истребители уходят.

Мы с Цаповым пролетаем над изрытым минами берегом, где наш товарищ должен был 
приземлиться, но не обнаруживаем его и возвращаемся на аэродром с горькой 
вестью: Потемкин, видимо, погиб.

Но, к счастью, это была ошибка. Поздно вечером поступило сообщение о чудесном 
спасении Саши, А на другой день он возвратился к нам. Возвратился в бинтах, но, 
как всегда, бодрый, неунывающий.

— На этот раз мне, кажется, повезло, — рассказывает Саша. — Парашют 
окончательно порвался метрах в семидесяти от земли. В общем, рухнул я под обрыв 
Невы и проделал в снегу глубокую нору. Лежу на дне, ощупываю себя. Вроде бы жив.
 Слышу, как рвутся мины на берегу. Потом все затихло. И вдруг вверху над моей 
голозой: «Хенде хох!» Смотрю — а там стоит наш солдат с автоматом. Стоит, 
трясет за стропы парашюта и кричит: «А ну вылазь, стерва!» К этому моменту я 
уже пришел в себя. Поправляю его: «Не стерва, а товарищ сержант». В общем, 
ребята — артиллеристы вытащили меня наверх из моей норы и оказали мне первую 
медицинскую помощь.

Помолчав и поправив одну из своих повязок, Саша сам не без удивления говорит:

— А ведь это был мой первый прыжок с парашютом.

— Не может быть! Как же тебя из училища-то вы пустили?

— А вот так. Когда мои друзья прыгали, я приболел и несколько дней пролежал в 
санчасти. Решено было, что при первой же возможности прыгну и я. Но нас 
перевели на сокращенную программу обучения, и вскоре состоялся выпуск. 
Совершить прыжок мне не удалось. Уже здесь, на фронте, веду, бывало, самолет, а 
как о прыжке подумаю, страшно становится, Сегодня же все само собой получилось. 
Вижу — горит самолет. Пламя обжигает лицо и руки. Не помню, как из кабины 
выскочил. Чувствую, что падаю, и первая мысль: «Кольцо!» Но где оно? Хватаю и 
не нахожу. Потом посмотрел — вот оно. Сразу потянул. Ну, конечно, рывок, и я 
болтаюсь вниз ногами. А над головой тугой, как парус, купол. Чуть не запел я от 
радости. Но уже в следующую секунду понял, что песня моя может быть последней. 
«Мессершмитт» повернул в мою сторону. Вот-вот прогремит очередь. В это 
мгновение кто-то из вас вышел наперерез «мессеру», и фашистские пули не задели 
меня. Только одна стропа была перебита.

— А ты видел, что тебя к немцам-то несет? — спрашиваю я у Саши.

— Ну как же, за боем я наблюдал. Но что меня ветерок в сторону противника 
оттаскивает, понял, когда вы проскочили подо мной и парашют основательно 
качнуло. Понял и, конечно, забеспокоился.

Потемкин посмотрел на свои забинтованные руки. Из — под бинтов видна была 
сорванная с ладоней и пальцев кожа.

— Стропы тянул, чтобы меньше сносило.

Цапов многозначаще поглядывает на меня и покачивает головой. «Сколько 
опасностей свалилось на человека за четыре минуты спуска на парашюте!» — как бы 
говорит его взгляд… Сегодня 18 января 1943 года. По случаю годовщины со дня 
присвоения нашему полку гвардейского звания к нам приехали артисты из 
Ленинграда. Идет концерт. Объявляя очередной номер программы, конферансье 
загадочно говорит:

Выступает заслуженный радист… Кто-то весело поправляет его:

— Артист, вы хотели сказать.

Но конферансье, оказывается, не ошибся.

— Выступает заслуженный — вы сейчас убедитесь в этом сами — радист вашего 
полка!

Он жестом приглашает его на сцену и добавляет:

— В последний час!

Все мы замираем от неожиданности. А радист откашливается и прямо — таки с 
артистическими интонациями в голосе произносит:

— Войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились, товарищи! Блокада 
прорвана!

Что тут начинается, описать невозможно.

— Ура! — кричит зал. В овации участвуют и зрители и артисты. Наши ребята