штопор. С высоты трех тысяч метров она несется к земле и вращается с такой 
скоростью, что кажется, голова моя вот-вот сорвется с плеч. 

Попытка вывести самолет из штопора не приносит успеха. Я отстегиваю ремни и 
пытаюсь выброситься из кабины. Но какая-то дьявольская сила прижимает меня к 
бронеспинке. Наполовину свешиваюсь за борт кабины, но оторваться от нее у меня 
не хватает сил. Кажется, все, конец. Но тут совершенно неожиданно самолет 
перестает вращаться. 

Плюхнувшись на сиденье, резко тяну ручку управления на себя. Машина неохотно 
поднимает нос и метрах в трехстах от земли проносится над лесом. С трудом 
удерживаю нервную дрожь. Осматриваюсь. «Мессершмиттов» нет. Видимо, решив, что 
я сбит, фашисты ушли. Пытаюсь перевести самолет в горизонтальный полет, но он 
не подчиняется мне и продолжает набирать высоту. Неужели отказали рули? Тогда 
остается надежда только на парашют. Но разве можно бросить такую машину, да еще 
командирскую? Нет, надо попробовать спасти ее. Я резко до отказа отдаю ручку 
вперед и жду. Медленно, нехотя истребитель опускает нос. Значит, руль высоты 
еще действует, но эффективность его так мала, что машина подчиняется только при 
условии резкого и полного отклонения ручки. И я отклоняю ее, как только нос 
самолета начинает подниматься выше горизонта. Но стоит ему опуститься — и я 
снова беру ручку рывком на себя. Лечу, ныряя то вверх, то вниз. Высота — тысяча 
двести метров. Оба крыла продырявлены осколками снаряда. Руль поворота не 
реагирует на отклонение педалей, а сами педали не возвращаются в нейтральное 
положение. 

Хочется посмотреть, что случилось с рулями. Но высокий гаргрот (закабинная 
часть фюзеляжа) загораживает от меня хвостовое оперение. Мотор работает хорошо. 
Радио молчит. Тихонько накреняю самолет вправо, и машина за счет элеронов 
медленно разворачивается. Пять минут лечу вдоль железной дороги. Вот уже виден 
Волховстрой. А тут и наши на подходе. Разворачиваюсь с таким расчетом, чтобы с 
ходу пристроиться к группе. Все машины в ней на своих местах. Целы и штурмовики,
 и истребители. Сразу становится легче на душе. Хорошо, что мне удалось 
задержать вражеские истребители и увести их в район Войбокала. Машину жаль, 
конечно, но зато друзья спокойно выполнили свою задачу. 

Подхожу к ним сбоку. Усиленно работаю ручкой управления. Самолет мой 
оказывается то ниже, то выше группы. Львов приближается ко мне, знаками 
спрашивает, вижу ли я, что случилось с моей машиной. Похлопывает ладонью по 
наушнику своего шлемофона: дескать, слышишь ли? Получив отрицательный ответ на 
тот и другой вопрос, он вытягивает губы, будто произносит букву «у», и, покачав 
головой, отходит в сторону. 

Но вот штурмовики и истребители приземляются на аэродроме. Я с помощью элеронов 
с трудом делаю большой круг, на высоте тысячи метров выпускаю шасси, чтобы 
проверить, как будет вести себя самолет. Прибавляю обороты — ничего, машина 
держится, лететь можно. Выпускаю посадочные щитки. Скорость сразу уменьшается, 
и истребитель перестает подчиняться рулю высоты. Убираю щитки и даю полный газ. 
С трудом удерживаю самолет в воздухе. Неужели придется все-таки прыгать? Нет, 
надо попытаться посадить машину. Надо зайти подальше и на пологом снижении без 
щитков выдержать прямую на посадочном курсе. 

А на аэродроме уже чернеет крест из двух полотнищ. Мне запрещено приземление. 
Возле полотнищ толпятся люди. Мчится какая-то машина. Я все это хорошо вижу. Но 
решение принято. Снижаюсь, иду на посадку. Шасси выпущено, посадочные щитки 
убраны. Скорость большая, но что делать! Весь в поту, орудую ручкой управления, 
точно насосом. 

Со старта летят три красные ракеты, запрещающие посадку. Тем не менее я 
снижаюсь. Самолет по-прежнему качается как на волнах. Мотор то надрывно ревет 
на полных оборотах, то резко затихает. Наконец, машина, ударившись колесами о 
снег, подскакивает и как бы зависает в воздухе. В следующий момент она вновь 
падает на колеса. Подскочив еще раз, самолет беззвучно мчится по аэродрому и в 
самом конце его останавливается. 

Подрулив к стоянке и выключив мотор, я выскакиваю из кабины, снимаю шлем, 
вытираю вспотевший лоб. Намереваюсь доложить командиру обо всем случившемся, но 
Мясников машет рукой, обнимает меня, похлопывает ладонями по спине: 

— Спасибо тебе, спасибо. 

Потом он удивленно ходит вокруг да около машины, покачивая головой, 
разглядывает разбитое хвостовое оперение. 

— Не понимаю, как она держалась в воздухе, Тут и лететь не на чем. Руль 
поворота начисто отбит. Нет левой половины руля высоты. Правая процентов на 
двадцать повреждена... Долететь на такой машине до аэродрома и сесть...

Мясников пересчитывает пробоины на крыльях и фюзеляже, на сохранившейся 
половине руля высоты.