того счастливого дня, когда мы будем вручать тебе подарок земляков. До скорой 
встречи в Вологде. Обнимаю, Николай».

Перечитываю письмо вместе с Женей. И для него, и для меня тридцать пять 
миллионов — непостижимая цифра. С гордостью думаю я о своих земляках — людях 
большого и доброго сердца. Как мне близки они! Как радует мой слух их окающий 
говорок! Не одну дивизию сформировали и послали на Волховский и Ленинградский 
фронты вологжане. А теперь вот хотят послать самолеты. Среди писем, которые 
принес Дук, лежит треугольничек, адресованный Егору Костылеву (он снова служит 
у нас — теперь уже в должности заместителя командира полка). На треугольничке 
не помечен подробный обратный адрес, написано только: «Ораниенбаум, Костылевым».
 Я догадываюсь, что это от матери Егора, и спешу отнести ему письмо.

Егор — местный житель. Он родился и вырос в Ораниенбауме. С большой теплотой 
рассказывал он мне о своей семье, о матери. Я знаю, что ее зовут Агриппиной 
Федоровной. До войны Костылевы жили в однсй из квартир двухэтажного деревянного 
дома на улице Свердлова. Глава семьи погиб (несчастный случай на железной 
дороге). Мать Егора, его «крестный» Дмитрий Иванович Костылез и сестра Зоя 
оставались в Ораниенбауме даже в самые трудные дни, когда противник был в 
четырех километрах от города.

Дом их пострадал от обстрелов, и городские власти переселили семью Костылевых в 
Петровский дворец. Егор недавно прибыл к нам сюда, на Ораниенбаумский плацдарм, 
и не успел еще побывать в городе и навестить своих близких.

Взяв у меня треугольник письма, Костылев весь засиял от радости.

— А, наконец-то! — сказал он.

Пробежав глазами раз и другой по строкам письма, Егор положил его перед собою 
на стол, бережно разгладил ладонью и задумался. Я уловил в его глазах тревогу.

Случилось что — нибудь?

Нет, все живы. — Он тяжело вздохнул и протянул мне письмо: — Вот, почитай…

«Милый наш Егорушка! — писала Костылеву мать. — Мы все еще живем в кабинете 
Петра третьего и уже привыкли к этим царским хоромам. Дворец сильно пострадал, 
но наш уголок еще цел. Каменный все же. Хлебушка и у нас прибавили, и мы живы. 
Крестный лежит. Мы с Зоей плохи, но все же движемся. Какая радость охватила 
всех нас, когда прорвали блокаду Ленинграда! Живем одной мыслью, что теперь и 
нам будет легче. Придет день, и наша блокада будет прорвана. Мы верим в это. 
Слышали по радио и читали в газете о твоих победах в воздухе. Гордимся тобой. 
Портрет, где ты со Звездой Героя, вырезали из газеты и повесили на стенку. А 
как бы хотелось увидеть тебя, сынок! 

Целуем. 

Мама, крестный, Зоя».

Когда об этом письме узнал подполковник Никитин, он дал Костылеву свою «эмку», 
и Егор поехал в Ораниенбаум. К счастью, в те дни в полк пришли из разных мест 
продуктовые посылки (так земляки выражали свою признательность летчикам, 
защищавшим с воздуха Ленинград). Часть этих продуктов мы передали Костылеву для 
его семьи.




КАК ЗАГОРАЮТСЯ ЗВЕЗДЫ


Под Ленинградом наступило затишье. Фашисты стягивают к линии фронта крупные 
силы, надеясь снова замкнуть кольцо блокады. Наши войска закрепляют отвоеванные 
ими позиции. Менее чем за три недели, несмотря на морозы и метели, обстрелы и 
бомбежки, построена железная дорога от станции Поляны до Шлиссельбурга. 
Протяженность ее — тридцать три километра. Через Неву сооружен временный свайно 
— ледовый железнодорожный мост. 2 февраля 1943 года по нему проходит первый 
поезд, 6 февраля вся новая дорога сдана в эксплуатацию. Ленинградцы называют ее 
«Дорогой победы».

9 февраля в тринадцать часов фашистская авиация пытается бомбить мост. Шестерка 
наших истребителей ведет над ним тяжелый воздушный бой. Мост остается 
невредимым.

А сегодня мы защищаем Ижорский завод, трубы которого дымят на глазах у фашистов 
и не дают им покоя. Нас пятеро: мы с Николаем Шестопаловым, Александр Шилков, 
Иван Цапов и Петр Прасолов. Над Келпином встречают фашистские истребители — 
шестерка МЕ— и два ФВ-190. Я отправляю Цапова и Прасолова ввс а сам с 
Шестопаловым и Шилковым нападаю на противника. Втроем против восьми сражаться