родителям и, получив ответное письмо, уехал домой, навсегда порвав с цирком.

С цирком, но не с мечтой о высоком полете. Мечта эта глубоко запала мне в душу. 
Она и привела меня к авиации. Я стал строить модели самолетов, читать книги о 
летчиках, прыгать с крыши дома, раскрыв над собой зонт. Под берегом реки мы, 
школьники, строили зимой трамплин. Съехав на лыжах с кручи, я летел с трамплина,
 испытывая невыразимый восторг.

Потом меня потянуло в планерный кружок. Руководил им большой энтузиаст этого 
дела Александр Васильевич Русинов. Никогда не забуду наш планер «Пегас», 
Бываловскую горку, радость первого полета. Когда Саша Русинов уехал на 
переподготовку в Дудергофскую школу летчиков — планеристов, он походатайствовал 
за меня и прислал мне вызов. Оформив на заводе необходимые документы, оставив 
дома записку: «Уезжаю в Ленинград. Командировка», я помчался на вокзал. На душе 
было и радостно, и тревожно. Примут ли?

В Дудергофе прежде всего пришлось сдать экзамен (полет с начлетом школы на 
двухместном планере УС — 6 с высокой горы). Саша дал мне очки и шлем. Я сидел в 
передней кабине, проверяющий наблюдал за мной из задней. Где-то внизу лошади 
натягивали амортизатор. И вот протяжно прозвучала команда: «Ста — а — рт!» 
Планер сорвался с места и, высоко задрав нос, унес нас в небо. У меня даже дух 
захватило. Далеко внизу остались маленькие домики Дудергофа. Но страха не было. 
Я сделал разворот, другой, третий и пошел на посадку.

— Молодцом! — сказал начлет. — Завтра пройдете медкомиссию, и вы курсант школы. 
Успеха вам.

Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди. Я — курсант школы! Завтра пройду 
комиссию и надену форму с голубыми петлицами. У меня будут очки и шлем, как у 
Саши!..

Но комиссия меня забраковала. Мой рост оказался минимально допустимым для 
авиатора — сто пятьдесят четыре сантиметра. Ко всему тому старичок — хирург 
нашел у меня диспропорцию. Он сказал, что ноги мои короче туловища на три 
сантиметра и что поэтому допускать меня к полетам нельзя.

Но как же, доктор? — взмолился я. — Ведь меня уже приняли в школу, а вы…

Но вы же в авиацию, — рассердился хирург. — Вы же в небо, — он показал на 
потолок. — Нет, сударь, увольте. Не хочу за вас отвечать. У вас диспропорция. 
Понимаете? Дис — про — пор — ци — я. Да-с!..

Мать всплеснула руками от радости, когда я вернулся домой.

Да, да, мама, не приняли. Врачи обнаружили диспропорцию.

Ну вот и хорошо, — она облегченно вздохнула. — А мы с отцом сразу поняли, что 
это за командировка. Раздевайся. Небось устал с дороги-то. А диспорцию эту мы 
мигом. У нас тетка Анюта от любых болезней излечивает.

Нет, мама, это не излечить. — Я стал рассказывать о своей неудаче: — Маленький, 
говорят, маленький и не складный.

Мать вздохнула:

— Это потому, что родился в тяжелое время. Шла война. Деревня голодала. Дома у 
нас дров ни полена не было. И вот начался у тебя рахит… Рада, что хоть выжил…

— А ты не тужи, — сказал отец. — Доктора тоже разные бывают. Главное, не вешай 
голову. Кто хочет, тот добьется.

— Сиди ты, старый… «Добьется»! — передразнила мать. — Добьется, что свернет 
себе башку с твоим на учением.

Отец смолчал.

— Ну, ты сам-то подумай. — Мать повернулась ко мне опять. — Ведь это не по 
земле ходить. Ну-ка, на такую-то высоту, под самые облака, забраться. Да долго 
ли до греха! Нет, вы как хотите, а я боюсь этих ерапланов. Я как увижу, что 
летит он, самолет-то, да как подумаю, что там живые люди сидят, все у меня 
внутри так и захолодеет. Не приведи господь…

Она вытерла глаза фартуком и замолчала.

Жизнь матери осложнилась. Потеряв зрение, отец пристрастился к «зеленому змию» 
и часто очень грубо обращался с ней. Это наложило свой отпечаток на ее характер.
 Мать очень любила нас, ребятишек, но воспитывала просто, без особой ласки. При 
этом разрешать спорные вопросы ей помогал обычно просяной веник. Своей поездкой 
в Дудергоф я доставил матери много тревог. Будь это год или два назад, отходила 
бы она меня веником за милую душу. Да и теперь мама несколько раз с сожалением