тогдашние государства-протекторы, что всякий солдат английской или американской 
армии, попав в плен, находится под охраной Женевской конвенции{638}. Пока для 
союзных военнопленных существовала опасность немецких репрессий, западные 
державы неукоснительно придерживались "принципа формы", по крайней мере внешне. 
Особенно тщательно выполняли требования конвенции США (после того как 
правительство рейха через государство-протектор Швейцарию пригрозило ответными 
репрессиями в случае передачи советскому правительству солдат вермахта русского 
происхождения){639}. Но война шла к концу, опасность ответных мер уменьшалась, 
и союзники проявляли все меньше склонности соблюдать Женевскую конвенцию{640}. 
Британское правительство и здесь оказалось впереди всех: четыре месяца оно 
сознательно тянуло с ответом на официальный запрос делегации Международного 
Красного Креста в Лондоне относительно обращения с пленными военнослужащими 
вермахта русского происхождения и наконец в апреле 1945 года, за несколько 
недель до конца войны, отделалось ответом - ничего не значащим и зловещим. 
Английские чиновники явно пытались скрыть тот факт, что МИД давно уже начал 
рассматривать эту категорию лиц не как военнопленных, а как предателей союзной 
державы, и обращался с ними соответствующим образом{641}. 

Подводя итоги, можно сказать, что выдача членов добровольческих формирований, 
которые являлись солдатами вермахта, носили немецкую форму и, следовательно, 
находились под защитой Женевской конвенции, означала явное нарушение 
действующего военного права. Но как обстояло дело с солдатами РОА, которые сами 
считали себя воинами национальной армии и, хотя вряд ли это сразу бросалось в 
глаза союзникам, вместо немецких знаков различия носили русские кокарды и знак 
РОА? Было ли уместно обвинение этой сравнительно небольшой группы в измене 
родине? С какой бы точки зрения ни взглянуть на это дело, обвинение это не 
выдерживает критики. Во-первых, следует заметить, что понятие "измена родине" 
может относиться лишь к отдельным лицам или к незначительным по численности 
группам. Но когда в вооруженном конфликте, названном "Великой Отечественной 
войной", миллион солдат активно воюет на стороне противника, речь идет уже не 
об измене родине, но о неком политико-историческом процессе{642}. Бегство из 
Красной армии на сторону врага приняло масштабы, исключающие обвинение в 
предательстве. 

В сравнительно недавнем прошлом мы можем найти пример того, как пленные солдаты 
во вражеском лагере создали военную организацию для борьбы за свободу своей 
родины и сумели добиться законного признания их как стороны, ведущей войну: 
речь идет о чехословацких легионах в союзных армиях первой мировой войны, 
отрядах различной численности и значения, которые, состоя исключительно из 
военнопленных и перебежчиков родом из Австро-Венгрии, приобрели характер 
самостоятельной национальной армии. Возражения стран Четверного союза, которые, 
естественно, считали этих солдат клятвопреступниками и предателями, не помешали 
державам Антанты признать Чехословацкий национальный совет в Париже в 1918 году 
самостоятельным правительством, ведущим войну, а легионы - "единой, союзной, 
ведущей войну армией" со всеми вытекающими отсюда правовыми последствиями{643}. 
Но Чехословацкий национальный совет времен первой мировой войны по истории 
возникновения и целям ничем не отличался от Комитета освобождения народов 
России времен второй мировой войны, а чехословацкая армия примерно 
соответствовала РОА, даже по численности. Конечно, солдаты РОА не знали о 
заявлениях Великобритании от 9 августа 1918 года и США от 2 сентября 1918 года, 
где вводились новые, признанные всеми сторонами понятия и одновременно 
создавался правовой прецедент, на который они могли бы сослаться. Однако МИД 
Великобритании и госдепартамент, юрисконсульты которых обосновали формальную 
сторону выдач, могли бы быть в курсе того, что солдаты Власова в 1945 году 
обладали тем же статусом, что солдаты Масарика в 1918 году. Даже если считать 
солдат РОА не военнослужащими вермахта, а воинами самостоятельной национальной 
армии, насильственные выдачи были грубым нарушением существующего права{644}. 

Ведущая роль в политике выдач принадлежала Великобритании, а Соединенные Штаты 
последовали за ней, хотя и не без колебаний и в меньшем масштабе применяя 
насилие. Когда в январе 1945 года вопрос об этом был поставлен открыто, главный 
начальник военной полиции Верховного командования Экспедиционных сил союзников 
в Западной Европе (ВКЭСС) генерал-майор Гульон заметил, что по Женевской 
конвенции США не имеют права выдавать СССР русских военнопленных в немецкой 
форме{645}. Но, хотя американское правительство было вынуждено, как уже 
упоминалось, признать это правовое положение, оно давно уже отыскало способ 
обойти условия Женевской конвенции и практически лишить их силы, втихомолку 
решив отказывать в статусе военнопленных всем тем бывшим советским гражданам, 
служившим в вермахте, которые не будут сами настаивать на том, что являются 
немецкими солдатами и офицерами{646}. Вследствие этого нововведения те, кто по 
незнанию не мог настоять на правах военнопленных (а таких среди находившихся в 
США членов добровольческих формирований было большинство), не подпадали под 
действие Женевской конвенции и с 29 декабря 1944 года депортировались в СССР. 
Только небольшая группа (154 человека из 3 950), настаивавшая на своей 
принадлежности к немецкой армии, на какое-то время избежала насильственной 
выдачи, да и то лишь до тех пор, пока американские солдаты еще находились в 
немецком плену. С капитуляцией вермахта отпали последние преграды. 

Ссылаясь на Ялтинское соглашение, представлявшее собой явное нарушение буквы и 
духа Женевской конвенции, американское правительство тоже приступило к выдачам