кинулись за ними. Но истребители боя не приняли. Они ушли вверх и исчезли в 
синеве неба. Ушел и подбитый Володей «хейнкель»…

Припоминаю подробности этого боя, наблюдаю, как полотно палатки пропитывается 
светом, и вдруг слышу осторожные шаги, В палатку тихо входит дежурный по 
стоянке матрос Ваня Гомонов, невысокого роста, необычайно подвижный и 
деятельный паренек,

— Товарищ лейтенант! — громким шепотом говорит он. — Гудит где-то…

Поспешно покидаю палатку, прислушиваюсь. Сомнений нет, где-то недалеко идут 
немецкие самолеты.

— Тревога, Ваня! — кричу я, а сам в самолет — и в воздух.

Не успеваю набрать и двухсот метров, как в стороне уже вижу темные силуэты 
фашистских штурмовиков. Пятерка МЕ-110 пикирует на аэродром. Делаю резкий 
разворот и бросаюсь на ведущего. Вражеский стрелок с соседнего самолета дает 
очередь по моей машине. Барабанной дробью прокатывается эта очередь по 
деревянному фюзеляжу И-16. Впрочем, мой самолет держится нормально, и я атакую 
вторично. Но МЕ-110 уже сбросили бомбы. Сизый дым заволакивает стоянку и край 
леса. Надежда, что мне на помощь придет Тенюгин, рушится. Я атакую то одного, 
то другого фашиста. Обороняясь, «мессершмитты» образуют круг над аэродромом. 
Потом они вытягиваются в цепочку и уходят. Я нападаю на машину, идущую 
последней, и даю по ней очередь. Огненная трасса уходит влево. Беру поправку на 
погрешность прицела и бью по левому мотору «мессершмитта». Машина дымит, но 
продолжает уходить почти на прежней скорости. Отчаянно строчит вражеский 
стрелок. На правом крыле моего самолета уже есть дырки. Я веду огонь, но 
безуспешно. «Мессершмитты» прижимаются к земле и на большой скорости уходят. Я 
некоторое время преследую их, а потом возвращаюсь. Может прийти другая группа 
вражеских самолетов.

Наконец взлетает Тенюгин. Он догоняет меня, пристраивается. Что ж, вдвоем 
веселее.

Минут через двадцать мы приземляемся. С тяжестью на душе выбираюсь я из кабины. 
Не сбил! Ни одного самолета не сбил! А какие были условия! Как на полигоне…

Расстегиваю лямки парашюта. Наш моторист Алферов помогает мне снять его.

— А здорово вы их, товарищ лейтенант! — явно пытаясь утешить меня, говорит он.
 — Только, наверное, бронированные они, не пробить…

— Дело не в броне, Борис, Тут другое. Вспомни, как дрался Гусейн Алиев. 
Считанные минуты — и два самолета сбиты. Такие же, как эти, самолеты. У него 
тогда закончились боеприпасы, а то и третий «мессершмитт» врезался бы в землю. 
Значит, бить их можно. А у нас, ты же знаешь, сбился прицел. Я думал, что мы 
его утром отрегулируем. А тут вылет— Лицо Алферова делается озабоченным.

Понял, товарищ лейтенант!

Ну вот, а теперь передай инженеру: пусть оружейники займутся прицелом.

Отчеканив «Есть!», Алферов положил парашют на стабилизатор и побежал к 
оружейной палатке, Тенюгин тщательно осмотрел мой самолет.

Везет тебе. Столько пробоин — и ни одна пуля не задела кабину! — Он помолчал 
немного, крутя в руках шлем. — А все же ты зря вылетел один. Надо было 
разбудить меня, пошли бы вместе.

Каждая секунда была дорога, Володя.

Вообще-то да, — сказал Тенюгин. — Я едва успел добежать до самолета, как они 
уже начали пикировать. И бросили бомбы опять в тот же угол, что и в прошлый раз.
 И опять никого не задели, только лес попортили. Три бомбы настоящие, остальные,
 как и тогда, жестянки. Ну и дыму от них!

Да, немцы не знали, где укрыты наши бомбардировщики, и это радовало. Но что 
будет дальше? Нас только двое. А если фашисты прилетят, когда наши самолеты 
заправляются? Могут прилететь большой группой да еще с истребителями. Тогда 
как?..

Тенюгин протер платком свои летные очки, взглянул на меня.

— Ну вот что. Пока суть да дело, пойдем в столовую…

С Тенюгиным мы подружились здесь, в эскадрилье. В училище он как-то сторонился 
меня. Видимо, сказывалась разница в возрасте (я немного старше Володи). Там, в 
Ейске, он восхищал всех нас, блестяще выполняя упражнения на спортивных 
снарядах. Летал Тенюгин очень хорошо, любил прыгать с парашютом. Всегда