с той поры, когда зародилась авиация). Пробую рули. Шарик и стрелка прибора 
начинают волноваться. Вот уже кромка облаков. Багрянцев входит в них. Мы 
следуем за ним. Высота — тысяча двести метров. Сыро в облаках, неуютно. 
Тенюгина я уже не вижу. Оторвать взгляд от ведущего невозможно. Так бы идти и 
идти, не спуская с него глаз. АН, нет… По сей день не пойму, как это получилось,
 но мне зачем-то понадобилось глянуть в кабину. Когда же я снова перенес взгляд 
на ведущего, его рядом уже не было.

Чувствую, что он где-то тут, а не вижу его. Из опасения столкнуться резко 
отворачиваю во внешнюю сторону. Теперь надо восстановить нормальное положение 
самолета. Шарик, стрелка, вариометр, скорость, высота… Взгляд лихорадочно 
скользит по приборам. Нервы собраны в кулак. Вот уже стрелка высотомера 
показывает три тысячи метров, а я все еще лечу в облаках. Как медленно И-16 
«скребет» высоту! Только я подумал об этом, как в глаза ударило солнце. Словно 
молочная пена оседает верхняя кромка облаков. Над головой у меня голубое небо. 
Пальцы как бы срослись с ручкой управления. «Слабовато жмете, товарищ Каберов»,
 — сделал мне замечание хирург на последней медкомиссии. Интересно, сколько бы 
я выжал, если бы мне теперь дали динамометр…

Разворачиваюсь и иду к месту возможного выхода Багрянцева из облаков, но ни его,
 ни Тенюгина не обнаруживаю. Где же они? Обхожу гигантские нагромождения 
облачных гор. Иду на запад, как распорядился Багрянцев, но беру курс несколько 
севернее, чтобы упредить выход бомбардировщиков в этот район. Не теряю надежды 
встретиться со своими. Куда они могли исчезнуть? Чем дальше на запад, тем реже 
облака. Ориентироваться становится проще. Вот на пути появилось отдельное 
облачко. А ну-ка, войду я в него, потренируюсь еще немного в управлении 
самолетом по приборам. Но облако невелико, а сразу же за ним передо мной на 
одной высоте я вижу два Ю-88 с чернущими, как уголь, крестами. От неожиданности 
резко отворачиваю в сторону и тут же бросаюсь в атаку. Вот это встреча! И 
идут-то фашисты не на Ленинград, а в обратную сторону. Видимо, сбросили где-то 
свой смертоносный груз. Вот бы сюда Багрянцева и Тенюгина!

Противник заметил меня. «Юнкерсы» начинают маневрировать. Я стреляю по одному 
из них. По небу тянется черный дым. Не теряя ни секунды, атакую вторично. 
Вражеский стрелок огрызается. Несколько пуль стрекотнуло по моей машине, но я 
продолжаю пикировать, не открывая огня, чтобы с короткой дистанции ударить 
наверняка. Первая очередь — по стрелку, вторая — почти в упор по мотору. Из 
этого мотора вырывается дым. Качнувшийся «юнкере» исчезает под крылом моего 
самолета. Хочется видеть, падает ли он, и я накреняю машину. В то же мгновение 
три рваные дыры появляются на левой плоскости моей машины. Пробит элерон, но 
управление им, к счастью, не пострадало. Удар нанес стрелок ведущего «юнкерса». 
Охваченный злым желанием отквитаться, я захожу в третью атаку. Поврежденный 
мной бомбардировщик отстал от идущего впереди. Эх, еще разок — и его песня 
будет спета! Улавливаю удобный момент и нажимаю на гашетки. Что такое? Пулеметы 
после нескольких выстрелов умолкают, От досады я чуть не полоснул «юнкере» 
крылом — так близко пронесся возле него.

Перезаряжаю верхние пулеметы сравнительно легко, а нижний, крупнокалиберный, 
никак не поддается. Иду п стороне от «юнкерсов» и перезаряжаю. Нелегко, ох 
нелегко это сделать. Опускаю сиденье, ныряю под приборную доску, дергаю за 
рукоять и выныриваю обратно. Поднимаю сиденье, осматриваюсь, выравниваю самолет 
и начинаю все сначала. Силы на исходе, а нижний пулемет перезарядить никак не 
могу. Будь я повыше ростом, будь мои руки чуть — чуть длиннее, дело сразу пошло 
бы. А тут никак! Дергаю, дергаю за рукоять — а что толку! Поднимаю сиденье, 
осматриваюсь. Прямо подо мной тянется железная дорога Ленинград — Таллин. Слева 
станция Волосово, справа под крылом проплывает Кингисепп. А «юнкерсы» — вот они,
 тут. Пробую вести огонь из перезаряженных «шкасов». Удается сделать лишь 
несколько выстрелов. Пулеметы снова умолкают. «Неужели израсходованы все 
патроны?! — — с ужасом думаю я. — Что же делать?» Между тем бомбардировщики 
идут себе неподалеку, идут, что называется, крыло к крылу. «Таранить! Таранить 
оба сразу! — проносится у меня в голове. — Ударить снизу! Это будет для них 
неожиданным».

Я отстегиваю привязные ремни, проверяю кольцо парашюта и снижаюсь метров на 
триста, имитируя выход из боя. Затем становлюсь на курс следования «юнкерсов», 
слегка обгоняю их. Фашистские самолеты теперь идут выше и чуть позади меня. 
Задрав голову вверх, я внимательно наблюдаю за ними, определяю момент броска. 
Ну что ж, пора! Ручку управления на себя! Полный газ! Истребитель свечой уходит 
в небо. Послушный, безропотный, идет, куда его направляют. Сейчас он развалится,
 ломая крылья, свои и чужие. Расчет взят точный. Нацеливаюсь между 
бомбардировщиками. Тела вражеских машин на мгновение закрыли все небо. Вот они 
совсем рядом. Еще доля секунды, и сокрушительный удар завершит нашу встречу.

Мышцы напряжены до предела. Я сжимаюсь в комок, ожидая удара. По — видимому, 
меня выбросит из кабины. Ничего, парашют не подведет!.. Ну!.. Ну!.. Ну!.. Что 
такое? Почему нет удара? В самый последний момент фашистские самолеты 
расходятся в стороны. Одновременно по мне сразу с того и другого «юнкерса:» 
бьют пулеметы. Молниями сверкают огненные трассы. Сойдясь на моторе моей машины,
 они сильно встряхивают ее. Летят обломки капота. Кабину заполняет дым. Не 
задев ни одного из «юнкерсов», истребитель уходит вверх. Затем, теряя скорость,