Что верно, то верно - начальник штаба умел быть счастливым, если в полку все 
шло нормально, а люди росли и мужали. 

  

От Днепра до Днестра 

Войска нашего фронта перешли к обороне. Боевые действия полка затихли. Мы 
решили использовать временную передышку для перегонки поврежденных в боях 
самолетов в ремонт, а также для выполнения тренировочных полетов с молодым 
пополнением и теоретических занятий со всем личным составом части. 

Поздняя осень напоминала о себе все настойчивее. Погода часто портилась туманы, 
низкая облачность, мелкий нудный дождь, временами переходящий в мокрый снег, а 
потом снова - туманы, туманы... 

Теоретические занятия утомляют и раздражают: нет привычной напряженности, 
боевого возбуждения перед вылетом. Пилоты посматривают в небо, надеясь увидеть 
хотя бы маленькое оконце - предвестник временного прекращения ненастья. Техники 
и механики, наверное, в сотый раз проверяют - на глаз и на ощупь каждую деталь, 
каждый винтик. 

6 ноября узнаем об освобождении столицы Украины. Киев снова наш! После двух с 
половиной лет фашистского рабства столица Древней Руси вздохнула радостно и 
свободно. 

Счастье наше было несказанным. А многие ребята ходили именинниками - у одного в 
Киеве сестра, у другого - тетка или какой-либо дальний родственник, некоторые 
там учились или работали. Узы родства, братства, товарищества... Настроение у 
всех боевое. Жажда сражаться с врагом - в душе и на устах каждого. 

Хотя погода по-прежнему неважная, я поднимаюсь в воздух на облет "лавочкина". 
Над аэродромом выполняю каскад фигур высшего пилотажа. Начал с горизонтальной 
восьмерки - глубоких виражей. Когда убедился, что машина исправна, мотор не 
подведет, - перешел на перевороты, петли Нестерова, полупетли, боевые развороты.
.. словом, делали все, что могли, я и машина. 

Начштаба Белобородов, как после рассказывали мне товарищи, находившиеся у 
командного пункта в качестве болельщиков, просил командира полка прекратить 
этот полет: 

- Ведь разобьется! Это просто хулиганство! 

Подорожный, посмеиваясь, смотрел в небо. А когда я проходил над КП на высоте 50 
метров и крутил бочки, начштаба не выдержал. Шариком скатившись в землянку, он 
через несколько секунд пулей выскочил- оттуда с ракетницей - куда девалась его 
пресловутая тучность, полнота! - и дал два выстрела, зло посмотрев на 
окружающих: 

- Грохнется человек! А они, это самое, ржут! 

Командир спокойно убеждал: 

- Яков Евсеевич, никакого тут хулиганства нет. Кириллу пилотаж разрешен. Правда,
 высота для бочек не оговаривалась. Воспользовался ваш кавалер. Но он знает, 
что делает. В бою не такие кренделя приходится выписывать - ничего... А 
молодежь понимает, что это не всем дозволено: для такого нужен большой опыт и 
мастерство. 

Полет в зону закончен. После посадки меня встречает Белобородов. Лицо его 
неузнаваемо. Оно впервые, сколько я знал Якова Евсеевича, выражало нескрываемый 
гнев. 

- Ты что, это самое, очумел? Не соображаешь? Да твои летчики завтра же будут 
творить черт те что! 

В подобных случаях, по опыту знаю, полезно и необходимо просто помолчать, а я 
ведь любил этого толстяка искренне и, как теперь понял, почти по-сыновьи. А 
тогда сделал попытку разжалобить: 

- Товарищ подполковник! Да захотелось встряхнуться: засиделись мы, закисаем без 
настоящего-то дела! 

- Вы слышали? Кавалер размяться захотел. Повеселить нас вздумал. Я вам 
начштаба! - Белобородов обвел нас строгим, не терпящим возражений взглядом. 
На-чаль-ник шта-ба, а не потатчик! Запомните! 

Мы ничего не забывали, но молодость, пусть и фронтовая, брала свое. 

В конце ноября мы провожали Якова Евсеевича на Белорусский фронт на должность