советским властям бывших военнослужащих вермахта русского происхождения, 
независимо от их личных пожеланий{647}. 29 июня 1945 года на территории США 
американцы применили силу при депортации небольшой группы военнопленных, 
оставшихся в Форт Диксе{648}. 12 августа 1945 года в Германии жертвами 
насильственной выдачи стали сотни казаков и солдат РОА, собравшиеся в 
импровизированной церкви в Кемптене{649}. Этот эпизод послужил поводом для 
начала борьбы против насильственных выдач в районе Регенсбурга (Платтлинге и 
Ландсхуте), где были интернированы остатки РОА. Об этой отчаянной борьбе 
повествуют коллективные и индивидуальные письма в официальные инстанции или к 
известным деятелям (как, например, к госпоже Рузвельт, супруге покойного 
президента). В этих письмах генерал-майор Меандров и его подчиненные отвергали 
выдвинутое американцами обвинение в измене родине и преступном сотрудничестве с 
немцами и объясняли мотивы своего поведения{650}. Если подытожить содержание 
этих документов, перед нами окажется политическая платформа Русского 
освободительного движения, к которому принадлежали их авторы. К тому же эти 
свидетельства необычайно ценны для историка, пытающегося понять трагическое 
положение борцов за свободу. 

За много лет до А. Солженицына{651} генерал-майор Меандров начинает с того же 
вопроса: как случилось, что среди военнопленных различных национальностей лишь 
советские солдаты всех рангов и званий организовались для борьбы против 
собственного правительства? При этом их было сотни тысяч или, как известно нам 
сегодня, почти миллион. Можно ли сыскать в истории пример подобной "массовой 
измены"? Меандров вновь и вновь заявляет о готовности доказать перед любым 
независимым судом, что члены РОА не были бандитами, разбойниками, убийцами, не 
были изменниками, отщепенцами и нацистскими наймитами, нет, они были 
участниками политического движения за лучшее будущее своего народа. Ни на 
минуту не сомневается Меандров в "морально-этической оправданности"* этого 
стремления{652}. Пытаясь отыскать истоки освободительной борьбы, он, как и 
другие авторы, пишет о жестокостях большевистских правителей со времен 
Октябрьской революции, упоминая в этой связи, что организованный террор 
составляет постоянный институт советского государства. Начиная с 1917 года 
волны террора не раз прокатывались по стране, снимая обильный урожай жертв. 
Одна лишь насильственная коллективизация, преследование и уничтожение всех 
крестьян, причисленных к "кулакам", и искусственно организованный голод унесли 
миллионы жизней даже в плодородных черноземных областях Украины, Кубани и 
Поволжья. 

В письме к госпоже Рузвельт говорится о 20 миллионах расстрелянных или погибших 
в концлагерях - эта цифра примерно совпадает с результатами научных изысканий 
Конквеста, оценивавшего число жертв сталинского террора в 1930-1950 гг. по 
меньшей мере в 20 миллионов, но допускавшего дополнительные 10 миллионов 
смертей{653}. Вряд ли в Советском Союзе найдется семья, не затронутая 
репрессиями. В этом смысле показательно открытое письмо "трех власовцев", 
близкие которых погибли в лагерях или умерли от голода{654}. Авторы задают 
вопрос: как можно любить отечество, столь жестоко обошедшееся с ними? Они также 
пишут о широко разрекламированной сталинской конституции 1936 года, 
представляющей собой, по их словам, лишь ложь и обман собственного и других 
народов: ни одно из провозглашенных в ней прав не осуществлено, и советские 
люди живут в состоянии такого бесправия и несвободы, как ни один другой народ в 
мире. Далее в письме говорилось о подавлении христианства и других религий, 
ведущемся на протяжении многих лет и по тактическим соображениям 
приостановленном на время войны, о постоянном преследовании и дискриминации 
верующих со стороны воинствующей клики безбожников. Почти все служители церкви 
(в том числе и отец Меандрова) были расстреляны или отправлены в концлагеря, 
церкви и монастыри в стране повсеместно разрушены или превращены в клубы, 
кинотеатры, скотные дворы или склады. 

Меандров в своем письме касается правительственной политики при "подготовке к 
большой войне"{655}, обвиняя Сталина в том, что именно вследствие 
некомпетентности его руководства миллионы красноармейцев, сражавшихся 
мужественно и самоотверженно, оказались в безнадежном положении, попали в 
окружение, а затем - в немецкий плен. Именно это заставило многих солдат 
окончательно порвать с советским режимом. Говоря о причинах, приведших бывших 
красноармейцев в РОА, Меандров предостерегает, что ни в коем случае нельзя 
считать решающим фактором стремление избежать тягот плена: к тому моменту, 
когда русским было разрешено вступать в создаваемые немцами добровольческие 
формирования, условия в лагерях изменились к лучшему. Гораздо больше повлияло 
на это решение то, что солдаты заново оценили советскую систему, причем сделали 
это самостоятельно, вне воздействия большевистской пропаганды. Плен дал им опыт 
унижения, но он же дал возможность "свободно обсуждать друг с другом прошлое и 
настоящее", так что личный опыт жизни при советском режиме претворялся в более 
широкую негативную картину положения в стране в целом. А последней каплей стала 
позиция, которую заняло советское правительство по отношению к миллионам своих 
солдат, обреченных на гибель. 

Меандров отмечает, что за те нечеловеческие условия, на которые были обречены 
советские солдаты в плену по крайней мере до февраля 1942 года, ответственно в 
первую очередь не немецкое, а советское правительство, не подписавшее Женевскую 
конвенцию, не признавшее Гаагских конвенций по регламентации правил ведения