Мы с Паластровым оделись и также вышли из каюты, чтобы полюбоваться Кольским 
заливом. 

Транспорты выходили в море с небольшими интервалами. Ни начала, ни конца 
колонны не было видно. Глядя на мрачные скалистые берега Кольского залива, я 
думал о суровой красоте этих мест. Казалось, здесь не может быть никакой жизни. 
Но в бинокль я видел небольшие поселения на берегу. И было радостно за смелых 
людей, которых не испугал далекий суровый Север. 

Как бы вторя моим мыслям, Паластров говорил: 

- Северный театр, конечно, не... Черное море! Здесь кругом камень, обдуваемый 
холодными ветрами. К скалам лепятся мох да лишайник. Даже кустарник редкость. 
Не сладко и в море на подводной лодке: ветры поднимают иногда волну такой 
высоты, что Кавказские горы могут показаться игрушкой... Лодку все время 
окатывает ледяная вода, которая через люк центрального поста проникает внутрь 
корабля. Кажется, нигде нет спасения от холода, сырости и болтанки... И 
все-таки служба здесь интересная... 

Паластров был назначен штурманом нашего будущего дивизиона. Он давно уже плавал 
на Баренцевом, Карском и Норвежском морях и полюбил Север. 

- А полярный день! Это чудо природы! - продолжал Паластров. - Круглые сутки в 
течение месяца над головой у тебя солнце. Погода безоблачная, тихая. В такие 
дни человека охватывает какое-то особое, приподнятое настроение... 

- Ты так убедительно говоришь, что и в самом деле можно влюбиться в этот край...
 

- Нельзя не полюбить! - решительно подтвердил Паластров. 

В тот момент я был весьма далек от того, чтобы хоть частично разделить мнение 
моего собеседника, но последующие годы службы на Северном флоте убедили меня в 
правоте его слов. Не только я, но и другие подводники, прибывшие со мной с 
"курортного флота", как в шутку называли моряки Черноморский флот, привыкли к 
суровому морю Баренца и полюбили его буйную стихию и необъятные просторы. 

Нас покачивала пологая и довольно сильная океанская волна, хотя ветер едва 
достигал трех баллов. 

- Здесь часто так бывает, - пояснил Паластров, - ветер хотя и небольшой, а 
волна свое достоинство сохраняет... 

Наш выход из базы прикрывали корабли советского Северного флота. В воздух 
поднялись истребители. 

Никогда не видел я такого скопления кораблей, транспортов и авиации. 

- И так всегда. Когда союзники входят в базу или выходят из нее, наши создают 
такое прикрытие, что фашисты ни разу еще не посмели на них напасть. И 
капитан-лейтенант указал на неуклюжие "Либерти", двигавшиеся в разных 
направлениях. 

Потребовалось более четырех часов, прежде чем конвой был готов начать движение 
по маршруту. Транспорты выстроились в восемь колонн с интервалом между 
колоннами по полмили. В каждой колонне, на расстоянии одной мили друг за другом,
 следовали пять-шесть "Либерти". Центральное положение в конвое занимал крейсер 
противовоздушной обороны, сопровождаемый двумя эскортными авианосцами. 

"Джоном Карвером" командовал, как я уже говорил, Мейер, американец немецкого 
происхождения. Чтобы познакомиться с ним и уточнить некоторые вопросы, 
связанные с нашим пребыванием на транспорте, мы с Паластровым поднялись на 
мостик. 

- Очень приятно иметь на борту подводника, - Мейер проткнул мне сухую, 
костлявую руку, изобразив на лице нечто похожее на улыбку. - Теперь мы вместе с 
вами будем подвергаться Подводной опасности. 

- Только что, мистер капитан, я прочел в журнале "Лайф", что немецкие подводные 
лодки уже не опасны, - заметил я. 

- Правильно! Для журнала не опасны, - при этих словах американские моряки, 
стоявшие на мостике, рассмеялись и подошли поближе к нам. - Знаете, как говорят 
об этом журнале? 

- Нет. 

- "Эх, и лайф! Лучше бы смерть". 

И снова на мостике раздался дружный смех.