расквартировались в избах местных жителей. Семь человек из первой эскадрильи во 
главе с ее командиром Василием Игнатовым поселились у Анны Петровны Боковой. 

Хозяйка наша, пожилая приветливая женщина, жила с двумя дочками Зоей и Галей и 
сыном Юрой. Петровна приняла нас радушно, а Виктора Гришина - как родного сына. 
Оказалось, что она знала его раньше: после окончания Борисоглебской летной 
школы он работал здесь инструктором. В быту семьи чувствовалась скудность 
военных лет, но гостеприимство было привычным, русским. Пока мы осваивались в 
чисто прибранных комнатах, Анна Петровна расставила на столе картошку в мундире,
 соленую капусту, огурцы. 

- Милости прошу,- приветливо пригласила она,- чем богаты, тем и рады: хлеба нет,
 не обессудьте. Будь он проклят, этот Гитлер... Как было хорошо зажили, так нет 
же, надо эту проклятую войну начать! Скорее бы уж прогнали его с нашей земли... 


От ужина мы не отказались, не стали обижать хозяйку. А потом решили постоянно 
питаться здесь, получая в столовой положенное довольствие. 

Однажды Петровна пришла с работы, а старшая дочь в слезах. Мать спрашивает: 

- Что случилось? 

Дочка еще громче плачет. Оказалось, хлебные карточки потеряла. 

- Как же так... - растерялась наша хозяйка. - Боже мой, горе-то какое... Зоя, 
как же будем жить?.. Заметив нас, она застеснялась. 

- Ладно, не реви. Картошка у нас есть - перебьемся как-нибудь, да и по 
карточкам получать-то оставалось всего недельку. Вытри слезы. В избе столько 
женихов, а ты плачешь. 

Зоины всхлипывания утихли. Все успокоились, и Юрий Любенюк просто и буднично 
сказал: 

- О карточках, Петровна, не кручиньтесь, обойдемся. Стол у нас, как и был, 
общий. 

Пройдут годы, десятилетия. Война будет уже историей, но навсегда останутся в 
наших сердцах слезы женщины, которые не выветрит время... 

Как-то вечером пошли мы с Шабановым за ужином. По дороге встретили Пантелеева и 
Мубаракшина. Они, посмотрев на наши эмалированные ведра и вещмешок, неожиданно 
предложили: 

- Вот что, продовольственники, есть предложение зайти в казарму к фронтовикам. 
Возражений нет? 

В казарме было накурено - хоть топор вешай. За одним столом, окутанным плотной 
пеленой табачного дыма, рубились в "козла", за другим - тоже в сизоватом облаке 
- просматривались полетные карты. Кто-то играл на гитаре и тихо пел: "Мне в 
холодной землянке тепло..." 

Вдруг слышим откуда-то сверху почти забытый голос: 

- Братцы... бирмчане! 

Как по команде, повернув головы, мы увидели полноватого летчика в синем 
комбинезоне и узнали... Николая Федоровича Пушкарева. - Пантелеев! Шабанов! 
Мубаракшин! И ты, Евстигнеев?! Сколько же вас здесь?.. 

Оказывается, начальник школы сразу заметил нас. Обнимает каждого, радуется до 
слез. 

- Молодцы, орлы! Как же вам удалось выпорхнуть из бирмского гнезда?.. Однако 
пора в столовую, там и поговорим... 

По дороге на ужин Николай Федорович в шутливом тоне рассказывал о себе: 

- Для истребителя, братцы, я уже староват. Кабина тесна стала, но кроме летного 
дела ничего не признаю. Воевал под Сталинградом. Завтра с полком легких ночных 
бомбардировщиков снова ухожу на фронт. Самолеты у нас в полку, конечно, не 
"лавочкины". Повоюю на них, а в перспективе - Пе-2. 

Ужин прошел за теплой, дружеской беседой, за воспоминаниями о нашей школе и 
закончился взаимным обещанием драться за Родину, не жалея жизни. Утром бывший 
начальник школы вылетел на фронт. Забегая вперед, скажу: войну он закончил в 
звании полковника - заместителем командира бомбардировочной дивизии. 

Вскоре взяли курс на фронтовой аэродром и мы. Летели поэскадрильно, впереди