бригады был подбит, когда вот так же поспешно взлетел на моем истребителе. Я уж 
не говорю о Борисове...

— Ты не волнуйся! — заметив, что я нервничаю, успокаивает меня Неделин. — Я 
полетаю немножко и возвращу тебе самолет в целости и сохранности, 

Виктор трогает свои коленки, морщится от боли, потом через силу улыбается: 

— Ревматизм вот меня опять корежит. А так я живучий!.. 

Он быстро садится в кабину моего самолета, взлетает, делает круг над аэродромом 
и скрывается за лесом. Я подхожу к оставшемуся на стоянке У-2, барабаню 
пальцами по перкалевой обшивке крыла, едва сдерживаюсь, чтобы не зареветь от 
обиды. 

На следующее утро до нас доходят тяжелые известия. В неравном бою погибли 
капитаны Николай Ткачев и Дмитрий Буряк — комиссар третьей эскадрильи, 
совершивший сто семьдесят боевых вылетов и уничтоживший десять самолетов 
противника. Погиб и Виктор Неделин. Погиб вечером, вскоре после того, как мы с 
ним расстались. Это был его первый вылет на моем «харрикейне»... 

Из дома отдыха в полк я возвращаюсь не на У-2 (на нем улетел кто-то из штабного 
начальства), а на пароходе. Идет он медленно. Я стою на палубе и смотрю на 
волны, бегущие за судном, с трудом умещающемся в узком канале. Шипя и пенясь, 
они набегают на берега, смывая с них мелкие камешки. 

В Кобону мы прибываем уже затемно. Здесь нас размещают в какой-то огромной 
металлической коробке, прицепленной тросом к небольшому буксиру. И еще не 
успеваем мы отплыть от берега, как над Кобоной и над караванами судов, 
тянущимися по озеру, появляются самолеты противника. В небе загораются 
осветительные ракеты. 

Бушует Ладога. Неистовствуют над ней фашисты. То голубые, то золотистые лучи 
прожекторов беспокойно обшаривают небо. Уже не слышно веселого смеха молодых 
летчиков. Напряженно смотрят они вверх, где мелькают какие-то тени, рубят 
сумрак прожекторные лучи, рвутся зенитные снаряды. — Сбили!.. Сбили!.. Ура!.. 

Фашистский бомбардировщик чертит по небу свою последнюю огненную кривую. 

Железная посудина, в которую нас поместили, бьется о причал. Мы видим, как 
сосредоточенно работают портовики. У многих за спиной винтовки. Здесь 
выдерживается строгий трудовой ритм. Несмотря на опасность, объявлено отплытие. 


— Ну вот, осваивайтесь с фронтовой обстановкой, — говорит майор Куцев своим 
подопечным. — Это обычная ночь на Ладоге. 

Берег отодвигается от нас. Качаясь в своей «консервной банке» под 
осветительными бомбами, мы чувствуем себя, мягко говоря, несколько неуверенно. 

— А ну-ка, Каберов, бери баян! — говорит Куцев. 

— И правда, сыграйте, товарищ капитан. Зря, что ли, я тащу эту бандуру в 
ящике? — поддерживает его оружейник Шутов. — Говорят, бомбы боятся музыки. 

Не знаю, боятся ли музыки бомбы, а нам от нее становится сразу легче. Рождая 
странное эхо в железных стенах, льется старинная русская песня «Раскинулось 
море широко». И веселее смотрит народ, и загораются вроде бы неуместной 
радостью взгляды. 

С песней мы добираемся к утру до Морья. Но до полка еще далеко. Только на 
следующий день в обеденный час прибываем мы на аэродром. 

На стоянке я насчитываю девять самолетов — все, что у нас теперь есть. Стоят 
эти самолеты на большом расстоянии один от другого, Похоже на то, что инженер 
специально оставляет незанятыми места сбитых в воздушных сражениях истребителей.
 Похоже на то, что он все еще верит в их возвращение. Но не возвращаются ни 
самолеты, ни люди, сгоревшие в пламени войны, Я гляжу в небо и вижу в нем стаю 
журавлей. Я слышу их далекое курлыкание. И чудится мне, будто птицы плачут, 
пролетая над притихшим аэродромом, над нашей сиротливо выглядящей стоянкой. И 
невольно перед глазами проходят лица друзей, которых мы потеряли, и невидимые 
тиски сдавливают мое сердце. 

Мысленно я подсчитываю, сколько самолетов противника сбили мы после того, как 
полк получил «харрикейны», оснащенные советскими пушками и пулеметами. Выходит, 
что нами уничтожено за это время шестьдесят восемь фашистских истребителей и 
бомбардировщиков. При этом мы потеряли одиннадцать наших товарищей и 
четырнадцать боевых машин. Нет сомнения, что полк получит новую технику. Новые 
люди придут на место погибших летчиков. Но боль тяжелой утраты останется в 
наших сердцах навсегда.