Охваченный горьким чувством, я побежал на КП. Новиков встретил меня молча. Он 
не проронил ни звука, пока я докладывал о нашем полете. Потом, обведя на карте 
кружочком место посадки, командир встал, отдал распоряжение о подготовке на 
утро самолета УТИ-4 и сказал:

— Возьмете Дикова и с рассветом — на Череменец. Я негромко произнес «Есть!» и 
вышел. Как это надо

было понимать, что Новиков даже не упомянул о Ефимове? «Видимо, он не верит в 
его гибель», — подумал я. Мне тоже не верилось в это. Ефимов не мог пропасть 
бесследно, не такой он был человек. Ко мне удрученно подошел Киров. Худое лицо 
Федора Ивановича, кажется, еще больше осунулось.

— И боя-то не было, — тихо, будто лично он был повинен во всем, заговорил Киров.
 — Конечно, зенитка могла зацепить осколком. Обстрел был сильный, но… По — 
моему, он просто сидит где — нибудь на вынужденной, и все.

Вокруг нас собирались люди.

А может, с самолетом случилось что, — предположил кто-то.

Самолет подготавливая техник Ситников, — твердосказал инженер Сергеев. — Значит,
 причина в другом.

Все с уважением посмотрели на Ситникова. Такой похвалы до сих пор не заслужил 
никто.

Утром мы с Диковым были уже в воздухе. Двухместный учебно — тренировочный 
истребитель УТИ-4 не имел ни бронеспинок, ни вооружения. 170 — километровое 
расстояние до Череменца я решил пройти на малой высоте. Стремительно мчались 
навстречу и скрывались под крылом телеграфные столбы, деревья, кусты, идущие по 
дороге машины. За Лугой на шоссе мы увидели колонну наших войск на марше. Шли 
они в сторону фронта, и мне пришло в голову приободрить их покачиванием крыльев.
 Но только я развернул машину в сторону колонны, как бойцов словно ветром сдуло 
в кюветы. Они разбежались и залегли по обе стороны дороги. Почуяв недоброе, я 
рванул ручку управления на себя. Истребитель свечой взмыл в небо. Только тут я 
глянул на Дикова. Он сидел как ни в чем не бывало, да еще и улыбался. «Ну и 
развеселая ты личность, Володька! — подумал я тогда о своем технике. — В нас 
стреляют, а тебе весело…»

Аэродром был уже рядом. Сели мы хорошо. Подрулив к самолетам и выключив мотор, 
я выскочил из кабины и нырнул под машину. Разумеется, долго искать не пришлось. 
Вот они, следы пуль. Одна из них просверлила капот мотора, другая пробила 
фюзеляж чуть позади кабины техника. Пока я искал пробоины, Диков весело 
рассказывал подошедшим товарищам, как мы здорово «пугнули пехотинцев» и как 
потом сделали над ними «мощную горку».

Когда я пригласил техника к самолету и показал ему пулевые отверстия, тот 
посмотрел на меня квадратными глазами:

— Откуда это?

— Как откуда? Сам подготавливал самолет к полету, а еще спрашиваешь!

Тут он все понял. Мы осмотрели мотор. Выяснилось, что пуля ударила в подкос 
подмоторной рамы, рикошетировала от него, сделала слабую метку на картере 
двигателя и, видимо, потеряв скорость, выпала из — под капота.

К самолету вместе с комендантом подошел командир нашей группы лейтенант 
Костылев. Докладывая ему о выполнении задания, я не утаил случившегося и, 
конечно же, в свое оправдание попытался пояснить мотивы полета над колонной 
пехотинцев. Осмотрев пробоины, Костылев вылез из — под самолета.

— Значит, вы им боевой дух подняли, а они вам его чуть не выпустили? Ну что ж, 
в следующий раз выпустят. Вольности в авиации обычно кончаются плачевно.

Костылев строго посмотрел на меня, словно хотел убедиться, понял ли я свою 
ошибку, потом спросил:

Что нового дома? Есть ли сведения о Соседние? Я рассказал о Соседние и, конечно 
же, о Ефимове. Костылев задумался:

— Да… Будем надеяться, что он где — нибудь на вынужденной сидит…

Моторы запустились хорошо, и вот мы уже в воздухе.

Смотрю на Череменец, на оставшихся среди поля деревянных лошадей и машущего нам 
фуражкой коменданта. До свидания, капитан! Встретимся ли мы с тобой еще когда — 
нибудь на дорогах войны?