вниз. И сразу же кто-то из нашей четверки сбивает еще одного фашиста! 

При выходе из атаки расхожусь с парой "мессершмиттов". Оказавшись на 
противоположной стороне группы противника, перевожу самолет с боевого разворота 
на пикирование и устремляюсь на замыкающего "юнкерса". Дистанция настолько мала,
 что видны выпуклости нервюр на плоскости самолета врага, торчащие как ребра на 
исхудавшем животном. 

Даю короткую очередь - и "лапотник" падает на землю... 

Слышу в наушниках довольный голос Подорожного: 

- Молодец, Кирилл. Так их, бандюг! 

И через две-три секунды командир сам повел в атаку свою четверку. 

Враг теряет еще одного "юнкерса". Головная группа бомбардировщиков не 
выдерживает: одни переходят на пикирование, другие шарахаются в сторону от огня 
пушек наших истребителей - это уже началось паническое бегство... 

Вторая фашистская девятка, освободившись от бомбового груза, в смятении уходит 
за первой. Видно, как вдали, в мареве летного неба, растворяются очертания 
последних вражеских машин. 

В азарте боя командир ликует: 

- Фрицы драпают! Атакуем третью... 

Бой перешел на малую высоту. Между "лавочкиными" изредка проносятся "мессеры", 
но схватка ведется в стороне от нас. 

Я нацеливаюсь на левофлангового бомбера, и он после моей очереди пошел со 
снижением в сторону Томаровки. Сближаюсь с гитлеровской машиной и вижу: ствол 
пулемета бомбардировщика поднят вверх: наверное, стрелок убит или тяжело ранен. 


Подорожный, заметив мой маневр, предупреждает: 

- Евстигнеев, не увлекайся! Вернись! Я осматриваюсь: ни сверху, ни сбоку, пи 
сзади истребителей противника нет, поэтому прошу командира: 

- Только одну очередь... Добью гада! , И вот, подойдя еще ближе, открываю огонь.
 Никакой реакции - самолет снижается с тем же углом. Тогда я уравниваю свою 
скорость со скоростью бомбардировщика и даю одну очередь, другую, третью! 
Фашист врезается в землю, а я, еле успев выхватить свою машину из пикирования, 
боевым разворотом поднимаюсь к своей группе. Бой с истребителями продолжается, 
правда, уже не с прежней яростью: враг ведет его нехотя, атаки его осторожны, а 
намерения ясны - улучив удобный момент, ускользнуть домой. Да и у нас горючее 
на исходе и боеприпасы тоже; задачу мы выполнили. 

"Лавочкины" в сборе, но одного самолета не хватает. После посадки узнаем нет 
Михаила Шабанова: кто и как его сбил, никому точно не известно. Одни говорят, 
что стрелок бомбера, другие утверждают, что "шмитт". Из 
инструкторов-дальневосточников остался один я... 

И уже нет радости от сознания, что провели мы этот бой блестяще, и личная 
победа не кажется уже столь существенной - как будто в далеком прошлом вгонял я 
в землю фашистские самолеты. 

Схватки без потерь оканчиваются редко. И все-таки горько и бесконечно тяжело 
терять близкого товарища, того, с кем жил, работал, воевал, спорил и побеждал 
столько незабываемых лет... Где он - сбит или подбит, жив или израненный лежит 
в созревших хлебах, неубранных и забытых, а мы не в силах помочь ему?.. 

Забегая вперед, скажу: Шабанов остался жив, однако узнаем мы об этом через годы,
 уже после войны, осенью сорок пятого года. 

Оказалось, он был сбит, попал в плен, находился в лагерях. После освобождения 
из неволи наступающими советскими войсками Михаил заканчивал войну рядовым 
солдатом с автоматом в руках. Из части, где он находился, сделали запрос в наш 
полк: штаб подтвердил, что он - офицер, летчик-истребитель, орденоносец, сбил 
несколько фашистских самолетов. 

Как сложилась судьба Михаила в дальнейшем, не знаю. Кто-то из однополчан 
говорил, что видел его после войны в Москве, как будто живет и работает он в 
одном из подмосковных городов, но насколько это достоверно, сказать затрудняюсь.
 

Вернемся в июль сорок третьего. Противник вклинился в нашу оборону на глубину 
до 35 километров. Неся огромные потери, в ожесточенной борьбе он рвался на