это облегчало врагу возможность немедленно атаковать лодку. 

Мы продолжали двигаться, сопровождаемые фашистскими катерами. Охотники 
применяли тактику, уже знакомую нам по первой встрече с ними. Они шли за нами 
примерно на одних и тех же кормовых курсовых углах, внимательно наблюдали за 
каждым нашим изменением курса, но в атаку не выходили. 

- Товарищ командир, - доложил штурман, - по моим расчетам, мы подходим к району,
 где торпедировали транспорт. Глубины здесь небольшие... 

И тотчас же гидроакустик доложил, что правый катер приближается к нам. 

- Пеленг медленно идет к носу! - после небольшой паузы добавил он. 

Охотник выходил в бомбовую атаку. Теперь все зависело от того, как быстро 
подводная лодка сумеет изменить курс и глубину погружения. 

Подаваемые команды исполнялись с такой четкостью, словно о них было известно 
заранее. Едва успел я произнести приказание, как моторы работали уже на полный 
ход, руль был положен на борт и стрелка на глубиномере показывала метр за 
метром увеличение глубины погружения. 

"Десять... двадцать... тридцать градусов..." - насчитал я, глядя на циферблат 
репитера рулевого, прежде чем справа по носу послышался знакомый гул мчавшегося 
полным ходом катера. 

Три взрыва с еле уловимым интервалом, словно спичечную коробку, подбросили 
подводную лодку. На мгновение показалось, что мы поражены бомбой. 

На этот раз вражеская атака причинила нам довольно серьезные повреждения. В 
торпедном отсеке лопнул шов корпуса, и забортная вода поступала внутрь 
подводной лодки; в дизельном, электромоторном, аккумуляторном и частично в 
других отсеках были разрушены, сдвинуты с фундаментов и выведены из строя 
многие механизмы. 

Аварийная партия занялась заделкой пробоины в корпусе. Но главной задачей все 
же оставалось оторваться от катеров-охотников, обмануть их. 

- Слева катер! Быстро приближается, пеленг идет на нос! - докладывал 
гидроакустик. 

Очередная серия вражеских "гостинцев" взорвалась прямо по носу, довольно близко,
 но не причинила нам почти никакого вреда, хотя по эффекту восприятия и ударной 
силе она казалась не слабее предыдущей. 

- Последняя, последняя, больше не будет! - забормотал Поедайло. 

- Тише, ты! Знай свое дело: записывай и молчи! - шикнул на него Трапезников, не 
отрываясь от своей работы. Он возился с сальниками, которые стали пропускать 
слишком много воды. 

- Командир сам сказал, что больше... 

- Ты что, - не дал договорить ему Трапезников, - видел рапортичку, которую 
командир получил от фашистов? 

- Но он же знает... - произнес Поедайло обиженным тоном; страха в его голосе не 
чувствовалось. Мы легли на новый курс и, не снижая скорости, начали отходить в 
сторону открытого моря. Пока взбудораженная разрывами бомб вода мешала 
охотникам снова нащупать нашу подводную лодку, важно было отойти подальше. 

- Товарищ командир, лодка сильно отяжелела, плохо слушается руля, докладывал 
механик, хотя я и сам все видел по приборам. 

Носовая часть тянула вниз, лодка раздифферентовалась. Заниматься дифферентовкой,
 когда на поверхности моря в штиль могло быть замечено каждое, даже самое 
крохотное пятно, было слишком рискованно. Но и управлять лодкой становилось 
невозможно. Оставалось одно: отойти как можно дальше, лечь на грунт и 
притаиться. 

- Будем ложиться на грунт, - сказал я о своем решении помощнику командира, в 
обязанности которого входило провести подготовительные мероприятия к 
производству маневра. 

- А если мы "следим"? Ведь корпус пробит, возможно выделение соляра. Наверху, 
видно, штиль... 

- Штиль-то штиль, - возразил я, - но ведь скоро шестнадцать часов. Надо 
полагать, вечерняя рябь уже появилась, и если мы выделяем небольшие пятна, они 
будут незаметны, во внешних цистернах топливо израсходовано, а внутренние