— Живы, — открывая мне, спокойно говорит тетя Лида. — Темновато, правда, но 
пока живем. 

Как она похудела! Но держится вроде бы бодро. Из своей комнаты выходит Нина: 

— А, Игорек!.. 

У меня не так много времени, Я вытаскиваю из чемоданчика сухой паек (полбуханки 
хлеба и несколько кусочков сахара) и предлагаю устроить чаепитие.

— Ну, а поскольку вы обе курите, — говорю Я, — мои друзья прислали вам табачку. 
Сам командир просил передать. 

— «Золотое руно»! Силен табак, — Нина вертит в руках коробку. — Спасибо твоему 
командиру. Жаль, что ты сам не куришь. Имей в виду — табак успокаивает нервы. 

— Нервы — это ерунда, — говорит тетя Лида. — Теперь главное достоинство табака 
в том, что он отвлекает от мысли о еде. 

Обе они немедленно закуривают, и табачный аромат плывет по квартире. 

Глава семьи Иван Ильич Соколов воюет где-то под Ленинградом. Он старший 
лейтенант войск связи. Сидя за столом, мы вспоминаем о нем, обо всех наших 
родных и близких. Тетя Лида приносит кипяток, кладет каждому по кусочку сахара 
и небольшому ломтику хлеба. По радио звучит музыка. За окном уже темно. 

— Скажи, — спрашивает Нина, — мы сейчас в состоянии прорвать эту чертову 
блокаду? 

Я пожимаю плечами. 

— Товарищ летчик, тебе сверху все должно быть видно, — говорит она и, 
затянувшись, пускает на меня колечки сизого дыма. 

— Понимаешь, Нина, — говорю я, — фашисты были в Тихвине и в шести километрах от 
Волховстроя. А теперь линия фронта проходит в пятнадцати километрах от станции 
Мга и в двенадцати от Шлиссельбурга. Наши войска отогнали противника от 
Волховстроя почти на семьдесят километров. А какое грандиозное наступление идет 
под Москвой! Значит, прорвем и блокаду. Надо только закрепить успехи и 
собраться с силами. 

— А Ленинград голодает, — вздыхает тетя Лида, подливая мне в стакан кипятку. 

Вой сирены прерывает наш разговор. Воздушная тревога. На чердак по лестнице 
поднимаются люди. Тетя Лида и Нина спешно одеваются. Они будут дежурить на 
крыше, обезвреживать «зажигалки». Я выбегаю сначала на улицу, чтобы посмотреть, 
что происходит в ленинградском небе. Но оно загорожено высокими домами. Постояв,
 я поднимаюсь на крышу. Здесь совсем другое дело — все как на ладони. Фашисты 
бомбят район Васильевского острова, порт. В небе висят осветительные бомбы. 
Лучи прожекторов рассекают темноту, то и дело выхватывая из нее вражеские 
самолеты, Бьют зенитки. Иногда в ночном небе прорисовываются силуэты наших 
истребителей. Взаимодействуя с зенитной артиллерией, они атакуют освещенные 
цели. И вот уже четвертый сбитый вражеский бомбардировщик падает на землю. И 
каждый раз люди, стоящие рядом со мною на крыше, громко кричат «ура»... 

Покидая Ленинград, я увожу с собой воспоминание об этих волнующих минутах. 
Увожу как подтверждение несгибаемого мужества ленинградцев, их стремления 
нанести врагу смертельный удар, одержать над ними полную победу.




ПРИЗЕМЛЕНИЕ ЗАПРЕЩЕНО


5 февраля 1942 года. Ясный, холодный день. С Ладоги дует сильный ветер. Он 
гонит поземку и тоскливо воет в макушках сосен, словно жалуется на что-то. 

Мои друзья ушли в полет. Их машины, приняв боевой порядок, стремительно 
отдаляются от аэродрома по направлению к ледовой трассе. А я остаюсь на земле. 
У меня нет крыльев. Мой старый самолет в ремонте, а новый остался в лесу около 
Войбокала. 

Что делать! Направляюсь в землянку. Тяжело пилоту без самолета. Сейчас в 
Ленинграде ремонтируются два наших истребителя; «тридцать пятый» и мой 
«восемьдесят восьмой». Хорошо, если я получу свою машину хотя бы к апрелю. И 
дернуло же меня дать ее на один полет нашему новому летчику Борисову! Отличная 
машина повреждена в момент посадки. Зла у меня не хватает на этого человека. 

В землянке за столом сидит Женя Дук. Он оформляет штабные документы. На нарах