Вологда! Сколько воспоминаний связано с ней! «Вологодская глушь, край непуганых 
птиц» — так когда-то говорили о наших местах. Но я в них родился и вырос. Мне 
дорог этот суровый северный край и наш древний город. Я люблю его маленькие, в 
основном деревянные, домики в тени кудрявых, белоствольных берез, булыжные 
мостовые, дощатые тротуары, люблю белые ночи и северное сияние…

Семья наша сначала жила в деревне. В 1911 году отца взяли на действительную 
военную службу. Через три года он уже шагал по дорогам первой мировой войны. 
Храбрый солдат, отец был произведен в прапорщики. После Октябрьской революции 
он вернулся в деревню, потом в поисках счастья перетащил семью в Вологду и 
поступил работать на завод. А дальше — Красная гвардия, Южный фронт. Отец был в 
бою с беляками контужен. Контузия привела к слепоте. Только много лет спустя 
умелые руки хирурга частично вернули ему зрение.

Нас, детей, в семье было шестеро. Один из моих четырех братьев, катаясь на 
коньках по тонкому льду, утонул в реке. Нелегко было нашей матери в те годы. Мы 
жили в постоянной нужде.

Мама, мама… Как огорчил я тебя, когда впервые сказал, что хочу стать летчиком! 
Ты даже заплакала в ту минуту. Ты опасалась за мою жизнь.

Помню, давно — давно (я учился тогда во втором классе) у нас за городом упал 
самолет. Загорелся в воздухе и упал. Мы с ребятами бегали смотреть. Летчики 
погибли. На месте падения самолета лежали комья взрытой земли да груда 
бесформенных обгорелых обломков дерева и металла. Сердце мое сжалось...

Дома я рассказал обо всем, что увидел.

— Такая уж у них служба, — сказала мать о летчиках, — Смерть-то за ними по 
пятам ходит.

— Ну, а ты? — Отец посмотрел на меня невидящими глазами. — Ты ведь, кажется, 
хочешь стать летчиком?

— Нет, — ответил я тогда. — Летчиком страшно…

Но вот наступила пора челюскинской эпопеи. Вся страна говорила о семерке 
отважных — Водопьянове, Доронине, Каманине, Леваневском, Ляпидевском, Молокове 
и Слепневе. Эти люди спасли экипаж парохода “Челюскин”, затертого арктическими 
льдами. Подвигом героев восхищался весь мир.

— Нет, мама, я передумал. Хочу, очень хочу выучиться на летчика, — говорил я в 
те дни. — Посмотри, какой богатырь Водопьянов. Эх, мне бы стать таким!

Портрет Водопьянова, вырезанный из газеты, лежал в моем комсомольском билете, В 
доме под потолком висела построенная мной фюзеляжная модель самолета. По всему 
крылу его крупными буквами было написано: «Михаил Водопьянов». Я поднялся на 
крышу дома, забрался на трубу, пустил модель в воздух и с замиранием сердца 
проследил, как она полетела…

А не началось ли все это с цирка? Он стоял на берегу реки Вологды. Дощатое 
круглое строение с огромным полотняным шатром вместо крыши было для меня как бы 
вторым домом. Сторожихой в цирке работала наша соседка Евстолия Ивановна 
Богословская. Она-то и проводила нас, ребятишек, в этот сказочный мир чудес. 
Летающие под куполом цирка акробаты Манион, жонглеры — эквилибристы на лошадях 
«5 — Боркис», клоуны братья Альфонсо, львы Бориса Эдера, лошади Павла 
Афанасьевича Манжели… У нас разбегались глаза. Я до сих пор помню, в каком 
порядке размещались в стойлах одиннадцать цирковых лошадей. Помню их клички: 
Звездочка, Пикуль, Красавчик, Каприз, Гудбой, Кардинал, Милый, Арлекин, Арабчик,
 Заветный, Сокол…

Самыми любимыми моими артистами были акробаты Манион. Перелетая с трапеции на 
трапецию на большой высоте, они перевертывались в воздухе, ловили друг друга за 
руки и за ноги, раскачивались, снова летели и, поймав трапецию, возвращались на 
площадку, С замиранием сердца я следил за их работой. Такое могли делать только 
смелые и очень ловкие люди. Мысль стать цирковым артистом, таким вот летающим 
акробатом, не покидала меня.

Сыновья дрессировщика Манжели были примерно моего возраста, и мы подружились. 
Они показывали мне, как выполняются различные акробатические приемы, и я стал 
пропадать на манеже. Вскоре меня заметили. С жонглерами «5 — Боркис» я уехал в 
далекий уральский город Надеждинский Завод (ныне Серов) и через полгода уже 
неплохо жонглировал, вольтижировал. Но меня тянуло к акробатам. Деспотичный 
человек, мой хозяин, узнав об этом, невзлюбил меня. Как-то на репетиции, 
придравшись к чему-то, он больно ударил меня по щеке. Ошеломленный, я не сразу 
понял, что к чему. От стыда и обиды я бросил в хозяина свои жонглерские дубовые 
«колбасы» и ушел с репетиции. Потом вышло так, что я на несколько секунд 
опоздал зажечь факелы, и на манеже в момент выступления «5 — Боркис» произошла 
заминка. За это Борисов избил меня на конюшне плетью. Неделю не мог я появиться 
в цирке. Мне было двенадцать лет, но все это возмутило меня. Я написал