Глава II





1


В 1924 году учреждение, ведавшее в стране разработкой и производством самолетов,
 занимало всего четыре комнаты в доме два в Большом Черкасском переулке. 
Учреждение – кажется, оно называлось авиатрестом, – понятно, охранялось: у 
входа в него сидел инвалид с наганом и выписывал пропуска. Чтобы получить 
пропуск, надо было назвать свою фамилию. Только погромче назвать ее инвалиду, 
так как он был глуховат после контузии.

Однажды, не заметив эту охрану, с лестничной площадки в коридор попытался 
проникнуть озабоченный молодой военный довольно крупного чина – комбриг.

– Фамилия, товарищ?

– Бартини. – Военный говорил с сильным акцентом, да еще гул разносился по 
высокому коридору.

– Партийный? Это хорошо… Ну а фамилия-то все же как?

– Бартини.

– Фамилию спрашиваю!

– Бартини.

– Эка заладил… А какой партии?

– Итальянской.

– О! Итальянскую мы уважаем… Ладно, дуй, товарищ!

И все. Без канители. От таких воспоминаний старики, бывает, умиляются: вот, 
говорят, какое было время, а! Любые вопросы решались просто, безо всяких там…

Отчасти это верно. Просто решались у нас авиационные дела в начале 20-х годов, 
и, между прочим, куда более ответственные, чем пропуск в авиатрест. А повелось 
это с начала века, с «младенческих» лет авиации, с той довоенной поры, когда в 
самолете видели в основном цирковой аппарат для развлечения публики, а не 
боевую машину. В крайнем случае – спортивный снаряд. В самом крайнем – средство 
для разведки позиций противника… К началу первой мировой войны авиация России 
была первой в Европе по числу самолетов, но они оказались технически 
устаревшими, изношенными и безоружными. Даже штабс-капитану Петру Николаевичу 
Нестерову, герою, зачинателю высшего пилотажа, на просьбу дать пулеметы его 
отряду отвечено было сакраментальным «не положено» – и хоть головой бейся об 
стенку… Пишу это вовсе не для того, чтобы еще раз кивнуть на тогдашнюю 
российскую дикость: так было не только у нас. В частности, точка зрения на 
авиацию остальных членов антигерманского блока была такой же. Французская: 
«Самолет, может быть, и хорошее средство спорта, но для войны он ни к чему» 
(Фош, впоследствии верховный главнокомандующий вооруженными силами Антанты). 
Английские газеты писали: «Бой самолетов между собой – глупая и бесполезная 
игра, встретиться она может лишь случайно». Соображения? Пожалуйста! Их 
пропасть в тогдашних журналах – и популярных, и специальных. Бомб, считалось, 
аэроплан много не поднимет, да и в кабине, в ногах у летчика, много их не 
уложишь, а другого места для бомб в этой машине нет. Да и не попадешь ими 
сверху ни во что: летчик бросает их через борт, руками, отрываясь для этого от 
рычагов управления, не имея возможности хотя бы грубо прицелиться со своей 
зыбкой, парящей в облаках позиции. Бой между аэропланами совершенно бессмыслен: 
с винтовкой, а тем более с пулеметом в кабине не повернуться, а из пистолета 
далеко не стрельнешь…

Первая мировая война шла полным ходом, а об авиации все еще публиковали 
подобную чепуху, и подписывали ее порой известные генералы. Хуже того, 
принимали наивные, если не прямо злонамеренные решения. Военное министерство, 
сам «шеф» русской авиации великий князь Александр Михайлович приостановили 
тогда строительство в России тяжелых бомбардировщиков, проектирование 
самолета-истребителя объявили частной, не нужной государству затеей…

Но жизнь брала свое, прогресс остановить нельзя. Сводились в первое соединение 
стратегической авиации, в «Эскадру воздушных кораблей», четырехмоторные «Ильи