любовь к детям и усердие в работе, а вы... вот... извините меня, распустили 
нюня... Конечно, нам всем предстоят большие испытания, но разве это значит, что 
мы должны опустить руки? 

В отсек вошел Ефим Ефимович. Ему кто-то сказал, что на корабле Рождественский. 

- А-а, Леша! Ты что это в такую поздноту? Тебе бы сейчас в самую пору тетради 
проверять... 

- Нет, Ефим, тетради летом не проверяют... а потом - сейчас... война, не до 
того... 

- Ну что ж, что война? Не перестанут же дети наши учиться, а учителя учить!.. 
Да ты что, струсил, что ли, на тебе лица нет! 

- Ты прав, Ефим Ефимович, он-таки струсил, - как бы подытожил Иван Акимович и 
вышел из отсека. 

- Ефим, я решил забрать своих домочадцев и сегодня же ночью ехать к себе в 
деревню. Здесь я уже не нужен. Здесь будет горячо, а я уже стар стал, не годен 
для войны. В деревне спокойнее... Я пришел проститься с тобой и попросить 
немного денег, в дороге потребуется много..." 

- Ты что? С ума сошел? - Метелев не верил своим ушам. - Зачем же ты поедешь на 
запад "к себе в деревню"? Если хочешь бежать, беги на восток. Вот детей и 
женщин эвакуируют, и поезжай с ними в безопасные места... И денег особо больших 
не надо будет... 

- Нет, нет, нет! Я решил ехать домой, к родственникам. Умирать - так вместе... 
у меня там дети, внуки... 

- Зачем же умирать?.. Мы победим! 

Никакие аргументы не помогли. Нам не удалось убедить Рождественского не ехать к 
себе в деревню, которая находилась где-то за тысячи километров от Севастополя, 
в Западной Белоруссии. 

Ефим Метелев долго возмущался малодушием своего соседа по квартире, уговаривал 
и ругал его последними словами, но, видя, что тот стоит на своем, в конце 
концов смягчился и даже дал ему на дорогу денег. Рождественский на прощанье 
обнял и расцеловал Метелева и, пожав руку всем остальным в отсеке, стал 
взбираться по крутому трапу. 

- Хороший человек, но... мещанским душком от него отдает... Нет опыта борьбы, - 
заключил Ефим Ефимович. 

- А, по-моему, он просто струсил! - возразил вахтенный центрального поста. 

- Ты не прав, моряк! - Метелев искоса посмотрел на матроса. - Так презрительно 
нельзя к нему относиться. Он только год как в Советском Союзе. А до этого жил в 
буржуазной стране. Там его пичкали пропагандой о германской военной мощи... Он 
сам это рассказывал и понимает, но... видать, неожиданность его настолько 
ошеломила, что он не может положиться на разум... 

Метелев был прав. В период, предшествовавший второй мировой войне, в буржуазных 
странах появилось множество книг, написанных участниками первой мировой войны, 
в том числе германскими милитаристами различных рангов и положений. 
Тенденциозно освещая события, авторы этих книг всячески превозносили германские 
победы и искажали причины поражения Германии. Расчет был на то, чтобы у 
читателей сложилось впечатление о случайном характере поражения Германии в 
первой мировой войне и о наличии у прусской военщины какой-то магической силы 
побеждать. И не один скромный старик Рождественский был жертвой такой умелой 
вражеской пропаганды. 

Я вышел из центрального поста и направился в кормовую часть корабля. Метелев 
последовал за мной. Он, видимо, был расстроен разговором с Рождественским и 
молчал. В дизельном отсеке шла сборка машин. Детали были разбросаны по всему 
помещению, и казалось, что из них вообще ничего нельзя собрать. 

- Что-то не верится, Ефим Ефимович, что вы уложитесь в сроки, - начал я. 

- Ты, Ярослав Константинович, за рабочий класс не беспокойся! - обиделся 
Метелев. - Мы уложимся... Ты, лучше займись своими моряками. Мне кажется, 
скорее вы не уложитесь, чем мы... 

- А что? - насторожился я. - Вам кажется, что мы плохо занимаемся? 

- Нет, вы хорошо занимаетесь, но... мне кажется, что вы слишком много внимания 
и времени уделяете азам. Так учили, когда я был матросом. А сейчас нужно учить 
по-другому... Надо избегать стандартных приемов, отрабатывать больше сложных