Следовало искать окольных путей, и такой путь неожиданно нашелся. Дело в том, 
что Шмидт состоял в близких отношениях с некой довольно смазливой и весьма 
расторопной молодой особой по имени Ядвига. На ее содержание уходило почти 
целиком жалованье обер-ефрейтора и до последней марки все побочные доходы. По 
счастливой случайности Ядвига оказалась ближайшей соседкой по дому Каминских и 
почти ежедневно забегала к жене Яна Эмме по какому-нибудь пустяковому поводу 
или так, поболтать. Более того, довольно регулярно, по крайней мере раз в 
неделю, к Каминским заходил в гости и сам Шмидт. Выпивая, он жаловался Яну, что 
из-за пассии у него набралась куча долгов и вообще он боится, что Ядвига его 
бросит, лишь только он перестанет удовлетворять ее бесконечные прихоти.

Эмма, выполнявшая отдельные поручения Зиберта – Кузнецова, и познакомила его со 
Шмидтом и Ядвигой – в домашней обстановке у общих знакомых это было вполне 
естественно и, главное, допустимо. Знакомство произошло так просто, что 
Кузнецову даже стало обидно за время и усилия, потраченные уже на поиски 
подходов к Шмидту.

Николай Иванович не представлял себе еще полностью, как именно сумеет он 
использовать Шмидта и сумеет ли вообще, но одной из главных целей его 
деятельности в Ровно был Кох, и он шел к этой цели настойчиво и методично, не 
упуская ни крупинки информации, ни единого полезного контакта.

Слабое место Шмидта – деньги! – большого секрета не представляло, и оно было 
незамедлительно использовано. Зиберт несколько раз ссужал обер-ефрейтора не 
слишком значительными, но для того существенными суммами, почти тут же 
переходившими к энергичной Ядвиге, которой Эмма Каминская своевременно сообщала,
 что у ее кавалера завелись деньги.

Разумеется, давать деньги обер-ефрейтору просто так, из любезности, было нельзя,
 это вызвало бы подозрения. И Кузнецов нашел отличный предлог: он попросил 
дрессировщика приобрести для него и выучить щенка с хорошей родословной. Тот с 
радостью согласился. Получалось, что переданные ему деньги были вроде как бы 
авансом за будущую собаку. Обычная сделка, не более… Все внешне прилично, что и 
требовалось обоим ее участникам. Особенно Кузнецову.

В результате Шмидт оказался в полной зависимости от щедрот обер-лейтенанта.

Незаметно Зиберт выяснил, что профессия дрессировщика собак (несмотря на 
очевидные успехи в этом деле) вовсе не по душе Шмидту, она свалилась на него, 
так сказать, случайно, вообще же он тяготеет к постоянной спокойной службе. И 
тогда обер-лейтенант намекнул, что может предложить обер-ефрейтору (после войны,
 конечно) хорошее место в своем имении в Восточной Пруссии. Шмидт был на 
седьмом небе от счастья – ни о чем подобном он и мечтать не смел. «Я служил в 
лучших домах и умею угодить господам», – заверял он Зиберта.

Обер-ефрейтор теперь не только зависел от обер-лейтенанта в денежном отношении, 
он был ему бесконечно предан как будущему хозяину – после победы над Россией. 
При каждой встрече Шмидт считал отныне своим долгом непременно рассказать 
Зиберту все последние слухи и новости, циркулировавшие в рейхскомиссариате. 
Часто эти сведения не представляли никакой ценности, но иногда заслуживали 
внимания.

Шмидт смертельно боялся быть убитым партизанами, поэтому он жадно ловил каждое 
оброненное в его присутствии слово о «бандитах» и карательных экспедициях 
против них. И сообщал обо всем «своему» обер-лейтенанту. Как-то он рассказал 
Зиберту, что его знакомый сотрудник СД жаловался ему, что девяносто девять 
процентов схваченных партизан отказываются давать показания, несмотря на 
чудовищные истязания и посулы сохранить жизнь в обмен на информацию.

Шмидт, хотя и числился формально в части подполковника Шиллинга, но, как 
дрессировщик собак Коха, непосредственно подчинялся его адъютанту. Поскольку 
овчарки никого, кроме Коха и Шмидта, не признавали, дрессировщик всегда должен 
был находиться под рукой фон Бабаха. В результате между гауптманом и 
собаководом (они, кстати, оказались и земляками) сложились довольно 
своеобразные отношения, которые позволили Шмидту познакомить фон Бабаха с 
Зибертом – разумеется, по желанию последнего.

Фон Бабаху Зиберт понравился, хотя в глубине души, гауптман, как многие 
тыловики, завидовал «Железным крестам» обер-лейтенанта.

– Будь у меня ваши заслуги, – откровенно признался он как-то Зиберту, – я бы не 
терялся и сделал настоящую карьеру.

Зиберт в ответ только скромно улыбнулся. Он прекрасно понимал, что его боевая 
репутация в глазах адъютанта искупается лишь некоторой наивностью, если не 
простоватостью, которая проявлялась хотя бы в том, что он весьма успешно 
разыгрывал роль человека, вовсе не стремившегося к военной карьере.

Несмотря на принятый им покровительственный тон, фон Бабах вынужден был