ракетницу, пулей выскакивает из землянки. Но на поданный им сигнал никто не 
реагирует. Не слышно гула запущенных моторов. На видно ни выруливающих, ни 
взлетающих самолетов.

Как нам позже рассказывали, командир полка спустился в землянку и позвонил по 
телефону в эскадрилью:

— Где самолеты? Почему Каберов не вылетает?

— Шестерка уже улетела, — взволнованно отозвался Дармограй.

— Как улетела? Куда? Почему без команды?

Минут шесть назад она ушла на Колпино и уже ведет бой.

Командир вытер пот со лба.

— Да, но кто Каберова послал и точно ли, что он повел истребителей на Колпино?

Капитан Дармограй объяснил все по порядку, и Никитин больше ни о чем у него не 
спрашивал. Он включил приемник, услышал наши голоса и немного успокоился. Когда 
же мы приземлились, командир встретил нас на стоянке. Я вышел из кабины и хотел 
было, как положено, доложить ему о выполнении задания. Но он взял мою руку и 
крепко пожал ее:

— Ну, знаешь… А впрочем, спасибо, молодцы!.. В обстановке такой напряженности и 
ответственности взлететь без команды с КП… Только вот почему нам вовремя не 
сообщили об этом деле?..

На командном пункте надрывно звонили телефоны. Начальство выясняло, почему 
поздно вылетели истребители, кто виноват в задержке. Ответ держали связисты. 
Это была их вина. Нам за решительные действия командование ВВС объявило 
благодарность.

Итак, блокада прорвана. Из Москвы в Ленинград через Вологду и Шлиссельбург 
проследовал первый поезд. Фашисты выдохлись. Уже несколько дней подряд в 
воздухе нет их самолетов. А вообще в январе и феврале, хотя погода нас в это 
время не баловала и многие дни были нелетными, две наши эскадрильи сбили 
двадцать четыре вражеские машины. Мы потеряли в боях трех молодых летчиков — А.
Пархоменко, В.Андрю — щенко и А.Лобко, героически сражавшихся в небе Ленинграда.


С Карельского перешейка мы снова возвращаемся на Ораниенбаумский плацдарм. 
Семен Львов в начале февраля сдает мне дела и готовится лететь в Москву. Он 
будет работать в главной инспекции авиации Военно — Морского Флота. Молодежь с 
уважением поглядывает на Семена Ивановича. Орден Ленина и три ордена Красного 
Знамени украшают его грудь. Около тридцати самолетов сбил он в боях за город 
Ленина.

В день его отлета мы сидим на командном пункте в окружении молодых летчиков и 
вспоминаем минувшие дни.

Наступает час расставания. Семен собирается в путь, прощается с нами. И в это 
время ко мне подходит командир полка:

Собирай восьмерку. Через десять минут пойдешь на прикрытие войск в район 
Синявина.

Да, но у меня только семь летчиков, — говорю я.

Разреши, я пойду восьмым, — немедленно откликается Львов. — Слетаю последний 
разок, врежу фашистам как следует, отведу душу, а потом уж в Москву подамся.

Брось-ка ты, — возражаю я. — У тебя уже документы в кармане. Ты уже, считай, в 
Москве. А тут все— таки война.

Ерунду какую-то говоришь! — обижается Семен.

Пусть сходит, — соглашается командир полка. — Он же тебе помочь хочет.

— Я парой с кем — нибудь в сковывающую группу, — подсказывает мне Львов. — А ты 
командуй всем парадом.

Он раскрывает чемодан, вытаскивает уложенный туда шпемофон, надевает его. Мы 
идем к самолетам, поднимаемся в воздух и некоторое время барражируем возле 
Синявина. Сначала противник не показывается. Потом мы замечаем идущий в сторону 
Ленинграда двухмоторный «дорнье». Он идет выше вас.

— Семен! — кричу я по радио Львову. — Видишь?