объяснил им уже давно заученный порядок действий в полете над базой и добавил, 
что, выполнив задание, мы в порядке тренировки проведем прямо над Кронштадтом 
учебный бой.

И вот под нами Кронштадт. Когда время прикрытия подошло к концу, я подал 
условный сигнал, и «бой» начался. Это был головокружительный каскад фигур 
пилотажа. В штабе бригады не на шутку всполошились. Кому-то показалось, что 
идет бой с фашистскими самолетами. Но вскоре на помощь нем вылетело звено 
истребителей И-16. Артиллеристы — зенитчики, не видя противника, все же сделали 
«для острастки» более десятка выстрелов. Считая, что зенитные разрывы 
свидетельствуют о появлении противника, мы приняли И-16 за вражеские 
истребители и чуть было не атаковали их. К счастью, вовремя выяснилось, что это 
свои. Нам ничего не оставалось, как вежливо раскланяться и пойти на посадку.

Можно было не сомневаться, что меня ждет очередная неприятность. Ну что ж, я не 
собирался ничего скрывать и заранее решил, что поставлю, как говорится, вопрос 
ребром: «Нет настоящего боя — провели учебный. Истребители мы или куропатки?!.»

Друзья мои тоже были обеспокоены. Мы приземлились, посовещались и решили прежде 
всего выяснить, что тут о нас думают.

Захожу я в штабную землянку. Адъютант сидит в своем закутке и сосредоточенно 
водит пером по бумаге.

— Где командир? — спрашиваю я у Аниканова.

Он поднимает на меня свои невесть чему улыбающиеся глаза:

— Командира вызвали на КП.

«Все ясно. Вызвали стружку снимать», — думаю я. Какое-то упрямое чувство 
распирает меня. Всюду и во всем видится мне сплошная несправедливость.

Задание выполнили, встреч не было! — вызывающе бросаю я адъютанту обычную для 
такого случая фразу и поворачиваюсь к выходу.

Одну минуточку, — останавливает меня Аниканов. — Как это ничего не было? А бой 
с финскими истребителями?

С какими еще истребителями?

Спрашивает — с какими! Из штаба бригады сообщили, и я записал, что вы вели бой 
с финскими истребителями.

Так вот оно что! Теперь понятно, почему прочистила стволы кронштадтская 
батарея! Пообещав Аниканову рассказать обо всем позже, я покидаю землянку. На 
стоянке меня ждут друзья. У того и другого постные лица.

В чем дело, Гусеин? — обращаюсь я к Алиеву. — Что случилось?

— Так ничего, — уклончиво отвечает он. — Нехорошо как-то… Гусеин снимает шлем, 
мнет его в руках… и вообще, когда этому конец будет?

Не понимаю тебя, — удивляюсь я.

Как не понимаешь?! — Глаза его сверкают гневом. — Там люди гибнут, а мы здесь 
воздух утюжим! За что нас кормят?!..

Обычно неразговорчивый, уравновешенный, не лишенный юмора, Гусеин в эти минуты 
не похож на се5я. Он смотрит на меня так, будто я виноват в том, что мы до сих 
пор по — настоящему не воюем. Конечно, объяснять ему что — либо сейчас 
бесполезно. Да и что я могу объяснить, если сам внутренне возмущаюсь 
отсутствием настоящей боевой работы?

Вся эскадрилья в разлете. Халдеев, Багрянцев и Федоров воюют где-то под Старой 
Руссой. Комиссар рассказывал, что Багрянцев сбил там два «юнкерса», а третий 
вражеский самолет таранил. У Федорова и Халдеева на счету по «мессершмитту». 
Киров, Годунов и Тенюгин только вчера утром улетели в Клопицы. Днем они уже 
вели тяжелый бой с налетевшими на аэродром бомбардировщиками, и Киров сбил 
«юнкере». Где-то под Нарвой дерутся Костылев и Сухов. В одном из боев на 
самолете Костылева было повреждено хвостовое оперение, и он с трудом дотянул до 
аэродрома. Сухов прикрывал отход Костылева и один вел бой с четверкой 
«мессершмиттов». Да, это настоящие боевые задания. Какое счастье выпало 
ребятам! А мы целыми днями прикрываем главную базу. Словно нас за ногу к ней 
привязали.

— Знаешь что, Гусеин, — после небольшой паузы говорю я Алиеву. — Пойдем 
потолкуем еще раз с командиром!

Но не прошли мы и десятка шагов, как в воздух взвилась зеленая ракета. Мы