наши войска оставили город... 

- Понимаю. Вам хочется самому бить фашистских стервятников. Похвальное чувство. 
Но скажите, разве менее важно готовить летчиков для этой же цели?.. Морально я 
не менее вашего готов идти на фронт, но ведь нахожусь здесь. Так приказано. 

Он указал на стопку бумаг: 

- Это рапорты товарищей с аналогичной просьбой. И, представьте, что получится, 
если вы, я и они, - он снова, как на бомбу, вот-вот готовую взорваться, показал 
на листы рапортов, - ушли бы на фронт, а за ними другие... Кто будет готовить 
летные кадры? Готовить хорошо, чтобы побеждали. В данном случае бегство на 
фронт - своего рода дезертирство. 

Я молчал, зная, что майор говорит горькую, обнаженную правду. Всякое мое 
возражение - поблажка собственному самВГИолюбию. Действительно, есть цели более 
высокие, говоря военным языком, стратегические. И мне, военному, все должно 
быть ясно. 

Максимов неторопливо прохаживался по тесному, по-военному скромному кабинету. 
Затем сел на стул, указав мне на небольшой, вытертый до блеска диванчик, 
предложил: 

- Присаживайтесь, Евстигнеев! - и иронически улыбнулся: - Чем меньше работает 
голова, тем больше достается ногам. 

- Вы хотите сказать: дурная голова ногам покоя не дает? - без обиды спросил я. 

- Я это не сказал - вы так прокомментировали. Лицо начальника школы стало 
серьезным, озабоченным: 

- Прошу, передайте товарищам, что нам надо трудиться и готовить кадры здесь, в 
тылу, чтоб бить врага там, на фронте! 

Настаивать на своем было бессмысленно, и я бодро согласился: 

- Все ясно, товарищ майор! Работать будем, не щадя себя. Одно прошу оставьте 
мне надежду. 

- Надежду?.. - удивленно поднял брови Федор Иванович. На его усталом лице опять 
появилась мимолетная улыбка. - Если это не женщина, пусть остается!.. А теперь 
за дело. И верьте - не по долгу службы говорю - враг будет разбит! Успехи его 
временные. 

Друзья встретили меня вопросительным молчанием. Первым высказал догадку близкий 
мой товарищ Михаил Кузнецов: 

- Видно, дело, братцы, дрянь. Максимов отправил Кирилла на "второй круг". 

Ему поддакнул Василий Федотов: 

- Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано... 

Это начинало раздражать: не ко времени шуточки... 

- Хватит зубоскалить, - остановил я приятелей, сознавая, что им не менее моего 
обидно пребывать в предгорьях Кузнецкого Алатау, и рассказал о беседе с 
начальником школы. 

В казарму вошел капитан Чумичкин. Он предложил всем отправиться на ужин, а мне 
приказал задержаться. 

Внимательно выслушав доклад о разговоре с майором Максимовым, глядя куда-то в 
пространство, он заговорил спокойно и неторопливо: 

- Рано тебе воевать, Евстигнеев. Рано, Противник очень силен. Это не 
запугивание. Хочу, чтобы ты понял: для разгрома врага мало одного желания, 
одних эмоций - нужна сила. II немалая. Нужен опыт. Ты видел, кого отправили на 
фронт. Это же асы!.. До них надо еще дорасти, а некоторым - дозреть. Грустно 
улыбнувшись, комэск недвусмысленно посмотрел мне в глаза, давая понять, кому 
предстоит "дозревание", и закончил, как отрубил: 

- Вот что, Кирилл: к концу года всех курсантов подготовь на выпуск. 

. - Слушаюсь! Буду готовить замену для себя, - с надеждой на одобрение пообещал 
я, радуясь своей находчивости. 

- Очень уж скорый... - проворчал комэск. - Иди на кашу, набирайся сил... 

Переживания остались позади. Время шло. Дни по-прежнему были заполнены до