Это кричит Женя, сын Зинаиды Михайловны, разыскавший меня во ржи. С 
окровавленной головой, трясущийся, точно от холода, он стоит перед нами, твердя 
одно:

— Мама, Володю убило!..

Тело Володи, шестнадцатилетнего соседского паренька, мы вынесли из развалин и 
похоронили тут же, возле разрушенного дома…

И вот я иду в сторону Волосова, время от времени перекладывая с плеча на плечо 
парашют. Я иду уже два часа. По дороге, обгоняя меня и обдавая пылью, то и дело 
проносятся грузовики с ранеными. Я иду медленно. Путь неблизкий. Позади восемь, 
а впереди, до Кло — пиц, еще восемнадцать километров.

Перед глазами Большая Вруда. Там, возле нее, в поле, лежит мой истребитель. А 
кто я такой без него? И вообще, на кого я похож в этой прожженной, пропахшей 
дымом одежде? Надо же было мне так бездарно потерять самолет!

Где-то на повороте меня обгоняет и останавливается машина.

— Садись, вояка, подвезем! — весело предлагает выскочивший из кабины шофер. — 
Никак сбили, коль парашют тащишь? Знаю вашего брата, не раз подвозил…

Моими спутниками оказались тяжелораненые бойцы, Изнуренные тряской, 
окровавленные, многие даже не перевязанные, они лежали на дне кузова. Одни 
молчали, закрыв глаза, и были почти бездыханны, другие кричали от боли, поминая 
самыми отборными словами Гитлера. Трое тяжелораненых умерли в пути.

Воспользовавшись остановкой, я выскочил из машины и снова пошел пешком. 
Признаться, мне стало страшно от того, что я увидел. Вот она где, настоящая-то 
война! Почему-то я чувствовал себя виноватым перед этими умирающими молодыми 
ребятами, перед погибшим мальчиком Володей, перед всеми убитыми и сгоревшими в 
Большой Вруде людьми.

За Волосовом встречный мотоцикл поравнялся со мной и, подняв облако пыли, 
неожиданно остановился:

— Товарищ командир! — ко мне бежал Грицаенко. — Как же это вы, где? Я всю 
округу объездил. Словно в воду канули.

Он сгреб меня своими ручищами так, что у меня затрещали кости.

— Спасибо, что живой. А самолет привезем, только скажи, где он. Да еще успокой 
душу техника. Скажи, в чем причина вынужденной посадки.

— Машина, Саша, работала прекрасно. А остальное расскажу дома. Поехали!..

И вот мы на аэродроме. Трудно передать словами радость встречи с боевыми 
друзьями. Они верили в мое возвращение и теперь от души поздравляли меня. В 
палатке было тесно, и многие стояли у входа снаружи, когда я рассказывал, что 
со мной произошло, о трагедии Большой Вруды, об умерших в машине бойцах. Когда 
я сказал, что Молосковицы заняты фашистами и что мой самолет лежит в поле у 
самой линии фронта, раздался гул удивленных голосов.

— Фашисты заняли Молосковицы? — переспросил Багрянцев. — Да ты что?! — Он взял 
у меня из рук планшет с картой. — Прошу внимания! — Багрянцев встал. — 
Обстановка, как видите, осложнилась. Но от нас до ли нии фронта по дороге еще 
почти тридцать километров. Так что волнения напрасны. Конечно, взяв Кингисепп, 
противник наверняка будет стремиться пробиться не только на Волосово, но также 
на Котлы и Бегуницы. Это угроза обхода. Но фронт наши держат, видимо, крепко, а 
потому никакой паники. На все будет соответствующий приказ.

Он тут же снял трубку, доложил об изменениях в обстановке штабу гарнизона, 
договорился о доставке моего истребителя.

— Возьми Грицаенко, Алферова и поезжайте, — сказал мне Багрянцев. — Будьте 
осторожны.

Командир отдал несколько распоряжений инженеру, приказал выделить двух человек 
для разведки дороги, идущей на Бегуницы, и усилить караулы. •

Машину нам прислали только утром. Мы сразу же поехали. Дорога была каждая 
минута. Водитель был верен озорной шоферской поговорке: «Больше скорость — 
меньше ям». Массивную, оборудованную подъемником машину тяжело трясло на ухабах.


Лихо управлявший автомобилем молодой паренек в пути несколько раз спрашивал у 
меня, где именно лежит самолет, далеко ли он от немецких окопов.

Воюю, а что такое война — не знаю, — говорил он, — Прошусь на фронт, а командир