- В чем дело, - сердито и строго спрашивал у Худякова Виктор Дробот, наш новый 
инструктор, - почему не ты управляешь машиной, а она таскает тебя по зонам? 

Словоохотливый Худяков задирал голову, отчего его небольшой курносый нос 
казался еще меньше, а глаза беспечнее, и удивленно разводил руками: 

- Так у самолета больше силы, чем у меня. Но я его обуздаю, будет как миленький 
- и слушаться, и выполнять, что надо... 

Слово свое Ваня сдержал: все меньше допускал ошибок в полетах, набираясь опыта, 
деловой серьезности. 

Был у нас и свой "мастер колокола" - Сережа Попы-рин. Разгонит машину до 
максимальной скорости, энергично бросит ее в набор высоты - под углом градусов 
восемьдесят - и дует в поднебесье, пока не зависнет. Не успевал он ввести 
самолет в поворот на столь крутой горке. Машина как бы останавливалась, 
замирала в верхней точке, затем падала вниз - на хвост - и резким клевком носом 
переходила в пикирование. 

Попырин, весельчак, балагур, любил пошутить и нередко подтрунивал над 
незлобивым, маленького росточка, Иваном Худяковым. Он, казалось, всегда найдет 
повод, чтобы подковырнуть Ивана. Если тот смотрел план полетов предстоящего дня,
 Попырин недовольным тоном, будто про себя, комментировал: 

- Безобразие! И когда это кончится? Как только "переворотчик" в зоне - мы 
летаем по кругу или загораем на старте, - и поворачивался к Худякову: Посмотрю 
на тебя, Иван: вроде не велик, а в толк не возьму, почему ж это одной зоны тебе 
маловато? Страсть, что ли, у человека гулять по всем пилотажным зонам? Поделись,
 не стесняйся. 

- Длинноват ты, Сережа. Все ведь с запозданием доходит до верхов твоей персоны..
. - парировал Худяков. 

Так шло время. На показе, на рассказе, на воспитании у обучаемых 
самостоятельности, уверенности в своих силах строился самый ответственный 
период курсантской жизни - практические полеты. Незаметно подкралась зима. 
Трещали морозы - более 45 градусов! Стужа доставляла нам немало хлопот: теплого 
обмундирования мы не имели, кабина самолета не обогревалась, поэтому летали в 
полушубках и валенках, которые нам выдавали по одной паре на летную группу. Мы 
надевали их прямо на старте перед вылетом. 

В открытой кабине набегающий поток воздуха обжигал лицо. От пронизывающего 
ледяного ветра, казалось, расколется голова, и это несмотря на меховой шлемофон,
 маску на кротовом меху, укрывающую лицо, и защитные очки. 

- Как себя чувствуешь, Евстигнеев, не замерз? - спросит инструктор. 

- Нормально! Еще бы один полетик!.. - А сам думаю: как буду вылезать из кабины, 
если Дробот откажет? Ведь действительно окоченел... 

Но как бы там ни было, в конце декабря 1940 года обучение наше окончилось. В 
Бирмской школе мы научились летать, приобрели специальность истребителей, хотя 
богатого опыта набраться, конечно, не успели. 

Государственная комиссия Наркомата обороны приняла экзамены, и нас еще до 
приказа о выпуске обмундировали в офицерскую форму. Подтянутые, сразу 
повзрослевшие, ребята ходили степенно, чуточку важничали, и вдруг приказ... 
Присвоить звание сержанта! Что там говорить, два треугольника - не два 
лейтенантских кубаря. Обидно, конечно, но всех радовало главное: мы - летчики и 
будем защищать небо Родины. 

Однако опять огорчение: меня оставили в школе инструктором. Назначение это 
очень расстроило мои планы - хотелось уехать с друзьями в строевую часть. 
Попытался было подчеркнуто небрежно слетать с командиром отряда капитаном Ф. И. 
Чумичкиным. Он тактично, в весьма корректной форме высказал свое мнение по 
этому поводу: 

- Если те выкрутасы, что вы выделывали от взлета до посадки, назвать ошибками, 
которые инструктор специально вводит при обучении курсантов, то вводили вы их 
смело и правильно. Исправляли грамотно. Обучать курсантов сможете. Имейте в 
виду, я приехал в школу тоже не по могучему желанию. Но мы в армии. А небо - не 
балетная школа. Осваивайтесь, набирайтесь опыта. Строевая часть от вас никуда 
не денется. 

И я остался в Бирме. Сашу Дрюка назначили в полк. Перед отъездом мы сходили на 
лыжах к месту гибели Вани Зайцева. 

Крепчайший дальневосточный мороз обжигал щеки, щипал нос, уши, но мы словно не 
замечали его. В ореоле перистых облаков светило скупое и низкое зимнее солнце.