке постепенно начала входить в привычную колею. Рано вставали, 
поздно ложились, спали всего три — четыре часа и потом целый день, что 
называется, висели над Кронштадтом.

Все чаще стали появляться над заливом вражеские самолеты — разведчики. Каждый 
раз в таком случае в гарнизоне неистово, надрывно выла сирена. Не видимый 
глазом разведчик проходил на огромной высоте, оставляя за собой инверсионный 
след, тянувшийся по небу двумя белыми полосами.

Прошло всего несколько дней с начала войны, а как все изменилось у нас на 
аэродроме! Самолеты стоят под камуфляжными сетками, и теперь их трудно 
обнаружить среди буйно разросшегося кустарника. Все лишнее со стоянки убрано. 
На крыше штабной землянки зеленеют елочки. Оружейники спрятали свою палатку в 
зарослях на берегу речки. Слово «маскировка» наконец-то стало для нас весомым. 
Был случай, когда, возвратясь с задания, я не узнал своего аэродрома. Мое звено 
вынуждено было сделать над ним два круге, прежде чем нам стало ясно, что мы не 
где — нибудь, а дома. И оба ангара, и большие каменные дома, и высокая 
водонапорная башня — все пестрело серыми, бурыми, зелеными и даже малиновыми 
полосами и пятнами. Начальник штаба полка майор Куцев задумал скрыть от глаз 
врага даже сам аэродром, предложив вкривь и вкось насыпать на нем песчаные 
дорожки. Удалось проложить только одну такую дорожку, но и она изменила вид 
аэродрома.

Над Ленинградом и Кронштадтом появились аэростаты заграждения. Гигантские тела 
их мерно покачивались на тонких, невидимых тросах. Истребители прикрытия стали 
летать не ниже трех тысяч метров.

В одном из полетов мы заметили над Карельским перешейком самолет — разведчик. 
Пересекая Финский залив, он держал курс с севера на юг — прямо на Кронштадт. 
Оставив товарищей прикрывать базу, я начал набирать высоту в надежде 
перехватить разведчика. Было около шести тысяч метров, когда стало тяжело 
дышать. Между тем кислородной маски в бортовой сумке не оказалось. На этих 
самолетах никто у нас на большую высоту не поднимался, и техник убрал маску за 
ненадобностью. Разведчик шел надо мной, на высоте около восьми тысяч метров. 
Скорость полета его была большой, и я понял, что мне его не перехватить, даже 
если бы у меня была кислородная маска.