- Чем это тебя насмолили? Зеленка, видать, ни к чему? 

- Спроси у нее, - показываю я глазами на старушку. - Но избавь и уволь от 
зеленки. Под Белгородом так усердно разукрашивали, что до сей поры следы на 
руках. Да и шрамы оставляет. 

Хозяйка вмешалась, услышав слово "зеленка". 

- Доктор, - ласково проговорила она, - через недельку ваш парень станет 
красивее, чем был. Пусть он побудет у меня. 

Друзья ушли, и легкая грусть легла на сердце. "С чего бы это вдруг? думал я. - 
Возможно оттого, что Мария заговорила о будущем?.." 

На другой день гул летящих самолетов позвал меня на улицу. Через щелки набухших 
век смотрю, как "лавочкины" друг за другом отваливают от строя, четко и 
деловито заходят на посадку. Все-таки красиво ребята летают: ничего лишнего, 
можно сказать, сдержанно работают, даже изящно. И снова защемило сердце - так 
хочется быть среди боевых друзей!.. 

Вслед за истребителями над летным полем появились транспортные самолеты. С них 
сбрасывали на грузовых парашютах мягкие тары, бочки с маслом и горючим для 
танков. Вырвавшись вперед, танкисты сидели на голодном пайке из-за распутицы и 
бездорожья. 

Удивительно быстро заживало у меня лицо: через неделю следы ожогов сошли, кожа 
стала розовой и нежной, как у младенца. 

Имя доброй молдаванки, моей целительницы, к сожалению, забыто. Но теплота ее 
приветливого лица, смуглость и застенчивость крестьянки до сих пор живы в моей 
памяти. Я нередко вспоминаю о ней с огромной сыновьей благодарностью. 

Мой "лавочкин" опять в строю. Окраска левого борта имела вид затейливого 
камуфляжа, на фоне которого четко выделялась черная цифра с красной окантовкой 
- 96. Командир полка спросил на всякий случай: 

- Может, есть желание сменить самолет? 

- Да вы что? Никогда! Раненого друга не бросают,- без малейшей рисовки и позы я 
отказался от такого предложения. - Мы оба в отметинах и рубцах. Будем ц дальше 
воевать вместе. 

- Рад слышать такие слова, - сказал Ольховский. 

8 апреля я уже шел с группой на своем "лавочкине" с бортовым номером "96" в 
небо Румынии. Долго мы ждали этого дня! И он настал - день боевых действий за 
просторами нашей земли. Весна сорок четвертого памятна во всех подробностях. 
Было все: и трудные победы в ожесточенных боях, и минуты неудач, и горечь 
поражения. 

Однажды мы вылетели с Мудрецовым на разведку войск и аэродромов противника в 
район Яссы - Роман - Кишинев. За линией фронта обнаружили движение войск, 
большое скопление техники. Обстреляли одну из колонн, затем направились к 
Кишиневскому аэродрому. Противник, видимо, принял наши истребители за свои: 
молчат зенитки, на летном поле выложены посадочные знаки, пестро раскрашенные, 
как шлагбаум. Немцы даже пригласили нас произвести ,посадку - дали две 
сигнальные ракеты. 

Окинув взглядом летное поле, определив расположение стоянок, тип и количество 
самолетов, я заметил взлетающий тяжелый бомбардировщик "Дорнье-215" с 
двухкилевым хвостовым оперением. С машинами такого типа нам редко приходилось 
встречаться в воздухе, и, пока фашисты внизу не разобрались, что за гости к ним 
пожаловали, я предупредил Мудрецова о своем дерзком намерении: 

- Рубанем на взлете! Пока за родных принимают... 

Резко бросив машину на крыло, вижу, что ведомый, чуть оттянувшись, идет за мной 
в атаку. Открываю огонь. Громадный транспортный тихоход прошит очередью от 
хвоста до кабины пилота, но почему-то продолжает взлет как ни в чем не бывало: 
он уже метрах в десяти от земли. Делаю горку, а сам с раздражением думаю: "Что 
за черт? Снаряды насквозь прошили эту махину, ей же - хоть бы что!" Быстро 
перехожу на противоположную сторону. Снова бросив свой самолет в пике, 
остервенело открываю огонь. Но тут отказывает одна из пушек - удар получается 
слабее, чем надо бы. Однако немецкий бомбардировщик пошел на снижение. Наконец 
зенитчики разобрались, что за пришельцы над аэродромом, заработали "эрликоны". 
Снаряды разрываются все ближе и ближе к нашим машинам. Мы снижаемся до бреющего 
полета и уходим на восток. 

Что же с "Дорнье"? Оглянувшись назад, мне удалось увидеть, что фашистская 
громадина плюхнулась на землю в облаке дыма. Заметил я и выруливающую четверку