сама по себе (то есть не в составе власовской армии) "при бесперспективности 
общего положения не готова принимать участие в бесперспективном бою, который 
неминуемо кончится поражением". Он попросил Швеннингера передать эту фразу 
также и инициатору всей затеи Гиммлеру. Швеннингер обратился к 
обер-группенфюреру Бергеру, начальнику Главного управления СС. И только когда 
Бергер объяснил командующему 9-й армией политическое значение успешного 
выступления дивизии и лично поручился за нее{381}, в командовании армии 
приступили к разработке плана по применению дивизии в деле. 

В начале апреля 1945 года на участке фронта 5-го горнопехот-ного корпуса СС, на 
котором находилась дивизия Буняченко, было два опасных - в свете предстоящего 
советского наступления - плацдарма: первый, более 12 километров в ширину и 6 
километров в глубину, был оборудован в феврале к западу от Ауриха, между 
Франкфуртом и Фюрстенбергом, второй, значительно меньший, находился южнее, 
между Фюрстенбергом и Нейцелле, в так называемом 119-м укрепленном районе 
советской 33-й армии{382}. Как сообщает Швеннингер, "по зрелом размышлении" 
генерал Буссе и начальник штаба армии полковник Хольц предложили ограниченную 
операцию по ликвидации меньшего из двух плацдармов "Эрленгоф". Только здесь 
можно было надеяться добиться заметного военного успеха и оказать политическое 
воздействие на советских солдат, "придав всей операции пропагандистское 
значение". Наступление же на укрепленный плацдарм западнее Ауриха, который 
удерживали четыре советские стрелковые дивизии (49-я, 222-я, 383-я и 323-я) и 
за который уже в течение нескольких недель шли ожесточенные бои, с самого 
начала представлялось совершенно бесперспективным. 

В воспоминаниях непосредственных участников событий - командиров 1-го и 2-го 
полков подполковников А. Д. Архипова и В. П. Артемьева, а также наблюдателей 
(таких как начальник личной канцелярии Власова полковник Кромиади и адъютант 
генерала Мальцева старший лейтенант Плющев-Власенко) резко критикуется боевое 
задание, полученное в конце концов дивизией. По их мнению, преждевременное 
использование дивизии в бою противоречило обещанию немцев - мнимому или 
действительному. Этот аргумент кажется не очень убедительным, поскольку сам 
Власов подтвердил приказ о переводе дивизии на Восточный фронт от 5 марта 1945 
года, тем самым одобрив применение дивизии на фронте. Но особенно эти авторы 
подчеркивают то обстоятельство, что дивизии намеренно было дано невыполнимое 
задание с целью погубить ее - так, во всяком случае, они считают{383}. 
Подполковник Архипов считает поставленную задачу - "отбросить красных между 
Франкфуртом и Фюрстенбергом на восточный берег Одера" - "безумием", 
подполковник Артемьев, отмечая крайне неблагоприятные условия боя и фланговый 
огонь с восточного берега Одера, называет наступление "нелепостью". Полковник 
Кромиади и старший лейтенант Плющев-Власенко указывают, что дивизии был 
намеренно предоставлен один из "труднейших участков фронта" между Франкфуртом и 
Фюрстенбергом. При этом во всех свидетельствах и опирающихся на них описаниях 
Торвальда и Стеенберга, а также последовавших затем версиях советских авторов 
Тишкова и Титова признается, что 1-я дивизия РОА предприняла попытку 
наступления не на большой плацдарм под Аурихом, южнее Франкфурта, но на 
существенно меньший плацдарм "Эрленгоф", расположенный к югу от фюрстен-берга, 
там, где Одер поворачивает на запад и где условия для боя были хотя и трудными, 
но все же более благоприятными, чем у Ауриха{384}. 

Да и командование русской дивизии отреагировало на приказ вовсе не так резко, 
как следует из послевоенных сообщений. Буня-ченко, не слишком склонный - по 
понятным причинам - к применению дивизии на Восточном фронте, тем не менее 
заявил о своей готовности выполнить приказ, как только его подтвердит 
главнокомандующий. Власов 8 апреля еще раз приехал в дивизию. Положение его 
было двойственно. С одной стороны, он мог рассчитывать, что его готовность 
пойти навстречу немцам в вопросе применения дивизии на фронте будет 
способствовать ускорению формирования других дивизий и прочих частей РОА. С 
другой стороны, ему крайне не хотелось подвергать опасности единственное 
боеспособное крупное формирование армии. В этих обстоятельствах Власов мог 
согласиться на применение 1-й дивизии на фронте только в том случае, если 
имелась гарантия, что участие дивизии в бою будет сопряжено с незначительными 
потерями и приведет к быстрому успеху{385}. Это предположение подтверждается и 
тем, что на последнем совещании КОНР 28 марта 1945 года в Карлсбаде было решено 
стянуть все части РОА в одном месте в районе австрийской Богемии. 15-й Казачий 
кавалерийский корпус тоже высказался за присоединение к силам РОА и выслал в 
качестве своего представителя к Власову генерал-майора Кононова. После 
подробных обсуждений дела с командующим группой армий генерал-полковником 
Хейнрици{386} в его штаб-квартире в Биркенхайне под Пренцлау и командующим 9-й 
армией генералом Буссе в штаб-квартире армии в Саарове на озере Шармютцель 
Власов наконец оставил все сомнения и скрепя сердце санкционировал приказ о 
наступлении. Он лично приказал Буня-ченко следовать отныне указаниям 
командующего 9-й армией{387}. Перед командирами 1-й дивизии он обосновал свое 
решение соображениями политического характера, выразив веру в силу воздействия 
РОА. По свидетельствам очевидцев, он сказал: "Война на Востоке будет выиграна, 
если 1-й русской дивизии удастся отбросить советские части хотя бы на пять 
километров"{388}. Обращаясь к солдатам 1-й дивизии, Власов призвал их стойко и 
мужественно сражаться за Родину. 

При разработке планов наступления дивизионное командование успешно сотрудничало