постельное белье. Приятно поваляться в чистой постели. Впрочем, это уже отдых 
сверх всякой нормы. Вчера и позавчера мы спали сколько хотели, и так получилось,
 что Багрянцев разговорился и рассказал нам очень много интересного о себе.

Детство на его долю выпало нелегкое. Ему не было и шести, когда отец погиб на 
войне. Шел 1914 год. Многодетная семья Багрянцевых голодала. Девятилетний Миша 
должен был пойти работать подмастерьем к кустарю — жестянщику. Потом возник 
конфликт с отчимом, началась беспризорная жизнь. Четыре года скитался Миша по 
стране, пока не пристроился работать на заводе. В армии осуществилась его 
давнишняя мечта. Он стал учиться в летной школе. Потом — советско — финляндский 
военный конфликт, первые бои и победы, первый орден.

Перебирая в памяти рассказанное Михаилом Ивановичем, лежу в еще сумрачной 
палатке. На одной из коек спит Тенюгин, другая аккуратно заправлена. Багрянцев 
улетел в Низино. Шел дождь, но он все же поднялся в воздух. Наверное, ожидается 
что-то серьезное, если его вызвали в такую непогоду.

Беспокойный человек этот Багрянцев. Когда он, Халдеев и Федоров были под 
Шимском, над станцией Утор — гош появился самолет — разведчик «Юнкерс — 88». Он 
был хорошо виден с аэродрома. Взлететь Багрянцев не мог.' Его звено только что 
вернулось с задания, и самолеты заправлялись. Да если бы и удалось догнать 
воздушный разведчик, вряд ли что изменилось бы. Он мог вызвать бомбардировщики 
по радио.

Вспомнив, что на железнодорожных путях стоят воинские эшелоны, Багрянцев сел в 
аэродромную машину и приказал шоферу срочно ехать на станцию. Начальника на 
месте не было. Михаил Иванович разыскал машиниста.

— Разводите составы немедленно! — сказал он ему. — Ожидается налет фашистских 
бомбардировщиков.

— Начальство прикажет — разведу, — заупрямился машинист.

— Я вам приказываю.

Машинист все еще артачился. Багрянцев вынул из кобуры пистолет и не покинул 
маневрового паровоза, пока все составы не были разведены. Последовавший вскоре 
удар бомбардировщиков по рассредоточенным эшелонам не принес большого вреда. 
Между тем наши истребители сбили четыре вражеских самолета, два из которых 
пришлись на долю Багрянцева. Один из них Михаил Иванович сбил обычным порядком, 
второй таранил.

— И ты выпрыгнул с парашютом? — спросил я у Багрянцева, когда впервые услышал 
об этом.

— Нет, дотянул до дому, — сказал он. — Получилось все, видишь ли, неожиданно. 
Последняя пара «юнкерсов» пикировала на станцию. Ну, я догнал их, взял в прицел.
 Жму на гашетки, а выстрелов нет. Видимо, кончились боеприпасы. «Юнкере» 
бросает бомбы и резко вы ходит из пикирования. Я тоже выхожу из пикирования. Но 
мой самолет оказывается ниже и несколько впереди вражеского. Не раздумывая, 
беру ручку на себя. Машина взмывает вверх и в следующую же секунду ударяет 
«юнкере» по хвостовому оперению. Раздается треск. Машину основательно 
встряхивает и отбрасывает в сторону. Она дрожит, как в лихорадке, но, к моему 
удивлению, летит. Впрочем, я чувствую, что далеко мне не уйти, разворачиваюсь к 
аэродрому и ищу площадку для приземления…

По словам Багрянцева, все произошло просто, как бы само собой. Но я знаю, что 
это не так. Он сознательно шел на смертельный риск. Он ненавидел врага, и все 
его усилия в решающую минуту свелись к одному — сбить, во что бы то ни стало 
сбить самолет. Я пытаюсь представить себе во всех деталях, как это было, Я 
думаю об этом и теперь, лежа на койке в провисшей от дождя палатке.

Где-то рядом хрустнула ветка. Кто-то ходит поблизости. Я встал, вышел из 
палатки.

— Кто тут?

— Это я, Гомонов, дежурный. А вы почему не спите, товарищ лейтенант?

— Так, не спится что-то.

— Еще рано, отдыхайте.

Я лег и снова стал думать про этот таран. Действительно, как необычно все на 
войне. Самые отчаянные решения иногда принимаются в доли секунды.

Тихо в лесу. Совсем непохоже, что мы на фронте. Махнуть бы сейчас за грибами 
или за ягодами, как бывало в пионерском лагере. Но нет, не до ягод и не до 
грибов. На душе смутно, тревожно. Фашистские армии придвигаются к Ленинграду с 
каждым днем все ближе и ближе. Где они теперь, как далеко от нас? Никто этого