потрясены и остро ощущали весь абсурд происходящего: "Американская демократия 
хоронит свободу людей в нацистском концлагере"{669}. Так, все усмотрели мрачный 
символ в том, что против отчаявшихся пленных, среди которых было немало раненых,
 был применен газ и не где-нибудь, а в Дахау! Сотрудник штаба политического 
советника по делам Германии П. В. Бурман 28 января 1946 года писал посланнику 
Мерфи в меморандуме, который тот позже представил госдепартаменту: 

Этот инцидент всех потряс. Американские офицеры и солдаты крайне недовольны тем,
 что американское правительство приказало им репатриировать этих русских. 
Инцидент еще усугубился поведением советских представителей по прибытии поезда 
в советскую зону. Никому из американских охранников не позволили выйти из 
поезда под угрозой применения оружия{670}. 

С этого момента американские военные власти начинают прилагать явные усилия к 
тому, чтобы хотя бы относительно смягчить директиву Объединенного штаба от 20 
декабря 1945 года. В этой связи становится заметно также влияние кругов русской 
эмиграции и, прежде всего, Православной церкви за рубежом на ведущих офицеров 
американской армии. Представители русского духовенства - секретарь Синода 
протоиерей граф Граббе, архиепископ Автономов (уполномоченный папы римского по 
делам католической церкви восточного обряда) и другие - добились приема в 
штаб-квартире американских сил на Европейском театре во Франкфурте и в 
штаб-квартире 3-й армии в Мюнхене и вступились за своих соотечественников{671}. 
Еще 25 августа 1945 года, вскоре после событий в Кемптене, митрополит Анастасий 
заявил протест генералу Эйзенхауэру, и это, несомненно, повлияло на решение 
приостановить выдачи. После депортации группы капитана Протодьяконова из Дахау 
19 января 1946 года владыка Николай посетил командующего 3-й армией и главу 
военного правительства в Баварии генерал-лейтенанта Траскотта. Американский 
генерал, у которого политика насильственных выдач вызывала нескрываемое 
отвращение, воспользовался заявлениями владыки Николая как поводом для новых 
представлений по начальству. 31 января Траскотт принял уже освобожденного 
полковника Кромиади вместе с архиепископом Автономовым. Кромиади зачитал 
американскому генералу свое заявление{672}. Он сказал, что советское 
правительство не имеет морального права требовать выдачи солдат РОА, в 
частности, потому, что это оно в сговоре с Германией напало на Польшу, это оно 
уничтожило десятки миллионов ни в чем не повинных русских людей, это оно 
бросило в концлагеря миллионы своих граждан, а в 1941 году официально 
отказалось от своих военнопленных. Кромиади заявил: 

Надеюсь, господин генерал, что события, разыгравшиеся в Дахау, можно объяснить 
только простым недоразумением, ибо мы свою жизнь и судьбу вверили Вам... 

Генерал Траскотт, внимательно и сочувственно выслушав посетителей, сразу же 
ответил, что будь его воля - он немедля отдал бы приказ об освобождении всех 
русских военнопленных в Платтлинге и других лагерях. Но, к сожалению, у него 
есть приказ передать их всех советским властям. Правда, он явно пытался спасти 
от выдач хотя бы часть солдат РОА. Так, он согласился на отсрочку, чтобы дать 
духовенству возможность обратиться с воззванием к папе Пию XII и президенту 
Трумэну{673}. Еще большее значение имела организация им следственных комиссий, 
так называемых репатриационных советов, с целью выявить тех, кого советский 
режим лишил насущных прав и кто поэтому не мог считаться полноправным советским 
гражданином. В разговоре с Кромиади и Автономовым Траскотт открыто заявил, что 
не хочет выдавать тех, кто в СССР подвергался политическим преследованиям, и 
дал своим собеседникам разрешение посетить лагеря военнопленных в районе 3-й 
армии. Благодаря этому Кромиади получил возможность навестить Меандрова и 
других генералов в Ландсхуте и власовцев в Платтлинге и проинструктировать их, 
как надо вести себя перед комиссией. Но власовцы отнеслись к его словам весьма 
скептически, и для многих это сыграло роковую роль. В 3-й армии был подготовлен 
ряд вопросов, на основании которых американцы пытались разделить военнопленных 
на полноправных граждан и тех, кто подвергался преследованиям, а потому теперь 
не подлежит выдаче{674}. Вопросы касались, например, права носить оружие, права 
участвовать в свободных выборах или права занимать общественный пост. В конце 
концов американские комиссии выделили несколько групп людей, не обладавших 
гражданскими правами и тем самым не являвшихся советскими гражданами, - 
"кулаки", "белые" и "диссиденты". Однако многие пленные не заметили 
приоткрывшейся для них "лазейки к спасению" и, когда в Платтлинге приступили к 
работе следственные комиссии 3-й армии, не решились признать, что на родине 
подвергались политическим репрессиям. А те, кто утверждал, что вступил в РОА 
под нажимом (от 1 590 до 3 220 человек), подлежали выдаче в первую очередь. 

В феврале 1946 года папа Пий XII, откликнувшись на мольбу Православной церкви 
за рубежом о помощи, заявил протест против "репатриации людей помимо их воли и 
отказа в праве убежища"{675}. Накануне выдачи, 23 февраля 1946 года, протоиерей 
граф Граббе и полковник Кромиади по поручению Синода посетили штаб-квартиру во 
Франкфурте, тщетно пытаясь добиться отмены приказа. Их отослали к правительству 
в Вашингтоне, а оно ответило на послание Синода лишь 25 мая 1946 года, когда 
все уже было кончено. Все средства были испробованы, все оказалось тщетным. 
21-22 февраля 1946 года семьям в Платтлинге было разрешено собраться в 
последний раз. Среди обитателей лагеря в ту пору уже царило глубокое отчаяние. 

23 февраля в лагерь не допустили даже священника отца Сергия. Лагерь для