|
Обоянь, к Курску. Стонала земля, взрывы бомб и снарядов, артиллерийские залпы,
рев моторов и пулеметно-пушечная стрельба были слышны на десятки километров. В
воздухе в районе сосредоточения боевых действий стало тесно; под Прохоровной
происходило грандиозное встречное танковое сражение. На сравнительно небольшом
участке сошлось в смертельной схватке до 1200 танков и самоходных
артиллерийских установок.
12 июля наша эскадрилья три раза вылетала к этому полю сражения. Нам казалось,
все смешалось на земле, как в кромешном аду: горели сотни танков и спецмашин,
воздух насытился дымом, чадом и гарью; трассы зенитных снарядов, купола
парашютов, горящие самолеты, дымящие огненными хвостами...
Третий вылет выполняем десяткой, которую возглавляет Александр Гомолко. В
группе трое молодых - братья Колесниковы и Жигуленков. На передовую пришли на
высоте 1200 метров. Вверху облачность, ниже - дымка, видимость плохая, воздух
мрачен. Земля под серовато-свинцовым колпаком.
Сорок минут дрались мы под огнем зениток, "мессершмиттов" и стрелков с
"юнкерсов". Провели два боя, сорвали удары пяти девяток бомбардировщиков, сбили
шесть немецких самолетов. И что характерно: бои начинались на высоте 1100-1200
метров и доходили до бреющего полета. Как только схватка заканчивалась, мы
уходили вверх. Но с КП тут же просили:
- Соколы, опуститесь пониже! - Это для поддержки морального духа наших на земле.
Конечно, мы теряли преимущество в высоте, но опускались.
В этот день погиб Саша Гомолко...
Подразделение принял Виктор Гришин. Меня назначили командиром второй эскадрильи,
о чем Подорожный перед строем летчиков и техников объявил официально:
- Командиром у вас будет лейтенант Евстигнеев. Прошу любить и жаловать, и,
посмотрев на часы, добавил: - Через час тридцать минут эскадрилья вылетает на
сопровождение двух девяток бомбардировщиков. Поведет новый комэск. Вопросы
есть?
Вопросов не последовало - меня знали все. И вот я прошу летчиков остаться для
указаний перед вылетом.
В эскадрилье из бывших сержантов-"стариков" только А. Амелин и А. Тернюк,
остальные ребята только что окончили летные школы: младшие лейтенанты Е. Карпов,
В. Мудрецов, Я. Резицкий и другие.
Уточняю боевой расчет: кто с кем в паре, выбираю себе ведомого. На вопрос, кто
у меня будет в крыле, Амелин, мой заместитель, ответил:
- А вот "рыжий" свободный!
Обратившись к Мудрецову - летчику с буйной шевелюрой русых волос, из-за которой
и нарекли его "рыжим", я спросил:
- Согласен?
В ответ слышу негромкий, почти безразличный голос:
- А мне все равно...
Врешь, думаю про себя, не все равно, а вслух заключаю:
- Будешь ведомым. Только учти: со мной летать не "все равно": первыми полезем
черту в зубы, а ты смотри и за моим хвостом, и за своим. Работенки хватит
вдоволь... - Так "проинструктировал" я своего нового ведомого.
- Понятно, - ответил Мудрецов, и мы приступили к определению состава группы на
сопровождение, ее боевого порядка. Решили лететь восьмеркой: я с Мудрецовым и
пары - Карпова, Амелина, Тернюка, то есть двумя звеньями. Не густо, но что
поделаешь: больше самолетов не было. Израненные в боях машины "лечили" техники,
а летчики по неписаному правилу помогали им.
Своего "лавочкина" я уже перегнал на стоянку второй эскадрильи, механиком у
меня стал сержант Петр Козлов. Подхожу к самолету, механик пытается доложить,
но я опережаю его вопросом:
- Ну, как, "инженер", машина готова? Козлов, очевидно недовольный тем, что я
его не выслушал, слегка поморщился и лихо отрапортовал:
- Товарищ командир! Я машину не трогаю. Я ее только заправляю горючим. Раз, два
- и готово!
- К чему "готово"? - опрашиваю.
|
|