я все-таки пытаюсь управлять исковерканной машиной. Она вяло очень неохотно! - 
почти над самыми верхушками деревьев выходит из пикирования. Осматриваюсь: 
четверка "мессеров" уходит от линии фронта, они, видимо, решили, что со мной 
все покончено... 

А я, оставшись один, подсчитываю убытки: плоскости полностью раскрыты видны 
лонжероны, нервюры, нижняя обшивка. Левый посадочный щиток поврежден, руль 
поворота на движение педалями не реагирует. Одни элероны да руль глубины еще 
слушаются ручки управления. 

Осторожно доворачиваю до нужного курса и лечу, надеясь на русское авось... 

Посадку я произвел с ходу, подрулил к капониру. Навстречу бежит механик: вид у 
сержанта удивленный, словно перед ним появился нежданно-негаданно инопланетянин 
и он не знает, как поступить в столь щекотливой ситуации. А у меня на душе 
кошки скребут, но вида не подаю, бодрюсь: 

- Козлов, как будет: раз, два - и готово? Механик радостно восклицает: 

- Жив?! Ну, командир, такого у нас еще не случалось!.. Как же вы долетели? 

"Я его совсем недавно ругал, а он радуется, словно встретил родного брата после 
долгой разлуки". Эта в общем-то немудреная, но по-фронтовому добрая мысль 
приходит в голову, и мне хочется сказать что-то очень сердечное славному парню. 


- Петя, долетел-то не я, а "лавочкин". 

Козлов озабоченно осматривает самолет, давая самые неожиданные комментарии, 
охает, ахает и наконец сокрушенно говорит: 

- Так раздеть машину... 

Уверен, что кроме своего самолета он в эти минуты ничего не видел, ни о чем 
другом не мог думать. 

Подошли летчики, техники, механики, и Козлов начал начальственно покрикивать: 

- Чего смотрите?.. Вам что здесь, цирк, что ли?.. Работать мешаете! 

- Петро, не шуми, - успокаиваю я механика. - Работе мешать не надо, а смотреть 
- пусть смотрят и знают, что со "шмиттами" шутки плохи. 

- Валерий Александрович, - мягко, но настоятельно прошу старшего техника, - 
проверьте и определите, что можно сделать. 

Через час с небольшим я вернулся к самолету. Консолей на нем уже не было. Они 
лежали на земле, а рядом с ними - совсем новенькие. Помощников около машины 
собралось иного: одни заплетали концы новых тросов руля поворота, другие 
снимали консервацию и готовили к подвеске крылья, а Козлов устранял дефекты в 
моторе. Он здесь, несмотря на присутствие техника звена Кочагина, был за 
главного - все обращаются только к нему: - Петро, посмотри! 

- Козлов, проверь. Что еще сделать? В конце дня мне доложили о готовности 
машины к работе. 

- Как, готова? - не могу поверить. 

- Утром можешь облетать. 

- Ну молодцы! - радуюсь и торжествую. - Вот молодцы, так молодцы! 

Самолет у капонира стоит как новенький. Я внимательно и придирчиво осматриваю 
его, сажусь в кабину, проверяю управление: как часы! На душе такая радость, 
хоть пой: 

- У вас действительно все, как в поговорке Козлова: раз, два - и готово! 

Через день такую же работенку задал механикам я техникам мой заместитель 
Алексей Степанович. На моторе его самолета не то снарядом зенитки, не то 
очередью с "мессершмитта" отбило головку цилиндра. Более семидесяти километров 
Амелин летел на подбитой машине: масло забрызгало все капоты, остекление кабины,
 фюзеляж. Но хорошо, что случилось это с верхним цилиндром. Смазки хватило, 
мотор не заклинился, и летчик благополучно произвел посадку на своем аэродроме. 
Техники c его машиной, как и с моей, управились быстро: в течение дня сменили 
мотор. А монтаж АШ-82 на "лавочкине" не из легких. В тыловых условиях замена 
мотора длилась порой неделю. 

Так трудились наши боевые помощники и все те, кто в полку и батальоне 
обеспечивал полеты.